Лина Лисицына подняла на нее опухшие от слез глаза. Впервые актриса выглядела естественно, как вполне нормальный человек.
— Милиция закрыла зал. Говорят: зря мы его сняли с досок, — лицо ее снова перекосилось в беззвучных рыданиях.
Алена стояла у окна, отрешенно наблюдая за всеми. Она поймала себя на том, что ничего не может чувствовать, ни о чем не может думать. Смерть опять вошла в ее жизнь с черного хода, вошла неожиданно и поэтому особенно жестоко. Приехавшие врачи «неотложки» констатировали, что Журавлев был убит не менее, чем час назад. От дальнейших объяснений они отказались и увезли тело. Милиция подоспела вместе со «Скорой», и оперативники уже второй час толкались на месте происшествия. Обо всем этом Алена узнала от Лины и тетки Таи. Сама же она не могла заставить себя тронуться с места, словно приросла к этому чертову окну на веки вечные.
— Они хотят поговорить со всеми, — тетка Тая оглянулась на племянницу, — так что и тебе придется. Ты же его видела последней.
— Предпоследней, — машинально поправила ее Алена.
— А кто же тогда видел его последним?
— Убийца, — она отвернулась к окну и вгляделась в желтый круг фонаря. Семь часов вечера — совсем темно. В густом луче света мирно кружились пухлые хлопья снега. «Наверное, завтра будет оттепель. Снег всегда к перемене погоды», — как-то машинально отметила она.
— Ты считаешь, что его убили? — идиотским голосом спросила Лина.
Алена тут же почувствовала раздражение, которое не в состоянии была скрыть:
— Разумеется, нет! Просто он сначала привязал себе руки к доскам, а потом воткнул в грудь заточенную рапиру.
— Да… — протянула Лина. — Он был очень оригинален, но не до такой же степени.
Этого Алена уже не могла вынести. Сейчас Лина начнет вспоминать о Журавлеве, как обычно вспоминают о покойниках, и тогда мир точно перевернется. Мир перевернется, или она сойдет с ума, что для нее, собственно, принципиальной разницы не имеет. Она порывисто повернулась и, с усилием оторвавшись от окна, быстро зашагала к двери костюмерной. В этот момент постучали. От неожиданности она застыла посередине комнаты. Тетка Тая и Лина разом вздрогнули. В дверь постучали еще раз.
— Д-да, — робко ответила тетка Тая.
Дверь осторожно раскрылась. Алене показалось, что пол костюмерной дернулся под ее ногами. На пороге стоял Вадим Терещенко.
Улыбка, которую можно было бы назвать дежурно-профессиональной, сползала с его лица по мере того, как он постепенно узнавал в этой девушке, с удивленно выпученными глазами, свою давнюю знакомую, Алену Соколову. Наконец напряженная работа зрительной памяти и мышцы лица достигли полной синхронизации, и уголки его губ опустились в горестной ухмылке.
— Господи боже, только не это! — еле слышно буркнул он и дернулся было к выходу, но остановился и растерянно уставился на тетку Таю.
— В-вы из милиции? — вопрос, давшийся ей с большим трудом (она даже побледнела), вовсе не звучал как дурацкий, потому что на Терещенко был обыкновенный штатский костюм, а вовсе не милицейская форма.
— Кем бы вы ни были, заходите, — Лина мгновенно преобразилась, кокетливым движением ручки вытерла глаза, приоткрыла ротик в полуулыбке, чтобы показать, какие у нее красивые резцы, впрочем, не забыв при этом оставить на личике легкий налет грусти, приличествующий случаю. Словом, теперь она выглядела, как дама из общества, у которой только что пропал кошелек, или что-нибудь в этом роде.
Однако Вадим не обратил на нее никакого внимания. Он перевел ошарашенные глаза с тетки Таи на Алену, потом почему-то бросил взгляд на запыленную люстру под потолком, раскрыл рот, закрыл рот и наконец простонал сквозь зубы:
— Ну ты-то что здесь делаешь?!
Тетка Тая и Лина уставились на него, ничего не понимая.
— Можешь не рассчитывать, что я притащилась сюда в надежде увидеть тебя, — прорычала в ответ Алена, потому что отнесла этот вопрос именно к себе. А кому еще из присутствующих Терещенко мог его задать?
— Уж лучше бы это было так, — грустно изрек он, — потому что теперь оправдываются мои самые худшие подозрения…
— И какие же?! — сощурилась она, мучительно желая вцепиться в его смазливую физиономию.
— Ты просто какой-то ангел смерти. Вечно торчишь рядом с трупами.
— На себя посмотри!
— У меня профессия такая.
— Между прочим, у меня тоже есть профессия. Если бы я знала, что Журавлева убьют, ни за что не потащилась бы в театр именно сегодня, чтобы взять у него интервью.
— Аленушка для вас ценный свидетель, — робко заметила тетка Тая, желая поднять вес племянницы в глазах неизвестного, но чересчур сердитого следователя.
