— Чего надо? — спросил Атаманова тот же голос, но уже тише. Звучал он все равно противно, по крайней мере, так показалось Андрею, ибо он очень не любил хамского тона, особенно у молодых барышень.
Барышня лежала на кровати с кроссвордом в руках. Ее звали Татьяной.
— Таня, у Щербановой были враги, завистники, может, ей кто-нибудь угрожал?
— А чему там завидовать? Ноги кривые и короткие, глазки — щелочки, разве что шмоток больше, чем у других. Так шмотки — тлен. Все преходяще в этом мире.
Татьяна говорила снисходительно, не глядя на собеседника. Ее темные, как у цыганки, глаза смотрели то в сторону, то на страницу журнала. Изящные пальцы накручивали коротко стриженный черный локон.
— Вы с Натальей дружили?
— Конечно, дружили.
— И тебе не жаль подругу?
— Нет.
У Атаманова не нашлось слов. Ему оставалось только молча изумиться такому цинизму.
— Nos habebit humus, — произнесла Таня. — Латынь, — добавила она после небольшой паузы, — это значит: нас примет земля. — Таракина одарила Андрея взглядом, исполненным превосходства.
Атаманов сразу определил: эта девчушка всерьез возомнила себя умудренной опытом матроной. Она наверняка считает, что знает о жизни все. Уж гораздо больше, чем он, старый милицейский майор.
В одежде Тани преобладал черный цвет. Узкое лицо со светлой кожей, подкрашенное косметикой, выглядело болезненным. На тонких запястьях черные браслеты, на шее — огромный крест из черного пластика. Андрей что-то слышал о готах — приверженцах идеи превозношения смерти. Как правило, готикой увлекаются подростки. Фотографируют кладбищенские пейзажи, собирают специфическую литературу, сочиняют стихи и песни на загробную тему. Готы живут в своем «высшем» мире, считая себя духовно более развитыми и чистыми, нежели все остальные. Как он догадался, перед ним типичный гот. Создание, чья юная голова забита мнимой романтикой смерти.
— Когда-нибудь вы поймете, смерть прекрасна, — изрекла Таня.
— Это оттого, что ты никогда не видела ее безобразного лица.
Татьяна не сочла нужным спорить — что может понять он, этот старикан? Смерть — это свобода. Только освободившись от тела, душа обретает покой.
Перед глазами Атаманова возникла лежащая на ступенях Наташа. Волосы всклокочены, руки разбросаны в стороны, в застывших глазах пустота. Страшная пустота смерти. Ей было двадцать лет. Так нелепо и несовместимо: молодость и смерть.
— Я вот думаю, — сказал Андрей, — твоя подруга не ночевала в общежитии, а ты об этом не знала.
— Ну и что тут такого? Я спала в пятьсот восемнадцатой у Беркана и уже второй день Нату не видела.
— Она никогда не рассказывала, к кому она приезжала на Ириновский проспект?
— Никогда. В последнее время мы мало общались. У нее свои дела, у меня свои. Иногда в клуб вместе сходим или в баре посидим. Наташка скрытной стала, секреты какие-то появились. По магазинам, говорит, собираюсь пройтись, и исчезает на весь день. Не знаю, куда она ходила, но не по магазинам, это точно.
— Почему ты так решила?
— Возвращалась всегда без покупок и не делилась впечатлениями, сколько всего ей понравилось.
— Не заметила, может, у нее появились новые друзья?
— Разве что только Шнырь. Он в последнее время часто возле Наты ошивался.
— Шнырь — это кто?
— Никто. Он живет в триста второй у Леща, пока у того сосед не приехал. Непонятно, что Наташка в нем нашла? Этот Шнырь — урод уродом.
Разговор Тане наскучил. Она потянула руку к стоящему на тумбочке будильнику. Повернула циферблат сначала к себе, чтобы на него посмотреть, а после, как бы невзначай, развернула в сторону Атаманова. Но Андрей намек не воспринял, он продолжал задавать вопросы:
— Шнырь давно живет в общежитии?
— Раньше не видела.
— Вы жили втроем, где ваша третья соседка, Снежана?
— Шляется где-то, она никого в свои дела не посвящает.
— Вот мой телефон, — Андрей достал из кармана визитку, — передай, пожалуйста, Снежане. Пусть позвонит.
Он решил закончить разговор с Татьяной, нужно было еще опросить других знакомых убитой.
— Да, дядя! — крикнула Таня уже шагнувшему через порог Андрею. — Я вспомнила, кто угрожал Наташке, — это Димка Смехов. Он говорил: «Узнаю, что с другими шатаешься, — убью!»
