- Куда вы идете, Кронов? Это же безнадежно! И уберите вы, ради Бога, свою бритву. Послушайте моего совета, говорю как друг...
Что именно хотел посоветовать Николай Арнольдович, Александр так и не узнал. С чувством огромного облегчения он нанес короткий удар по профессорской плеши. Белый халат скомкал и бросил здесь же. Перемахнул через ограду на удивление легко: тело на протяжении месяца буквально нашпиговали сильнодействующими препаратами. Позади уже слышался шум, скорей всего, кто-то наткнулся на "отдыхающего" санитара.
Машина, как и было обещано, оказалась неподалеку. С работающим двигателем и неприметного вида незнакомцем за рулем. Дверцу автомобиля Кронов захлопывал уже на ходу.
Войдя в курс дела, Оля всей кожей почувствовала, как изменилось отношение к ней. Своя, и к тому же под крылышком Евгения Павловича, - это кое-что да значило. Единственное обстоятельство омрачало Оленьке прелесть ее новой жизни: она опасалась доноса родителям. Ведь недаром ходят слухи, что есть некое недреманное око, которое всех девушек такого рода пристально "пасет".
- Не робей, Оля. Око это - чушь собачья. Кому мы нужны, кому можем помешать? Другие времена: живи не тужи и дай жить другим. Теперь у милиции столько хлопот, до нас просто руки не доходят. Тем более, что кое-кто лично от меня получает побольше, чем в своем министерстве. А я - не казна: даром денег не плачу. Все мы пироги не в одиночку едим.
Евгений Павлович привлек Олю к себе. Прохладный ветер врывался сквозь опущенное стекло "форда", трепал волосы девушки.
Здесь она чувствовала себя надежно и защищенно, уходили тревожные мысли.
- Хорошо с тобой, Женя. Так можно и забыть... - Оля замялась, подыскивая нужное слово.
- Что мы с тобой связаны деловыми отношениями? Не надо. Разве в деньгах дело? Нам просто хорошо друг с другом, а все остальное не имеет значения. Доверься мне и выброси из головы все лишнее. - Он припарковал машину мягко, с точностью до сантиметра.
В этот вечер Оля Гудина впервые ночевала не дома. Однако ни чуткость и опыт партнера, ни сладкое французское шампанское не могли заменить ей того, что она испытала только с одним человеком - Сашей Кроновым.
Потом начались будни. Нечастая, с придирчивым отбором клиентов "работа", зависть подруг к новенькой, сумевшей привязать к себе Евгения Павловича. И день за днем копились крохи сведений о той, к которой можно было уже не ревновать возлюбленного, из-за которого приняла она всю эту муку и унижение. Задумчивость Оли в самый "рабочий" момент замечали многие. Посмеивалась и Машенька, которая, прослышав об особенной близости Оли и Евгения Павловича, набивалась в подруги.
- Ну, Оленька, ты даешь! Такая умница, такая милочка! Дались тебе все эти ужасы. Что тебе эта Нина? Хорошая девочка, но все в прошлом, все с водой ушло... Она и при жизни была уже с червоточиной. Быстро ее на иглу посадили.
- Кто?
Взгляд Машеньки заметался. Почувствовала, что сболтнула лишнее. Оля посмотрела на двух парней у выхода, которые неторопливо прихлебывали ананасовый сок, расслабленно оглядывая зал. Спортивные, широкоплечие фигуры, короткие стрижки, белоснежные рубашки и сдержанные жесты - все в них, казалось бы, внушает симпатию и доверие. Настораживала только твердая, все подминающая под себя ухватка, полная уверенность в себе. От этих парней хотелось держаться на расстоянии, и желательно - почтительном.
- Ты куда смотришь, Ольга? Тебе что, скучно живется? Эти и Евгения Павловича прищучат - рад не будет. Что-то он в последнее время слишком открыто работает. А без них нынче шагу здесь не ступишь, - Машенька разрумянилась, помахала ручкой бармену:
- А ну-ка, Сережа, плесни мне еще "конинки". Не ленись, подойди к дамам, а то за стойкой совсем застоялся. Так когда мы с тобой наконец серьезно встречаться начнем?
Последние слова произнесла, понизив голос, так что кроме Оли их услышал только молодой, упитанный бармен. Приблизившись к столику, он чисто по-пионерски засмущался.
- Ну что ты, Машенька? Ты у нас буфетчику не по карману. И не приставай, а то дяди оттуда подумают, что я и вправду доллары трачу на девочек. Потом спрашивать начнут, а я человек слабый, сердце у меня мягкое. Им ведь не объяснишь, что и душой и телом нищ, а миг счастья так короток.
- Придется, Сереженька, ввести для тебя скидку. А хочешь, на абонемент возьмем?
- Ладно, обращусь, как поднакоплю чуток. Все, побежал, а то вон клиенты идут.
В бар входила пожилая чета иностранцев. Оба в больших роговых очках и длинных пестрых бермудах. Белорубашечники в углу допивали сок, перебрасываясь короткими фразами.
- Ты смотри, смотри, как Серега суетится? За "деревянные" небось бы так не прыгал. Скользкий типчик. Полупедик. Вероятно, через него Нинка и наркотики доставала. Стучит, да и все здесь стучат, вся обслуга.
- Только обслуга?
- Остынь, Оля. Не туда тебя повело, так и с трассы слететь недолго. Как Нинка трепалась: "Все они у меня в руках. По гроб жизни платить будут. Сами придут и все принесут". Вот и принесли девку на кладбище... Нет, уж порхай, пока порхается, да только помни, что у нас тут этих энтомологов как собак нерезанных. Вот и Нинку для коллекции пришпилили. Здесь, думаешь, мы с тобой погоду делаем? Или Женя? Ха! Видала, сколько возле "Континенталя" краль гуляет? Из тех, что с нами и разговаривать не станут. А ведь тоже шлюхи, но со званиями. Всему обучены, все как по нотам разыгрывают. Ну а нас они не трогают, мы им для фона нужны.
- Да что ты все ходишь вокруг да около? Начала, так говори! зашептала Оля, уже догадываясь, в чем дело.
- Вот-вот, и Нина тоже так выпытывала. Ну, ей-то, понятно, все время деньги нужны были, а тебе эта фигня зачем? Да и платят меньше, вот разве что с "лекарствами" помогут. Но тебе ведь не надо. Или ты опять в девственность поиграть задумала? Собираешься, не снимая юбки, денежку заколачивать? Посмотри на этих - там, за столиком в углу. Хороши работнички?
Разволновавшаяся Машенька перешла на шепот, стараясь, чтобы ее слышала только Оля.
- Ну, Маш, ну не сгущай краски! А то как в старом анекдоте про неуловимого Джо, который потому и неуловим, что никому и на фиг не нужен. Парни как парни, сидят себе, пьют...
- Быстро ты забыла, что нормальных людей сюда и на порог не пускают. И еще напомню: я три года здесь тусуюсь, а ты три недели!
- Все, успокойся, Машенька. Гляди, кажется, клиент идет. Улыбнись.
- А, это все равно твой. Я свое только что отработала.
- Ему виднее. Японец, что ли?
Желтолицый джентльмен зачастил что-то на ломаном английском, с лица его не сходила вежливая улыбка. Машенька зачертила пальцем на столе, японец кивнул и, подтверждая платежеспособность, продемонстрировал две стодолларовые купюры и как бы невзначай извлеченный из кармана белого пиджака брелок с ключами. Там стояла цифра "906".
- Удобный номер. Легко запомнить, как его ни крути. А то я на первых порах в чужие часто попадала. Повезло тебе, японцы - народ ласковый.
Оля засмеялась:
- Уступаю тебе ласкового. Эти парни не в моем вкусе...
- Да ты что, Ольга? Всерьез? Ну, девка, даешь! Ладно, я твой должник, с меня - полсотни.
- Иди уж, не отсвечивай, да таблетку не забудь принять.
- Исчезаю, исчезаю.
И Машенька действительно исчезла, словно ее и вовсе не бывало. Девочки из "Континенталя" таинственно отмалчивались, уходили от разговора. Неохотно касался этой темы и Евгений Павлович. Вел вечером "форд", подвозя Олю, то многословно болтая о пустых мелочах, то неожиданно надолго замолкая. Но когда девушка подступила с расспросами впрямую, Друмеко неожиданно сдался.
- Ну что ты меня терзаешь? Вечно я должен за вашу глупость отдуваться. При чем тут я? Может, она отдыхать уехала или к какому-нибудь фирмачу села на содержание.
- Женя, Машенька была у меня здесь единственной подругой!
- Перестань, Оля. Кто она тебе, кто ты ей? Случись что с тобой, она бы и не вспомнила о тебе.
- Так все-таки что-то произошло? Или может произойти?
- Нет. С тобой - нет. А Машка просто дура. Нашла, где языком трепать: там микрофоны под каждым столиком. Тебе просили передать совет - вести себя тихо, а подружку твою просто вышвырнули из города, как шкодливого котенка. Все могло быть и хуже... Упросил.
- Ну, спасибо... А что, могли бы и шлепнуть? Автокатастрофа или, чтобы уж наверняка, под трамвай?
- Смеешься... А как насчет папиной партийной карьеры?
Друмеко говорил вполне искренне, с горечью.
- Это шантаж?
- Оленька, детка, успокойся. При чем же здесь я? Дело в том, что у Маши, сказать по правде, были известные обязательства. И она их нарушила. Ты же связана только со мной, а я за тебя костьми лягу. Хочешь не хочешь, а вышло так, что я очень привязался к тебе. У меня ведь, в сущности, никого больше нет.
- Вот как?
- Что поделаешь - жизнь.
- Значит, все правда, о чем Маша говорила: и видеокамеры в номерах, и микрофоны, и шлюхи в погонах?
