— Кладовка на замке? — спросил Бахметьев.
— Понятно.
— Где ключ?
— Сейчас.
Нелин быстро направился в прихожую. Бахметьев поспешил ему наперерез.
Нелин обернулся, вырвал из кармана револьвер и, не целясь, выстрелил в Бахметьева. Потом метнулся к окну, ударом кулака вышиб раму вместе со стеклом.
Но выскочить грузчик не успел. Смолин ударил его рукояткой пистолета. Нелин тяжело охнул и стал медленно оседать на пол.
Смолин еще раз ударил его рукояткой пистолета по голове и передал обмякшее тело подоспевшим работникам милиции. Бахметьев сидел на полу, прижавшись спиной к деревянному дивану.
— Куда, Егор Авдеич? — тихо спросил Смолин.
— Грудь поцарапало. Ничего страшного, — слабо улыбаясь, ответил Бахметьев.
Павел помог раненому пройти к машине.
Нелин быстро оправился.
— Где ключ от кладовой?
— Ищите и обрящете! — усмехнулся Нелин.
С кладовой сорвали замок. В сарайчике ничего не оказалось, кроме слесарного инструмента и банки с гвоздями.
На следующее утро эксперты сообщили: гвозди с мест преступлений и гвозди из кладовой Нелина сделаны в одно время на одной гвоздильной машине.
Смолин с двумя милиционерами отправился на Прибрежную.
Набрав в колодце воды, милиционеры полили земляной пол кладовки. Увидев, что в одном из углов сарая вода быстро уходит в землю, капитан посоветовал:
— Копайте здесь.
Вскоре раздался короткий глуховатый звук — лопаты споткнулись о дерево. Смолин удовлетворенно кивнул головой.
В огромном ящике, вытащенном из ямы, оказались почти все похищенные товары.
«Тысяч на пять не хватает», — подумал Смолин, заканчивая составление протокола.
Утром, отправляясь на допрос Нелина, капитан завернул к Кичиге.
— Неожиданная новость, — поднимаясь навстречу товарищу, проговорил майор. — Мы восстановили спиленный номер на револьвере Нелина и…
— Вот как! Любопытно… Кстати, как это делается?
— В другой раз как-нибудь… Так вот: у Нелина оказался револьвер старшины Пояркова, убитого в прошлом году на окраине города. Видимо, тогда, борясь за жизнь, Поярков и выбил Нелину передний зуб…
На допросе Смолин поинтересовался:
— Год назад, Нелин, вы вставили себе искусственный резец вместо зуба, который вам выбил Поярков, и две коронки. Вы убили старшину, взяли его револьвер и спилили на нем штамп. Но меня занимает сейчас другое. Во время второй и третьей краж вы были без переднего зуба. Через три дня наш работник видел вас у ресторана уже с протезом. К врачам вы не обращались. Где вы вставили резец?
— Зуб у меня тогда заболел под коронкой, — вяло ответил Нелин. — На время я снимал протез, пломбировал дупло. У частного зубного техника.
Следователь нажал кнопку звонка и сказал милиционеру:
— Уведите. Больше вопросов к арестованному у меня нет.
— Господи, как я соскучился по лесу! — щуря узковатые глаза, восклицает Смолин и кивает мне на сани. — Поехали!
В тоне моего товарища — и тоска по лесу, которого он давно не видел, и радость — наконец вырвался! — и грусть оттого, что и эта поездка сюда — не просто охота, а снова — сыскной труд, тяжкий, только по необходимости связанный со сказочным уральским лесом.
Мы садимся в сани, поджидавшие нас у полустанка, плотно укрываемся тяжелой медвежьей полостью, и егерь трогает лошадь.
Сначала мы едем молча, погруженные в свои мысли. Но гудок электровоза, примчавшего нас из города, возвращает и Смолина и меня к размышлениям о происшествии, случившемся в лесу.
Егерь часто вздыхает и оборачивается в нашу сторону. Видно, что ему хочется обменяться с нами словом, но он стесняется, не знает, — можно ли говорить на эту тему с должностными незнакомыми людьми.
Наконец старик не выдерживает, прикручивает вожжи к облучку, — пусть лошадь сама выбирает путь, — и начинает скручивать папиросу.
— Тишина-то какая! Беззвучье! — вздыхает егерь, делая вид, что ни к кому, собственно, не обращается, а просто так — размышляет вслух.
Внезапно повернувшись к нам, он говорит:
— Я так полагаю: тут женщина замешана. Полюбовница. Не иначе.
— Вы думаете, Андрей Гордеич? — живо спрашивает Смолин. — Каким же образом?
— А вот каким, — откликается егерь. — Федюшка-то Медянкин очень сильно Дашку Шалонкину любил. Очень, смею заверить. А чего ее любить?.. Совсем пустая бабенка!.. Вот она — и причина всему…
Мы узнаем из рассказа егеря, что тракторист машинно-тракторной станции Федор Медянкин, человек веселый и общительный, в последние дни вел себя странно. Стал рассеянным и забывчивым.
Почти то же случилось с Кузьмой Кузьмичем Жоговым — механиком МТС, молодым, медвежеватым парнем, выросшим, как и Медянкин, в этих местах. Только у Жогова эта мрачность была не так приметна: механик и до того улыбался редко, шутил еще реже, не любил компанию.
Причиной этой хандры егерь считал беспутное поведение Дашки Шалонкиной. Красавица и пересмешница Дашка — работница эмтээсовской конторы — вертела молодыми людьми, как желала. Она, трясогузка, и запутала Медянкина и Жогова. Молодые люди ухаживали за ней с самой лучшей мыслью. Да и то сказать — жениться на Дашке каждому лестно: он, егерь, уже сказал — красавица!
А она, Шалонкина, черт-те что делала! То одному, видишь ли, надежду даст, то — другому. И ведь если б неделя там или месяц… А то полтора года это тянулось!
Сказать коротко: стали механик и тракторист врагами. Конечно, о том никому не известно и никто утверждать того не станет. Но догадаться можно, живые люди все же, а тут, видишь, не рубашку в магазине выбирают — жену!
Ежели о Дашке говорить, то он, егерь, ее во всем виноватит. Конечно, женщина молодая, красивая, покуражиться ей, может, и охота, но ведь предел знать надо — поиграла в переглядушки, стой! А без меры всегда худо будет. Вот и доигралась: сгубила человека…
Лошаденка, быстро бежавшая по большаку, замедлила ход и тихо заржала. Андрей Гордеевич легонько дернул за правую вожжу, сани повернули на просеку и медленно покатились по сухому, выпавшему накануне снегу.
Вскоре мы сделали еще один поворот и двинулись по изгибавшейся меж деревьями узкой лесной дороге.
Сказочное царство простерлось вокруг! Пышно дымившиеся под ветерком шапки снега накрывали сосны до плеч, березки были все будто в легких беличьих шубках, и странно было, что эта невесомая на взгляд одежда клонит до земли упругие, скованные морозом ветки. Лучи падавшего к горизонту солнца сверкали на всякой снежинке, на всяком кустике, на медных украшениях дуги и обтертой трубке егеря.
— Так вы полагаете, Андрей Гордеич, — тихо заговорил Смолин, — что тут — убийство? Может, все же несчастный случай?
— Какой же случай! — пожал плечами егерь. — Ведь оба они нынче в лес ушли. Оба — с ружьями.
— Может быть… может… — пробормотал Смолин, плотнее запахиваясь в шинель. Укутавшись потеплее, замолчал, прикрыл глаза.
До самого зимовья ехали молча.
Я постарался припомнить все, что мне рассказал Смолин об этой странной истории.
Еще вчера, в субботу Медянкин договорился с товарищами пойти в лес: тропить беляков. Нынче до зари ружейники — и меж ними Федор — вышли из села к Егоровой пуще.
Охота оказалась неудачной — на всех пятерых пришелся один заяц. Медянкин был особо расстроен: на него почти в упор вышел матерый беляк, Федор хотел выстрелить, но ружье осеклось. Ударил из левого ствола, да поздно: дробь не достала зайца.
Полдничать остановились в лесной охотничьей избушке.
Туда же — в Егорову пущу — в одиночку ушел утром Кузьма Жогов. Накануне он протер ружье и набил крупной дробью около полусотни патронов.
Пятеро охотников, поместившись в избушке, развели огонь, согрели чай и стали садиться за стол. В это время Медянкин вдруг подошел к двери и настежь распахнул ее.
Один из охотников — Егор Фуксов — плеснул в стаканы водку и позвал Федора к столу. Но, казалось, Медянкин не слышал приглашения. Он стоял у двери, задумавшись, уронив голову на грудь, будто вспоминал что-то. Но вот он внезапно поднял голову, живой огонек блеснул в его глазах. Охотник быстро прошел в угол избы, где стояли ружья, взял свое и также быстро вернулся к старому месту.
Никто из товарищей даже подумать ничего не успел, как Медянкин, бросив взгляд вперед, на полянку перед избой, вскинул ружье к плечу и выстрелил. И почти сейчас же раздался выстрел из его второго ствола.
В то же мгновенье Федор как-то странно уронил на плечо кудрявую русую голову, покачнулся, выпрямился и тяжело рухнул на пол.
Товарищи бросились к нему, подняли, положили на широкую деревянную скамью. Потом один за другим стали стаскивать с голов шапки. Федор Медянкин был мертв. В груди у него кровоточила большая огнестрельная рана.
