Фредерик Форсайт - Произведение искусства

Подбор Алана Лью-Трейвеса был впечатляющим. Звездами аукциона должны были стать два полотна прерафаэлитов, изумительный Милле из коллекции недавно умершего ценителя живописи, а также Холман Хант, работы которого не выставлялись вот уже многие годы. Следом за ними шли две замечательные гравюры Джона Фредерика Херринга, изображающие лошадей, и парусное судно в штормовую погоду кисти Джеймса Кармишеля.

Торги начались ровно в десять. Зал был полон, некоторым посетителям даже не хватило мест, и они стояли у стены. У Слейда было три натюрморта маслом с изображением дичи и охотничьих ружей, и он решил выставить картину шотландца четвертой в этом ряду. Это никого не удивит, пусть даже она и не заявлена в каталоге, просто надо провернуть ее через продажу как можно быстрей.

И вот он поднялся на трибуну и, тепло поприветствовав публику, взялся за молоток.

Все шло гладко, как по маслу. В заднем ряду сидел Бертрам, зажав в руке карточку, и не сводил со Слейда глаз.

Перегрин так и сыпал шутками и становился тем веселей, чем выше взлетали цены. Большинство принимавших участие в торгах он знал в лицо, но заметил в зале и с дюжину незнакомых лиц. К примеру, вот тот джентльмен в темном костюме, сидящий в предпоследнем ряду. Время от времени он поднимал голову, и в его круглых очках вспыхивали блики от ярких ламп. Кто он такой?…

Во время краткого перерыва, когда одну картину уносили, а другую ставили на подрамник, Слейд подозвал к себе одну из девушек. И, наклонившись, прошептал ей на ухо: «Кто тот япошка, что сидит в предпоследнем ряду, слева от прохода? Ступай узнай». Девушка кивнула и удалилась.

Во время следующей перемены она подошла к трибуне и сунула в руку Слейда записку. Тот поблагодарил ее кивком. Развернул записку и прочел:

«Мистер Ёсиро Ямамото, галерея „Осака“, Токио. Представил кредитное письмо от токийского банка на сумму в один миллиард иен».

Слейд расцвел в улыбке. Стало быть, узкоглазый готов потратить два миллиона фунтов. Не проблема! Он был уверен, что ему уже попадалось где-то это имя, Ямамото. Да, точно. Так звали адмирала, бомбившего Пёрл-Харбор. Откуда ему было знать, что однофамилец японского флотоводца явился в Найтсбридж с аналогичной миссией и что письмо из токийского банка было создано Сьюзи Дей на компьютере.

В самом начале торгов мистер Ямамото время от времени вскидывал руку с карточкой, но особой настойчивости не проявлял и уступал другим претендентам до того, как была названа окончательная цена. И все же за непроницаемыми линзами круглых очков угадывался взгляд истинного и азартного игрока.

Появился первый из четырех натюрмортов. И он, и другие два, внесенные в каталог, принадлежали кисти не слишком выдающихся художников и ушли за суммы от пяти до десяти тысяч фунтов. И вот когда третий натюрморт унесли, мистер Слейд с лукавой улыбкой объявил:

– Имеется еще и четвертый натюрморт, он в ваши каталоги не внесен. Просто не успели, последнее поступление. Совершенно очаровательное полотно шотландского художника Коллама Макфи.

Колли Бернсайд не вынес искушения и поделился своим именем с художником. Правда, это было единственное, что их объединяло.

– Называется «Дичь», – громко и отчетливо произнес Слейд. – Итак, какова же стартовая цена? Предлагаю начать с тысячи.

Бертрам тут же поднял карточку.

– Тысяча фунтов сзади. Кто больше?

Поднялась еще одна карточка. Человек, которому она принадлежала, должно быть, был близорук. Все остальные потенциальные покупатели, дилеры, коллекционеры, агенты и владельцы галерей, взирали на картину с недоумением.

– Вам вызов, сэр, две тысячи фунтов! – провозгласил Слейд и многозначительно уставился на Бертрама. И еле заметно подмигнул левым глазом.

Бертрам поднял карточку.

– Три тысячи фунтов! – сказал Слейд. – Услышу ли я четыре?…

В зале царила тишина. Затем японец кивнул. Слейд смутился. Со своего подиума он видел густые черные волосы с проблесками седины, но миндалевидные глаза были почти скрыты за толстыми линзами.

– Желаете поднять ставку, сэр? – осведомился он.

– Хай,[7] – ответил мистер Ямамото голосом Тосиро Мифунэ[8] из фильма «Сегун» и снова кивнул.

– В таком случае будьте добры, поднимите свою карточку, сэр, – сказал Слейд.

Покупатель из Токио пробормотал нечто нечленораздельное в знак согласия и поднял карточку.

– Четыре тысячи фунтов, – объявил Слейд.

Он оставался невозмутим, хотя и не предполагал, что найдется желающий перебить цену у Бертрама. А тот, по сигналу Слейда, снова вскинул руку с карточкой.

Недоумение, даже смятение, царившие в зале, не шли ни в какое сравнение с тем, что испытывал стоявший у стены Алан Лью-Трейвес. Он никогда не слышал о картине под названием «Дичь», не видел ее; и если б ему привезли это так называемое произведение, тут же отправил бы ее назад, в Суффолк, той же машиной. Если Слейд в последний момент захотел выставить на торги не зарегистрированную в каталоге картину, то почему он об этом никому не сказал? И потом, кто такой этот Макфи? Сроду о нем не слыхивал. Возможно, родственник какого-то приятеля Слейда, с которым тот ходит на охоту. А цена между тем поднялась до пяти тысяч. Вполне нормальная цена за работу, стоящую внимания, но за эту мазню… Нет, просто непостижимо! Да на одни только комиссионные от этой суммы совет директоров может наслаждаться любимым своим кларетом не одну неделю.

Еще через полчаса Лью-Трейвес окончательно потерял всякое самообладание. Японский галерейщик – он видел только его затылок – продолжал кивать и говорить «хай», а некий человек, сидевший в заднем ряду, которого заслоняла колонна, тоже не сдавался и повышал ставку. Что, черт возьми, здесь происходит? Ведь мазня этого Макфи не стоит и выеденного яйца. В зале царила напряженная тишина. Цена поднялась до пятидесяти тысяч фунтов.

Лью-Трейвес пожал плечами и стал пробираться вдоль стены к месту, откуда можно было разглядеть соперника японца. Его едва удар не хватил. Это оказался Бертрам! Что, в свою очередь, могло означать только одно: Перегрин Слейд вознамерился приобрести этот натюрморт для «Дома Дарси».

Побелевший как полотно Лью-Трейвес поймал на себе брошенный через зал взгляд Слейда. Тот усмехался и снова игриво подмигнул ему. Итак, никаких сомнений не оставалось. Вице-председатель просто тронулся умом. Лью-Трейвес выбежал из зала в коридор, где сидели девушки, раздающие карточки, и позвонил по внутреннему телефону в офис председателя. И попросил секретаршу по имени Филлис немедленно связать его с герцогом Гейтсхедом по делу, не терпящему отлагательств.

Пока он отсутствовал, цена подскочила до 100 тысяч фунтов, и мистер Ямамото не выказывал намерения отступать. Теперь Слейд не мелочился и накидывал сразу по десять тысяч. И уже начал не на шутку беспокоиться.

Ему одному было известно, что под двумя куропатками прячутся миллионы фунтов. Так почему же японец не отступает? Может, ему тоже что-то известно? Да нет, это просто невозможно, ведь картина поступила прямиком из Бёри Сент-Эдмундз. Может, профессор Карпентер где-то проболтался? Нет, тоже невозможно! Может, японцу просто понравилась эта картина? Случается же такое, что у человека просто напрочь отсутствует вкус. Может, он думает, что магнаты из Токио и Осаки толпами побегут в его галерею и передерутся между собой, чтоб купить эту дрянь?…

Нет, тут явно что-то не так, но что? Он не мог не принимать ставок от Ямамото и в то же время, зная, что таится за куропатками, не мог дать Бертраму знак остановиться, иначе картину получит японец.

Публика в зале понимала, что на аукционе происходит что-то странное. Никогда прежде этим людям не доводилось видеть ничего подобного. Во-первых, настораживал сам факт появления подобной мазни на торгах, приличный «Дом» просто не мог позволить себе выставить такую картину. Во-вторых, два покупателя сошлись из-за этой дешевки в смертельной схватке, и цена взлетела до небес. Один из них – какой-то эксцентричный старикашка с отвислыми моржовыми усами, другой – загадочный самурай с непроницаемым лицом. И единственное, что могло в такой ситуации прийти на ум, – это подозрение, что хотя бы один из них что-то «унюхал».

Всем им было хорошо известно, что мир искусств не для брезгливых, что здесь люди порой способны на поступки, в сравнении с которыми какой-нибудь корсиканский разбойник может показаться викарием. Всем «ветеранам», собравшимся в этом зале, была памятна история двух дилеров, посетивших жалкую распродажу в старом полуразвалившемся особняке, где один из них углядел натюрморт с убитым зайцем, висевший у лестницы в холле. Его даже на распродажу не выставили. Но интуиция не подвела, и они его купили по дешевке. «Заяц» оказался последней из картин кисти Рембрандта. Так почему старый шотландец, лежавший в параличе и бреду на смертном одре, не мог приписать то же самое своим куропаткам? И оказаться правым? И они до рези в глазах всматривались в картину в надежде уловить проблеск таланта, но не находили ничего. А торги меж тем продолжались.