Комната Дмитрия Смехова, четыреста девятая, находилась этажом ниже. Дверь в нее была не заперта. Теперь Андрей не стал дожидаться, пока кто-нибудь выйдет ему навстречу. Он для порядка стукнул по крашеной фанере и смело вошел внутрь.
Такая же комната, как и пятьсот шестая. Вместо шкафа прихожую отделяли полинявшие занавески. Вовсю орал телевизор, рыжий парень в наушниках сидел за компьютером и ритмично, мотая головой, стучал по клавиатуре. Второй студент вытянулся на кровати и, очевидно, спал.
Атаманов немного постоял посреди комнаты, затем решил присесть на свободную кровать. Его заметили не сразу. Рыжий повернул голову и, не снимая наушников, спросил:
— Чего надо?
«Самый популярный вопрос в этом общежитии. Что-то вроде приветствия», — отметил про себя Андрей.
— Мне нужен Дмитрий Смехов.
— Так вот он, — парень указал на спящего, — только он бухой.
Кое-как приведя в чувство пьяного приятеля погибшей, Атаманов попытался задать ему вопросы. Дима икал, ругался, извинялся за неосторожно вырвавшиеся выражения, протирал глаза, но ничего вразумительного ответить не мог. До него даже не дошло, что его близкой подруги больше нет. На сообщение о смерти Щербановой Дима отреагировал емкой фразой: «Япона мать!»
Шныря Андрей нигде не нашел: триста вторая комната оказалась запертой, а соседи сообщили, что ни Лещ, ни его постоялец, Шнырь, уже третий день в общежитии не появлялись.
Двух девиц он встретил в коридоре. Аня и Зоя. Они жили в конце коридора и считали себя добрыми приятельницами убитой. Повздыхав над внезапной гибелью Натусечки, девушки охотно согласились ответить на вопросы оперативного работника.
— Кто жил у Щербановой на Ириновском проспекте?
— А где это? — переглянулись Аня с Зоей.
— Это Невский район, метро «Ладожская», но до метро еще остановок семь на трамвае.
Девушки молчали.
— Там клуб «Отрывок» недалеко, — Андрей решил оперировать более доступными собеседницам объектами.
— А, знаю! — воскликнула Аня. — Помнишь, Зойка, мы весной туда ходили?
Зойка помнила. Подружки тут же ударились в воспоминания о какой-то разнузданной вечеринке.
— Так, девочки, вы отвлеклись, — перебил их Андрей, — давайте поговорим о Наталье. К кому могла ехать Щербанова на Ириновский проспект?
— Не знаю, — помотала головой Зоя.
— Может, она пошла в «Отрывок», — предположила Аня.
— Похоже, что нет. Не заметили, может, у нее появились новые знакомые? Кто к ней ходил в последнее время?
— Натка с Таракиной в основном тусовалась. Димка иногда к ней заходил. Еще какие-то девчонки с ее группы в их комнате ночевали.
— Что за девчонки, как их зовут?
— Не знаем, они не с нашего факультета. А вы на вахте в журнале посмотрите, там всех посетителей записывают, — подсказала Зоя.
Покидал общежитие Атаманов с тяжелым чувством: смесь разочарования и тоски.
* * *
Дело об убийстве Щербановой грозило превратиться в очередной глухарь. Из собранных сведений никакой более-менее стройной версии не получалось. Убийство из ревности — у единственного кандидата на роль ревнивца Димы Смехова алиби, больше ревновать Наталью некому — других поклонников не установлено. Банальное ограбление? Не тянет: никаких ценностей у Щербановой не взяли, золотые украшения остались на ней. Месть в качестве мотива тоже не подходит: у студентки были недруги, но не настолько серьезные, чтобы убить.
Со Снежаной до сих пор побеседовать не удалось — застать ее в институте или в общежитии оказалось сложно. Пока острой необходимости в ее показаниях не было, и сыщики не прикладывали особых усилий, чтобы найти соседку погибшей.
— Реестр, найденный в кармане юбки Щербановой, был написан Клиновской, — размышлял вслух Андрей. — Вопрос: как он к ней попал?
— Да как угодно! — ответил Костров, который не любил лишних сложностей. — Девчонки жили в одной комнате. Общие вещи, общий мусор… Лучше спросить об этом саму Клиновскую. Только дался нам этот реестр?
Их спор нарушил Толя Шубин. Он ввалился в кабинет и рухнул на стул. Затем налил себе чаю и укусил лежащий на столе бутерброд. Прожевав большой кусок, наконец произнес:
— Привет, ребята. Чего плохого?
Капитан Шубин только что вернулся из командировки и еще не был в курсе нового убийства.
— Да лучше не спрашивай, — махнул рукой Михаил, — опять глухарь наклевывается.
Раздался телефонный звонок, Атаманов взял трубку.