— Кто бы сомневался, — невежливо буркнул Терещенко и покосился на Лину Лисицыну. Та, разумеется, тут же растаяла, заиграв плечиками.
— Точно, — не унималась тетка Тая, хотя Алена и показала ей кулак за спиной, — Алена последняя видела Александра живым…
— Предпоследняя, — усмехнулась Лина, — последним его видел убийца.
— Черный юмор, — Вадим излишне тепло взглянул на Лину.
Та расцвела еще больше.
— Надо же выживать как-то в таких обстоятельствах, — небрежно заметила она, — юмор, даже черный, в этом случае помогает.
— Рад за вас, — Вадим даже слегка поклонился Лисицыной, что совершенно взбесило Алену. Неужели этот надутый идиот, изображающий из себя представителя закона, не видит, что перед ним просто размалеванная кукла, которая еще и жеманничает! И он еще смеет ее оскорблять в присутствии этой пустышки!
— Да что вы тут из себя изображаете! — взревела Алена таким неестественным басом, что на всех остальных напал настоящий столбняк.
Она непременно прошлась бы по достоинствам и недостаткам каждого из присутствующих в отдельности, но тут дверь снова отворилась, и на пороге появился очень представительный мужчина, которому явно уже перевалило за пятьдесят. Представительным его делали длинные седые усы, которые он носил на манер Буденного и которые, несомненно, являлись для него предметом гордости и выражения мужского достоинства. Во всем остальном при ближайшем рассмотрении он оказался весьма заурядным типом, несколько недовыглаженным, недовычищенным и чересчур замотанным. Правда, кроме выразительных усов, у него еще были черные живые глаза, которые в других обстоятельствах, наверное, демонически блестели, однако теперь светились тусклой усталостью. Алена оборвала свою пламенную речь на полуслове и уставилась на вошедшего. Терещенко живо повернулся к нему.
— А вы тут времени даром не теряете, — вяло ухмыльнулся обладатель роскошных усищ, — начали опрос свидетелей?
— Ну… не совсем… — Вадим явно не нашелся с ответом. — Просто хочу собрать всех в каком-нибудь просторном помещении. В зале ведь пока нельзя.
— А что говорит режиссер?
— Он еще долго ничего не скажет, у него шок. Он ушел в себя.
— Н-да… Будем надеяться, вернется… — усатый пожевал губами. — Ну смотри сам, по мне, подойдет и фойе.
Он было развернулся, чтобы покинуть помещение, но тут тетка Тая повела себя очень странно — она вытянула шею, прищурилась, словно пыталась рассмотреть спину выходящего до мельчайших подробностей, и наконец тоненько взвизгнула:
— Не может быть! Славик!
Усатый дернулся, остановился и медленно обернулся.
Пауза была длинной. Молодежь боялась пошевелиться, чтобы не нарушить пристальное взаимное вглядывание представителей старшего поколения. Наконец мужчина расплылся в улыбке и едва слышно выдавил:
— Тая?
Тетка Тая лихорадочно закивала:
— Узнал!
— Ты почти не изменилась, — легко соврал он.
— А ты совсем другой, — быстро пролепетала она, задыхаясь от волнения, — я бы тебя не узнала! Только со спины тот же. Такая походка знакомая, ни за что не забуду. Вот так же ты шел тогда по перрону, помнишь?
— Помню, — грустно подтвердил он, явно не намереваясь уходить.
— И усищи отпустил, а вот глаза… Я сейчас вижу, что глаза у тебя те же.
— Вот уж не ожидал тебя встретить, — усатый Славик мгновенно покраснел и, окончательно смутившись, потупил взор, — можно сказать, на закате жизни, да еще при таких обстоятельствах…
— Скажешь тоже — на закате жизни! — кокетливо возмутилась тетка Тая. — Прошло-то всего каких-нибудь двадцать восемь лет.
— Двадцать восемь лет и четыре месяца, — хрипло поправил ее Славик.
— Надо же, запомнил, — щеки тетки Таи вспыхнули апрельскими тюльпанами.
Вадим недоуменно взглянул на Алену, ища ответа. Та только пожала плечами. Ей отчаянно захотелось выйти из комнаты и вытащить остальных, чтобы оставить эту пару наедине. Все ее шестое, седьмое и даже восьмое чувства твердили об одном: уединение — это все, что нужно двум немолодым людям. Лина, Вадим и она сама в этой комнате совершенно лишние. Однако Терещенко, похоже, не собирался разделять ее чувства, он стоял, как столб, навытяжку, совсем по-военному, Лина же, удобно расположившись в кресле и раскинув руки по подлокотникам, пожирала его масляными глазками. Понятие приличия было ей незнакомо. Усатый Славик присел на краешек дивана и, уперев взгляд в носки своих ботинок, долго созерцал на них грязные потеки, потом вздохнул и проговорил чистым, каким-то помолодевшим голосом:
