– Простите, а у кого еще есть ключи от этого чулана?
– У всех наших.
– То есть у горничных?
– И у старшей по смене.
– Ясно. Спасибо большое. Извините, что отвлекла вас.
Похоже, извиняющийся Машин тон несколько растопил лед, потому что женщина помолчала и добавила чуть мягче:
– Ну и запасной.
Маша, уже собиравшаяся уходить, встала как вкопанная.
– Запасной? Где?
– Вроде как не велено нам об этом трепаться. – Горничная шмыгнула носом.
– Я не украду ни одного ведра, обещаю!
– На пожарном кране лежит. Чтобы старшую не дергали, если кто свой забудет.
Тетка с явным облегчением выпроводила Машу и захлопнула дверь.
«На пожарном кране, значит, – размышляла Маша, возвращаясь в обеденную залу. – То есть любой, кто подсмотрел, как забывчивая горничная кладет его туда, мог открыть подсобку. Но зачем? Может, и в самом деле, просто покурить?
Нет, рискованно. Могут застать. Да и бытовая химия на полках, опасно.
Ну и что? Двести рублей в карман горничной – и она забудет о том, что кого-то видела».
Маша щелкнула пальцами. Нужно было спросить эту алкоголическую тетеньку, не посещал ли кто-нибудь сегодня ее драгоценную комнатку. Хотя все равно ведь соврет…
Часы в холле показывали без одной минуты четыре. Сквозь стеклянную дверь Маша видела внутри волнистые фигурки: они беззвучно и плавно перемещались, словно рыбки в аквариуме. Маша приблизила лицо к стеклу. Одна рыбка, вторая, третья… Она насчитала восемь. Но Рогозина в ответном письме ясно написала: будет восемь человек вместе с ней, Машей.
Неужели Светка уже там?
Исключено. В таком случае женщины не рассеялись бы по комнате, а столпились вокруг нее.
Кто же восьмой?
Маша до последнего не была уверена, что войдет в залу. Любопытство пересилило, но она почувствовала легкую дурноту при мысли, что сейчас все взгляды обратятся к ней. Ну-ка, что там у нас говорит кодекс Бусидо для укрепления духа самурая?
«Полезно иметь в рукаве немного румян. Может случиться так, что, когда человек проснется ото сна или придет в себя после веселой попойки, цвет лица его окажется нехорош. Тогда следует достать румяна и немного припудрить лицо».
Вот спасибо тебе, дорогой кодекс, от души поблагодарила Маша и, изобразив на лице уверенность, которой вовсе не испытывала, толкнула дверь.
Часы на противоположной стене показали ровно четыре. Все дружно обернулись к ней.
– Куклачев! – разочарованно фыркнула Кувалда после секундной заминки.
Маша громко поздоровалась, и взгляд ее заскользил по собравшимся.
Первая – Ирка Коваль. Ссутулилась возле окна, скрестив руки на груди, и зыркает исподлобья из-под своей челки, от которой она так и не избавилась за двадцать лет. «Коня на скаку остановит и всаднику морду набьет», – вспомнила Маша. Не только всаднику, но и коню, а потом и избу разнесет по бревнышкам, даром что горящая.
Вторая – Савушкина. Изящная, как змейка, Любка тянется за бокалом. На тонком запястье ослепительно сверкает браслет. В отличие от помятой Кувалды, Савушкина юна и нежна, только глаза выдают возраст. Глаза у Любки очень взрослые, и при виде Маши в них явственно мелькает облегчение. Кого она боялась увидеть – неужели Рогозину?
Третья – Тетя-Мотя. Вот она, ближе всех за столом: румяная, толстая, круглолицая, в плохо сидящем костюме простецкого синего цвета. Наверняка тщательно наряжалась на эту встречу и, конечно, выбрала худшее.
Четвертая – Анна Липецкая. Безукоризненность и респектабельность во всем, начиная от замшевых «оксфордов» и заканчивая часиками на кожаном ремешке.
Остальных Маша еще не видела и теперь жадно вглядывалась в их лица.
Пятая – Анжела Лосина! Застыла с блюдом канапе в руках. Почти не изменилась: все та же крепко сбитая энергичная тетка с оценивающим жадным взглядом. Прическа «да здравствуют бюджетные парикмахерские», джинсы «сойдет и Малая Арнаутская», блузка «бабушка носила ее всего двадцать лет». Анжела всегда любила прибедняться. И всегда умела извлечь из этого выгоду.
Шестая… Тут Маша ненадолго задумалась, перебирая в памяти список, присланный Рогозиной. Кто эта мрачная носатая дама? И почему у нее такой загадочный траурный вид? Смоляные пряди свисают вдоль длинного бледного лица, высокий ворот-стойка черной сорочки упирается в острый подбородок. Маша решила бы, что это повзрослевшая Липецкая, но им с Мотей уже встретилась одна Анна десять минут назад.
Траурная женщина, несомненно, поняла, что Маша пытается опознать ее, и с высокомерной жалостью наблюдала за ее попытками. «Кто, кто еще был в списке? – вспоминала Маша изо всех сил. – Саша Стриженова… Нет, это не может быть она, та не могла вырасти такой верстой». И вдруг ее осенило – Циркуль!
– Белка! Белка Шверник!
– Во-первых, не Белка, а Белла, – низким голосом поправила дама. – Во-вторых, давно уже не Шверник, а Чарушинская. Здравствуй, Мария.
Мысли заметались в Машиной голове. «Надо выразить соболезнования ее утрате. Но я понятия не имею, что у нее случилось. Выглядит она так, словно у нее погибли все родственники, коллеги и домработница».
Не успев толком осмыслить произошедшую со Шверник метаморфозу, Маша перевела взгляд на седьмую участницу событий.
И на мгновение потеряла дар речи.
– Саша? Саша Стриженова?!
Женщина рассмеялась:
– Мне привычнее, когда ты называешь меня Стрижом.
– И Доской? – непроизвольно вырвалось у Маши.
Мальчишеская стрижка, открывающая длинную гибкую шею. Кожа гладкая, как лепесток, с розоватым отсветом на скулах. Осанка балерины.
Замухрышка Стриженова превратилась в абсолютную, безусловную красавицу.
Маша рассматривала ее молча. На нее всегда в присутствии настолько красивых людей нападала восхищенная немота.
– Ты никогда меня так не дразнила. – От улыбки у Стрижа появились ямочки. – Здорово, что ты приехала! Садись рядышком, поболтаем.
– С удовольствием… – начала Маша и тут вспомнила: восьмой! Кто же восьмой?
Она завертела головой, однако вокруг мелькали те же лица.
– Здесь был еще кто-то! Еще один человек.
– Официант, – спокойно пояснила Саша. – Он только что вышел.
Маша почувствовала себя глупо. Официант! Ну разумеется.
– Ты ожидала кого-то другого?
Стриж с неожиданной проницательностью взглянула на нее.
– Я подумала, что Юлька тоже могла приехать, – сказала Маша, не задумываясь. – Юлька Зинчук!
В эту секунду в зале наступила такая глубокая тишина, словно от ее слов выключился звук. Все перестали разговаривать. Лосина застыла с куском соленой рыбы на вилке. Мотя Губанова уткнулась в тарелку. Ирка Коваль и Савушкина обменялись молниеносными взглядами: как будто ударились друг об друга бильярдные шары и раскатились в разные стороны.
Дверь распахнулась, и вошла Света Рогозина.
1Впервые в жизни Маша отчетливо почувствовала, как тишина меняет оттенок. Из зловещей она стала напряженно-выжидательной, хотя никто по-прежнему не издал ни звука. Только Мотя тихонько ойкнула, уронив с вилки ломтик огурца.
Взрослая Светка была и похожа, и непохожа на того прелестного безжалостного подростка, который запомнился Маше. Она внезапно поняла, что подсознательно боялась увидеть Рогозину в инвалидном кресле. Живая здоровая Светка и желание собрать бывших одноклассниц не монтировались друг с другом.
Однако Рогозина стояла перед ними именно что живая и здоровая и приветственно улыбалась.
В ней что-то изменилось, и довольно существенно. Маша не смогла сходу уловить, что именно. Одно сохранилось точно: Света Рогозина по-прежнему выглядела изумительной красавицей.
Красота Саши Стриж была деликатного, сдержанного свойства. Красота Рогозиной ошеломляла и сбивала с ног.
Сияние золотых волос, русалочья зелень глаз. Голливудской кинозвездой на красной дорожке Светка смотрелась бы уместнее, чем в скромной зале подмосковного отеля. Сходство с актрисой, готовой позировать и раздавать автографы, усугублялось тем, что для встречи Рогозина выбрала длинное облегающее платье цвета спелой вишни.
«Сережа прав: она прима, жаждет аплодисментов и готова за это платить. Мы для нее не больше, чем массовка».
Выдержав точно рассчитанную паузу, Светка тряхнула волосами, рассмеялась и быстро пошла навстречу замершим в ожидании женщинам, раскинув руки.
– Девочки! Боже мой, сколько лет!
И тотчас все будто очнулись от сна. Кувалда с Совой кинулись к Рогозиной, энергичная Лось метнулась к столу – освобождать место и подливать вино. Вернувшийся официант не сразу сумел отнять у нее бутылку и убедить предоставить ему право обслуживать гостей. Мотя Губанова поднялась и топталась возле стула в нерешительности, явно не понимая, что ей делать: выразить ли теплые чувства, как Савушкина с Коваль, или вспомнить, как к ней относились в школе, и воздержаться от проявления пылких эмоций.
