Он красноречиво сплюнул мне под ноги, процедил суровое предупреждение, что он не преминет искать со мной встреч, и удалился. Я оглянулась, пытаясь определить, что же удержало его от кровопролития.
Все выяснилось быстро. Из подъезда вышел мужчина. На поводке он вел огромного цербера неизвестной породы. Размеры цербера внушали ужас. Цербер смотрел вслед моему врагу с выражением неземной печали по поводу разрушенной надежды.
Я облегченно вздохнула.
В моем воображении возникла газетная статья со скромным заголовком: «Детектив Иванова спасла жизнь студента».
Потешив свое самолюбие сладким моментом самоупоения от осознания моего подвига, я уже собралась зайти в подъезд, скрывший от меня моего «студента», как он вылетел оттуда сам.
Как ошпаренный.
С вытаращенными глазами и открытым ртом.
Причем бросился прямо ко мне.
Я едва успела подхватить его.
Потому что он не нашел ничего лучшего, как упасть мне на руки в тяжелом обмороке.
* * *
Сашка заметил странную женщину, неотступно преследующую его.
— Черт! — выругался он. Только этого ему не хватало. Поистине — сегодня день обломов.
Он быстро влетел в подъезд и взбежал вверх. Слава богу, она за ним не успела.
Вдруг она киллерша? И Алексанов ее нанял.
Сашка поднял руку, чтобы нажать на звонок. Внезапно рука опустилась. Сашка заметил маленькую щель между косяком и самой дверью. Осторожно, боясь дышать, он толкнул ее. Дверь открылась.
Он зашел в квартиру и тихо позвал:
— Кать…
Ее не было.
Странно.
Сашке стало страшно. Он прошел в комнату и застыл.
На полу, лицом вниз, раскинув руки, лежала Катька. И она, черт бы ее побрал, не двигалась!
— Катя! — закричал он.
Ответа не было. Он попытался шагнуть к ней. Но ноги не слушались. Взгляд уперся в листок бумаги, на котором корявыми буквами было написано:
«Кончай свои детские игры с кассетой, болван!»
Сашка ошалело посмотрел на листок, дотронулся до него рукой. «Катьку убили из-за меня», — подумал он и опустил глаза, его взгляд опять уперся в неподвижное Катькино тело.
— Боже мой! — простонал Сашка и выбежал прочь.
Сашка вылетел на улицу. Последнее, что он увидел, — его преследовательница. Он бросился к ней и почувствовал, что сейчас упадет…
* * *
Робин шел по улице, ничего не видя. И не знал, куда ему идти. В голове вертелись строчки из сонета Шекспира: «Зову я смерть, мне видеть невтерпеж достоинство, что просит подаянья, над простотой глумящуюся ложь…» Последнее, что написала Ксения… Переписала по-детски округлым почерком на листок бумаги, вырванный из ученической тетради.
«— Господин Алексанов, в ваших бумагах нашли этот листок…
— Ну и что?
— Как он попал к вам?
— Не знаю…»
Он усмехнулся. Слишком долго он ждал.
«— У господина Алексанова — алиби…»
Есть деньги и власть. Значит, и алиби будет.
Он сжал кулаки.
— Я тебя найду… И ничего тебе не поможет. Сначала я поиграю с тобой. Так же, как ты играл с Ксенией… Сначала ты узнаешь, что такое — быть под прицелом…
Он знал о нем все. Что он делает по утрам. Какие песни распевает в клозете. Какими звуками сопровождает половые акты.
До сладкого момента мести осталось полшага.
Но сначала он должен найти девочку с огромными глазами — Катю. Катю, беззащитную и нежную. Смешную и трогательную.
Он ей все расскажет. Он чувствовал, что она это поймет. И, может быть, освободит его от необходимости мщения.
Потому что он устал желать смерти тому, кто год назад разрушил его жизнь. Сломал ее из-за глупой похоти.
Сделал его несвободным и одиноким.
Он обязательно найдет ее.
Честно говоря, я плохо представляла себе, что мне делать с упавшим на мои руки шантажистом.
Невзирая на субтильность телосложения, юноша был тяжелым. А бабульки, собравшиеся во дворе, хоть и поглядывали на нашу скульптурную композицию с интересом, но их интерес был смешан с испугом и от этого становился праздным. Никто из дам не спешил мне на помощь.
Поэтому я могла рассчитывать только на собственные силы. Я подтащила его к лавке, бросая в сторону наблюдателей осуждающие взгляды.
По-видимому, в одной из них заговорила совесть, и она поинтересовалась, не нужна ли мне помощь и, может быть, следует вызвать «Скорую»?
Я буркнула:
— Не надо.
