— Лучше скажите, зачем вы ее написали? Жуткая вещица, хоть и талантливая.
— Мне и самому она не нравится.
— Вы странный художник. И человек тоже странный. Вчера вы сказали, что не знаете никого из присутствующих, а получается, знали.
— Нет, я не знал.
— Они вам позировали.
— Мне никто никогда не позирует, но это… Это совершенно не ваше дело!
Я ужасно на него разозлился, так разозлился, что пожалел, что его нет на картине.
— Не мое дело? — Он засмеялся. — Это еще как сказать. Меня очень интересует ваша картина, очень! Есть в ней нечто… — он пощелкал пальцами, подбирая нужное слово, — нечто пророческое. Вы ведь первой написали Ингу, да? А потом Анну…
— Я не помню, в каком порядке их писал.
— Ну, это вряд ли. А впрочем… — Он опять посмотрел на меня каким-то зловещим взглядом. — Может, вы и не помните, может, помнят за вас, — медленно проговорил он, все не отрывая от меня взгляда.
Мне стало жутковато. Я пожал плечами и ничего не ответил.
— Или все же помните? Кого вы написали третьим?
— Вам-то чего беспокоиться? — испуганно и оттого нагло спросил я. — Вас на картине нет. И вы тоже сказали, что никого из присутствующих не знаете.
Он кивнул с таким видом, словно мы сообщники. Да в чем-то так оно и было: мы понимали друг друга с полунамека. Вот только я не мог уяснить, отчего мы так хорошо друг друга понимаем, и нервничал все больше и больше.
— И все же кто третий?
— Не знаю, — вполне искренне сказал я. И зачем-то добавил: — Сам над этим голову ломал перед вашим приходом.
— Вот как? — Он удивленно и несколько надменно поднял бровь. — Как называется ваша картина?
— «Шесть мертвецов».
— Ну да, можно было бы и самому догадаться, — пробормотал он себе под нос. — Только вы на ней не очень-то мертвый. Скорее притворяетесь мертвым. Вот, сами смотрите. — Он подошел ближе, ткнул пальцем в «меня». — Глаза чуть-чуть приоткрыты, будто вы подглядываете сквозь щели век, на лице, в отличие от остальных, никакого ужаса, и вообще… Вы наблюдатель, мой друг, а никакой не мертвец. Наблюдаете за тем, как они умирают.
— Да? — Я растерянно посмотрел на свой автопортрет: а ведь он прав! И вдруг, опять на него разозлившись, пошел в наступление: — Но вас-то на картине вообще нет, однако вы были в числе приглашенных. Как вы это объясните?
— Это для меня самого загадка! — Он нагло, издеваясь надо мной, рассмеялся.
— И зачем вы сейчас пришли?
— Вас навестить.
— Я вас не приглашал!
— Вы не очень-то вежливы.
— А вы… Не знаю, что у вас на уме, но автопортрет я точно рисовал последним. Это я помню. Единственное, что хорошо помню.
— Так вы меня боитесь? — Он опять нагло расхохотался. — А мне казалось, что это вас стоит бояться. А впрочем, если вас мое общество так напрягает, могу и уйти.
— До свидания, — грубо отрезал я, не пытаясь, ради вежливости, его задержать.
— До свидания.
Я повернулся, чтобы не стоять к нему спиной, потому что действительно опасался, и наблюдал, как он уходит: спокойной, даже какой-то размеренной походкой движется к двери.
— До свидания! — еще раз прокричал он с порога и наконец ушел.
А я, выждав время, пока он спустится, подошел к окну и осторожно, чтобы меня не было видно, выглянул вниз. Возле подъезда стояла машина, он сел в нее и уехал. Все так просто: сел и уехал. Он человек, хоть и посланник дьявола.
* * *Мой единственный путь к спасению — разгадать тайну «Вечера». Но, чтобы ее разгадать, я должен понять, что такое мои «Шесть мертвецов». Не открещиваться больше от них, а постараться понять. Безусловно, две эти картины связаны. Без всяких сомнений, «Вечер» — продолжение той, ненавистной картины.
Я придвинул стул с «Шестью мертвецами» к мольберту, откинул простыню и, сопоставляя, стал изучать оба полотна. Да, продолжение, да, одна и та же энергетика — обе писаны слепым мертвым художником. Автопортрет… Мне кажется, разгадка содержится в автопортрете, только не могу понять, в чем именно она состоит. Автопортрет… Притворство, подсматривание, ненастоящая, притворная смерть. Все так, и это тоже те величины, из которых нужно выстроить нужную комбинацию… не знаю какую! И да, автопортрет. Подсматривающий — это я, но ведь загадка не в подсматривающем, а в том, кто сидит в комнате. Зачем он сидит, зачем смотрит в темноту приоткрытой двери, зачем слушает «Окрась все в черный» — что он собирается сделать?
Я не могу понять, не могу разгадать! «Шесть мертвецов» стали реальными шестью мертвецами — воплотились в жизнь. «Вечер» тоже, получается, должен воплотиться в жизнь. Но как, как? Что он собирается сделать, этот чертов идиот в кресле? Что должен сделать я, чтобы понять, что он должен сделать? И кто он такой, этот в кресле? Я должен…
Прежде всего я должен понять, кто следующий. То есть кого я написал третьим. Я не вижу, какое это имеет отношение к разгадке «Вечера», но чувствую, что имеет. И еще…
Да, и еще! Лишних элементов не бывает, я-то знаю — художник во мне знает. Этот лишний, седьмой, этот посланник, укативший на машине, — не лишний. Он играет какую-то роль. Какую? Знает ли он сам какую или тоже не самостоятелен и думает, что это я должен ее определить? Как жаль, что я не спросил его об этом. Впрочем, он сказал: «до свидания», и настаивал на этом «до свидания», значит, еще вернется? Вероятно. Но неизвестно когда, а мне нужно знать это сейчас, немедленно. Я не могу ждать!
И кто же все-таки следующий?
Я не выдержал. Сбежал. Вспомнил, что мне нужно купить диск Роллингов, — нашел предлог — и бежал из дома, от всех этих мучительных вопросов, от неразрешимых загадок бежал. Долго ехал в троллейбусе, наслаждаясь таким простым, таким обычным делом: еду с определенной целью, за диском. Оттягивал выход. А потом медленно шел по улице, среди людей — меня они совсем не раздражали, и витрины тоже не вызывали никаких неприятных ощущений — этот этап был прожит. В магазине не воспользовался услугами продавца-консультанта, хоть он ко мне несколько раз подходил, предлагая помощь, а сам стал искать среди моря дисков. Это была непростая задача, потому что «Окрась» не входит ни в один концерт, следовательно, на обычном MP-3 Роллингов этой песни нет, нужно найти какой-нибудь сборник. Но как раз это-то меня и радовало, потому что оттягивало возвращение домой. А когда нашел и купил, придумал новый предлог. Это была целая история, придуманная мною с ходу: этот седьмой, бывший лишний, а теперь самый главный элемент моей работы, поджидает меня в парке Пушкина на третьей аллейке, сегодня он для того и заходил ко мне, чтобы назначить встречу, но отвлекся на картину, а потом я его практически стал выгонять, и он не решился сказать, оставил записку в коридоре на стуле, только я ее не заметил. И теперь он сидит и ждет на скамейке на третьей аллейке. Мы должны встретиться… — я вытащил телефон, посмотрел время: десять минут треть его — да, мы должны встретиться в два часа. Он ждет, волнуется, не понимает, почему я опаздываю. Нужно спешить.
Парк Пушкина совсем недалеко от магазина — три квартала вверх. Минут через семь я был уже на месте, но его нигде не было — ни на третьей аллейке, ни на какой другой. Не дождался меня и ушел? Нет, конечно же нет — я прекрасно понимал, что всю эту историю выдумал. И все же еще раз обошел весь парк, всматриваясь в каждого мужчину на каждой скамейке. Вполне возможно, что это он опаздывает. Я вернулся на третью аллейку и уселся под кленом (акация как раз распустилась и раздражающе пахла, тополя органически не переношу, а больше выбирать было не из чего).
Ждать пришлось недолго, но подошел не он, а какая-то незнакомая женщина с нервным лицом.
— Какой прохладный вечер! — сказала она и уселась рядом, поеживаясь. — Вы не находите?
Был день в разгаре, и стояла жара, но я согласился:
— Действительно, прохладный.
Мы посидели молча. Она смотрела куда-то вдаль отрешенным взглядом, я исподтишка за ней наблюдал. Мне вдруг захотелось зарисовать ее лицо, но нечем было и не на чем, да и женщина могла не понять и обидеться, поэтому просто запоминал черты и выражение глаз.
— Вы о чем-то хотите спросить? — Женщина повернулась ко мне, видно почувствовав, что я ее рассматриваю.
— Н-нет. У вас очень интересное лицо. Простите, я не хотел вас обидеть.
— Мое лицо ни при чем! Вы хотели спросить — так спрашивайте!
Кажется, она все же рассердилась.
— Да… У вас не найдется закурить? — ляпнул я, растерявшись.
— Ах, перестаньте! — Женщина легонько стукнула меня по колену — но совсем не кокетливо. — Вы некурящий, а узнать хотели, кто будет следующим?
— А… — Голова моя поплыла — от жары? от испуга? — А разве вы знаете?
— Вы — знаете, только не находите мужества себе в этом признаться, — раздраженно проговорила она. — Но так и быть, я помогу. Мужчина… Он все настаивал, что пришел по ошибке. Ну, вспомнили?
