– Да, – подтвердил Фоссиус.
Столь неожиданное признание озадачило комиссара настолько, что он беспокойно заерзал на стуле, словно сидел на горячем камне. Наконец он пришел в себя и заговорил заметно изменившимся голосом, в котором явно чувствовалась фальшивая любезность. Тоном, каким говорят с ребенком, комиссар спросил – Возможно, вы будете столь любезны, месье, и поведаете нам, что заставило вас так поступить? Я имею в виду, имелись ли у вас какие-то особые причины совершить это преступление?
– Конечно, причины у меня были! Или вы думаете, что я способен совершить подобное от скуки?
– Очень интересно! – Грусс привстал из-за массивного письменного стола, оперся на локоть и с иронической улыбкой сказал: – Профессор, мне не терпится услышать ваш рассказ!
При этом комиссар выделил слово «профессор», словно опасался услышать слишком научное объяснение, которое никто не смог бы понять.
– Я опасаюсь, – начал Фоссиус, не торопясь, – что если расскажу всю правду, то вы посчитаете меня сумасшедшим.
– Я этого действительно опасаюсь, – прервал его Грусс. – Более того, я опасаюсь, что независимо от смысла вашего объяснения в любом случае буду считать вас сумасшедшим, месье.
– Именно это я и имел в виду, – чуть слышно пробормотал Фоссиус.
Возникла длинная пауза, в течение которой задававший вон росы и отвечавший на них молча смотрели друг на друга, думая каждый о своем. Груссу действительно не терпелось узнать, какой мотив был у этого сумасшедшего профессора. Фоссиус же боялся, что любое объяснение, данное им, не будет воспринято всерьез, в результате чего с ним будут обращаться как с ненормальным. Как он должен себя вести?
В надежде спровоцировать Фоссиуса и таким образом получить ответ Грусс заметил:
– Мне сказали, что непосредственно перед задержанием вы вели себя так, словно собирались прыгнуть с Эйфелевой башни. Это действительно так?
– Да, все верно, – ответил Фоссиус и уже в следующее мгновение пожалел об этом признании, поскольку осознал, в какое опасное положение сам себя поставил. Реакция не заставила себя ждать.
– Вы наблюдаетесь у врача? – поинтересовался Грусс холодно. – Я имею в виду, страдаете ли вы от депрессий? Вы можете без опасений рассказывать обо всем. В любом случае мы об этом узнаем.
Фоссиус торопливо ответил:
– Нет, ради бога! Не пытайтесь сделать из меня сумасшедшего! Я абсолютно нормален!
– Успокойтесь, успокойтесь, – Грусс поднял обе руки. – Не питайте ложных надежд. Если вас признают невменяемым, возможно, вы сможете избежать тюрьмы.
Слово повисло в помещении, словно облако холодного сигаретного дыма. Невменяемость. Фоссиус начал задыхаться. Ухмылка комиссара, бесцеремонная и презрительная, явно говорила, что он наслаждается реакцией профессора. Фоссиус никогда, даже в самом страшном сне, не мог себе представить, что его будут считать невменяемым и даже – а это было еще хуже – обращаться с ним как с сумасшедшим.
Что оставалось делать Фоссиусу? Как это часто бывает в жизни, и данный случай лишнее тому доказательство, правда казалась наименее правдоподобной. Его выслушают, посмеются и, прежде чем он сможет предоставить какие-либо доказательства, подтверждающие его объяснение, посадят в камеру. Его, бедного спятившего профессора… Как называется эта наука? Компаративистика?
Поэтому Фоссиус пытался отвечать на все вопросы, поставленные Груссом, как можно более общими фразами. Не произойти впечатление человека, у которого не все в порядке с головой, было его единственной целью на данный момент. Честно шпоря, подобные допросы он представлял себе совсем иначе. Жесткими и безо всякого намека на жалость. Как показывали в фильмах. В этой же полупустой комнате на третьем этаже полицейской префектуры все было совсем наоборот: полицейские вели себя достаточно дружелюбно, можно даже сказать, предупредительно, словно это был не допрос, а собеседование перед принятием на работу. Фоссиус заметил, что ни Грусс, ни его помощники не делали записей и не вели протокол, хотя он не раз во время своего рассказа упоминал даты и названия городов, имевшие отношение к его прошлой жизни.
Профессор был слишком взволнован, чтобы определить истинную причину такого поведения. Осторожность и желание во что бы то ни стало не дать повода считать себя невменяемым настолько поглотили все мысли и все внимание Фоссиуса, что он был словно слепой и глухой, совершенно не замечая очевидных вещей.
Неожиданно в кабинет вошли два человека, одежда которых совсем не ассоциировалась с полицейской префектурой. Один из них держал в руках небольшой чемоданчик, второй – широкие ремни. По сигналу комиссара они подошли к Фоссиусу подняли его со стула, словно профессор был каким-то хрупким предметом, и одновременно сказали: «Месье, сейчас мы с вами немного прогуляемся. Просим пройти с нами».
Хотя относительно смысла всего происходящего не могли быть никаких сомнений, Фоссиус понял его лишь спустя несколько секунд. А всю безвыходность ситуации, в которой оказался, он осознал, когда два крепких парня вели его под руки по коридору префектуры к лестнице. Первой мыслью профессора было то, что он не позволит так с собой обращаться. В какое-то мгновение Фоссиус даже хотел вырваться и бежать так быстро, как только сможет. Но тут же разум взял верх над этим порывом, поскольку подобное поведение могли расценить как лишнее подтверждение паранойи. Профессор решил не сопротивляться и покориться судьбе.
Автомобиль с зарешеченными окнами, в который усадили Фоссиуса, разговаривая с ним, словно с ребенком, из-за формы кузова напоминал скорее грузовички торговцев овощами, а белый цвет, в который он был выкрашен, еще больше усиливал это сходство. Заняв место на скамье в задней части салона, профессор отметил про себя, что раздвижную дверь тут же закрыли снаружи. На вопрос Фоссиуса относительна места назначения, заданный через зарешеченное окошко между салоном и кабиной водителя, ответили, что ему лучше успокоиться, поскольку его самочувствие вызывает серьезные опасения. И тут же уверили, что так будет лучше для него самого. Подобного рода заверения встревожили профессора еще больше, хотя, по мнению сопровождавших его, наоборот, должны были успокоить.
Проезжая по бульвару Сен-Мишель в направлении Порт-Ронт., профессор Фоссиус ломал голову над тем, какой линии поведения ему придерживаться в дальнейшем. В первую очередь он решил, что будет выполнять все требования с нарочитой вежливостью, не давая ни малейшего повода применить к нему силу. Он решил рассказать всю правду только настоящему специалисту, гак сказать, общаясь как профессор с профессором.
Возле больницы Сен-Винсент-де-Поль автомобиль свернул направо. Водитель посигналил, и тяжелые железные ворота распахнулись. Сквозь зарешеченные окна Фоссиус смог рассмотреть надпись «Психиатрия». «Я просто не имею права терять самообладание!» – мысленно сказал себе профессор. Он решил без пререканий выполнить требование санитаров и прошел следом за ними в длинное здание. Профессора пугало эхо шагов, разносившееся в казавшемся бесконечным коридоре.
Когда Фоссиус и санитары наконец дошли до его конца, один из сопровождающих постучал в дверь. Открыл седой врач с темными густыми бровями. Он приветливо кивнул профессору, словно давно его ожидал, и протянул руку:
– Доктор Ле Вокс.
– Фоссиус, – представился в свою очередь профессор и попытался улыбнуться. Эта попытка не удалась настолько, что он тут же пожалел о ней и постарался придать лицу выражение, которое подчеркивало бы серьезность ситуации. – Профессор Марк Фоссиус.
– Это тот человек, который облил кислотой картину Леонардо да Винчи, а затем предпринял попытку суицида на Эйфелевой башне, – добавил один из санитаров и передал Ле Воксу бумаги. Затем оба санитара покинули кабинет, выйдя в дверь, расположенную напротив той, через которую они вошли. Врач тем временем начал изучать переданные ему документы, держа папку на расстоянии вытянутой руки. Затем он положил бумаги на белый письменный стол, основанием которому служила рама из стальных труб, и предложил Фоссиусу присесть на табурет с пластиковым сиденьем, отвратительно пахнувший рыбой.
– Доктор Ле Вокс, – начал Фоссиус с твердым намерением сохранять спокойствие, – мне нужно с вами серьезно поговорить.
– Позже, голубчик, позже! – прервал его Ле Вокс и, поло жив руки на плечи пациента, прижал его к табурету.
Дела обстоят таким образом, что… – попытался было Фоссиус вновь начать разговор, но Лее Вокс не поддавался и повторил, придерживая пальцем веко левого глаза Фоссиуса: «Позже, голубчик, позже!» Это прозвучало, с одной стороны, так, словно доктор произнес данную фразу уже в тысячный раз, с другой – создавалось впечатление, что он в любом случае не собирался придавать значения всему сказанному его пациентом.