Женщина осталась стоять в отдалении, размышляя, надо или не надо вызывать «Скорую».
За это время я успела устроить слабонервного шантажиста на лавку и даже похлопать его по щекам. От мужественных прикосновений моих ладоней он очнулся. Открыл глаза и испуганно уставился на меня.
Потом, сообразив, по какому поводу он находится в моих объятиях, с силой, удивительной для человека, только что потерявшего сознание, схватился за рукав моего джемпера и прохрипел:
— Помогите… Ради бога, помогите…
Я поинтересовалась:
— А чем я, собственно, занимаюсь?
— Не мне, — покачал он головой. — Они убили Катю.
Я почувствовала, что внутри все похолодело. Вот только убийств и не хватало. Плохо мне жилось в Адымчаре.
— Где? — спросила я онемевшими губами.
Он попытался встать. С первой попытки у него это получилось плохо. Он зашатался, схватившись за спинку скамьи.
Участливые дамочки явно услышали про то, что кого-то убили. Они спешили раствориться в пространстве, бросая на нас любопытные взгляды.
Мы остались почти одни в этом богомерзком месте.
Он наконец встал и поплелся в подъезд. Я пошла за ним. Что мне еще оставалось? Такова уж моя идиотская судьба…
* * *
Робин сидел в кафе. Посетителей почти не было. Только он да парочка за столиком в нише.
Тихо играла музыка. Робин узнал мелодию, знакомую ему с детства.
«В моей душе осадок зла и счастья старого зола…»
Робин усмехнулся.
Когда-то он и подумать не мог, что это случится с ним. Что это — про него. Он не стал вслушиваться дальше в знакомый до дрожи текст. Зачем? Чтобы рана заболела сильнее?
Осадок зла в его душе начал заполнять все пространство. Иногда ему начинало казаться, что он сам — воплощение зла… Новое воплощение.
Перед глазами была та девица. Он не мог избавиться от ее присутствия. Девушка нелепо смеялась, стрела летела к ней, и ничего исправить он уже был не в состоянии… Он стал убийцей.
«Хотел бы я забыть — но не смогу…»
Костяшки пальцев опять выбивали нервную дробь на поверхности стола. Музыка волновала его. Пока еще волновала. Он знал, что, когда окажется за порогом боли, его перестанет волновать и она.
Куда же делась Катя?
Вопрос, который он задавал себе уже не в первый за сегодняшний день раз, опять возник в голове. Самым успокаивающим ответом было: «Она не смогла прийти».
Но в это он не верил. Он чувствовал: что-то случилось. Что-то опять сломалось в мироздании. В структуре бытия каждый раз, когда ему начинало улыбаться солнце, случалось нечто, разламывающее его на две части.
«Хрусть — и пополам»…
Нет больше Сережки. Нет больше Ксении. Нет больше…
Он прервал себя. Прекрати. Перестань. Заткнись. Ты жалкий ворон, призывающий несчастья…
Как тогда…
Боль в душе начала подниматься, заставляя сознание отступить. Он уже не мог сдерживать ее.
Куда ты делась, Катя?!
* * *
Мы поднимались по облупившимся ступенькам лестницы на второй этаж. Ступеньки были крутые, и мне начало казаться, что мы карабкаемся на Эверест.
Наконец парень толкнул дверь, и мы очутились в жутко темной квартире.
Мне показалось, что там вообще отсутствуют окна. Однако окно было, просто выходило оно прямо на стену.
Потому-то и было так пасмурно, как вечером.
Шантажист включил свет. На полу лежала девушка.
Ого. Если даже она и была еще живой, то ей срочно требовалась медицинская помощь. Ладно. Что-нибудь придумаем. Лишь бы была живой…
Я подошла. Почти на цыпочках. За моей спиной сопел и поскуливал насмерть перепуганный шантажист.
— Прекрати… — одернула я его.
— Это все из-за меня… — делал он слабые попытки нарушить мой запрет на нытье.
Я поняла, что унять его вселенский плач не удастся. Придется потерпеть.
Я подошла к девушке вплотную и присела на корточки. Дотронувшись двумя пальцами до тоненькой жилки на шее, с облегчением вздохнула.
Жилка пульсировала.
Заметив мой вздох облегчения, он вытаращился на меня с надеждой:
— Она… жива?
Во мне проснулось нечто похожее на материнский инстинкт. Я заметила его худую смешную шейку и торчащие уши. Это меня растрогало.
— Слава богу, — кивнула я, — все в порядке.
Я ощупала ее голову. Кажется, никаких повреждений. Во всяком случае, внешних.
— Принеси нашатырный спирт, — приказала я.
