– Кто же? И за что?
– Как-то раз вы с Крисом Смитом выступали на двух крэнфилдовских лошадях... С полгода назад. В самом начале сезона. Скачка молодых лошадей в Фонтуэлле. Не помните? Там собралось много курортников с южного побережья. День выдался холодный, загорать было нельзя, вот и понаехала толпа с большими деньгами. Обе ваши лошади сильно игрались. Пеликан Джобберсон поинтересовался у вас насчет вашего жеребенка, и вы сказали ему, что он без шансов. Тогда Пеликан стал преспокойно принимать на него ставки, думал, бедняга, что соберет хороший урожай, но вы на финише подаете изо всех сил и выигрываете шею. Пеликан сильно на этом нагрелся и поклялся расквитаться с вами за это.
– Я сказал ему, что думал, – возразил я. – Жеребенок выступал в стипль-чезе впервые в жизни. Никто не мог предвидеть, что он возьмет и выиграет.
– Зачем же вы его погнали?
– Меня об этом попросил владелец. Выиграть, если можно.
– Он играл его?
– Нет. Жеребенок принадлежал женщине, которая никогда не ставит больших денег. Ей просто нравится смотреть, как выигрывают ее лошади.
– Пеликан клянется, что вы сами поставили на него, а ему наврали, чтобы выдача была покрупней.
– Вы, букмекеры, слишком подозрительны. Это вам сильно мешает в работе.
– Этому учит нас горький опыт.
– На сей раз он ошибся. Этот ваш друг с птичьим именем. Если он действительно спрашивал меня – хотя я этого что-то не помню, то я сказал ему то, что думал. Но вообще-то букмекерам лучше не задавать таких вопросов жокеям. Жокеи – худшие в мире советчики.
– Далеко не все, – коротко ответил он. – Кое-кто делает это неплохо...
Я оставил это без внимания, спросив:
– Он все еще сердится? Настолько, что не просто донес стюардам о деньгах, поставленных Крэнфилдом на Пирога, но еще и подкупил свидетелей, чтобы они дали лживые показания?
Ньютоннардс задумчиво сощурил глаза. Затем, так и не решившись сказать правду, поджал губы и процедил:
– Лучше спросите его об этом сами.
– Спасибо. – Непростой получится вопрос.
– Ну а теперь вы, может, уберете машину?
– Сейчас. – Я сделал пару шагов по направлению к машине, затем остановился и обернулся. – Мистер Ньютоннардс, если вы увидите человека, который ставил за мистера Крэнфилда, вы не могли бы выяснить, кто он такой... и сообщить мне?
– Почему бы вам не спросить самого Крэнфилда?
– Он сказал, что не хочет его впутывать.
– Зато вы хотели бы этого?
– Сейчас я хватаюсь за все соломинки подряд. Но, в общем, мне не помешало бы с ним потолковать.
– Почему бы вам не взять себя в руки и не успокоиться? – резонно предложил он. – Вы угодили в скверную историю, но надо ли бушевать, кипятиться? Лучше спокойно выждать время, рано или поздно вам снова разрешат выступать.
– Спасибо за совет, – вежливо поблагодарил я его и пошел убирать машину.
* * *
Сегодня четверг. В этот день я должен был четыре раза скакать в Уорике. Вместо этого я бесцельно катался взад и вперед по северной кольцевой дороге, размышляя, имеет ли смысл навестить Дэвида Оукли, агента и мастера художественной фотографии. Если Чарли Уэст и правда не знал, кто устроил мне все это, то тогда, похоже, единственным человеком, кто был в курсе, оставался Дэвид Оукли. Но если даже это и так, я сомневался, что он охотно поделится информацией со мной. Встречаться с ним, скорее всего, бесполезно, однако еще бесполезней вообще ничего не предпринимать.
В конце концов я остановился у телефона-автомата и путем наведения справок добыл его номер. Я набрал его, но молодой женский голос ответил:
– Мистер Оукли еще не пришел.
– Я бы хотел с ним увидеться.
– По какому вопросу?
– Развод.
Она сказала, что мистер Оукли может принять меня в одиннадцать тридцать, и спросила, как меня зовут.
– Чарлз Крисп.
– Хорошо, мистер Крисп, мистер Оукли вас будет ждать.
В этом я сильно сомневался. С другой стороны, не исключено, что он, как и Чарли Уэст, вполне готов к тому, что я должен как-то на это отреагировать.
Я свернул с северной кольцевой и, проехав девяносто миль по автомагистрали М-1, оказался в Бирмингеме. Контора Оукли находилась в полумиле от центра города, над магазинчиком, где продавались велосипеды и радиоприемники.
На внешней двери его конторы – обшарпанной, черной – была маленькая табличка: «Оукли». На двери имелись два замка и потайной глазок. Я потянул за ручку ворот этой неприступной крепости, и они на удивление легко распахнулись. За дверью оказался узкий коридор с бледно-голубыми стенами, а за ним лестница, ведущая наверх.
Я стал подниматься по ней, стуча по не покрытым ковровой дорожкой ступенькам. Наверху обнаружилась еще одна обшарпанная черная дверь, таким же образом оснащенная. На ней была еще одна табличка с краткой просьбой: «Пожалуйста, звоните». Рядом кнопка звонка. Я надавил ее пальцем и три секунды не отпускал.
Дверь открыла высокая крепкая девица в кожаном брючном костюме. Под пиджаком у нее был черный свитер, а под брюками черные сапоги. Ее черные глаза уставились на меня, длинные черные волосы, скрепленные черепаховым обручем, падали на плечи. На первый взгляд ей было года двадцать четыре, но вокруг глаз у нее уже имелись морщинки, и тусклый взгляд свидетельствовал, что ей слишком хорошо знакома процедура разборки грязного белья.
– Моя фамилия Крисп, – сказал я. – Мы договаривались о встрече.
– Входите. – Она шире приоткрыла дверь и отошла, предоставив мне самому ее закрывать.
Я проследовал за ней в офис, небольшую квадратную комнату, где стояли письменный стол, пишущая машинка, телефон и четыре ящика с картотекой. В дальней стене вторая дверь. Уже не черная, а серая, из фибрового картона. Две замочные скважины. Я задумчиво оглядел дверь.
Девица приоткрыла ее, сказав: «Это мистер Крисп», – и снова отошла в сторону, давая мне пройти.
– Спасибо, – сказал я, сделал три шага и оказался с глазу на глаз с Дэвидом Оукли.
Его кабинет был ненамного больше внешнего офиса, и на обстановку хозяин не очень потратился. Коричневый линолеумный пол, деревянная вешалка, маленькое дешевое кресло напротив серого металлического стола, крепкая оконная рама, грязные стекла забраны проволочной сеткой. За окном виднелись перекладины пожарной лестницы. Неяркое бирмингемское солнце настойчиво пробивалось через все преграды и бросало тени, напоминающие ячейки сот, на старинный сейф. Справа от меня еще дверь, крепко-накрепко запертая. С несколькими замочными скважинами.
За столом во вращающемся кресле сидел владелец всего этого великолепия, незаметный Дэвид Оукли. Моложавый. Худощавый. Волосы мышиного цвета. И на сей раз в темных очках.
– Присаживайтесь, мистер Крисп, – сказал он.
Голос ровный, без эмоций, как и в тот раз. – Значит, разводитесь? Сообщите мне подробней, чем могу быть вам полезен, и мы договоримся о гонораре. – Он глянул на наручные часы. – Боюсь, у меня только десять минут. Продолжим?
Он меня не узнал. Я решил, что это дает мне преимущество.
– Насколько я понимаю, вы могли бы подделать для меня кое-какие улики... Фотографии, например?
Он закивал, потом вдруг замер. За очками пустота. Бледные прямые губы неподвижны. Рука, лежавшая на столе, не напряглась и не пошевелилась. Наконец он сказал тем же ровным голосом:
– Уходите!
– Сколько вы берете за подделку доказательств?
– Убирайтесь.
– Но мне хочется знать, какова моя цена, – сказал я с улыбкой.
– Пыль, – объяснил он, нервно дернув ногой под столом.
– Я заплачу вам золотой пылью, если вы скажете, кто нанял вас. Устраивает?
Он подумал. Потом ответил:
– Нет.
За моей спиной мягко открылась дверь во внешний офис.
Оукли невозмутимо произнес:
– Это не Крисп, Диди. Это мистер Хьюз. Он уже уходит.
– Мистер Хьюз уйдет попозже, – сказал я.
– Мне кажется, он уйдет сейчас, – сказала девица.
Я оглянулся через плечо. У нее в руке был большой черный пистолет с большим черным глушителем.
Пистолет был нацелен на меня.
– Какой драматический поворот, – сказал я. – Вы действительно можете легко избавиться от трупа в центре Бирмингема?
– Можем, – сказал Оукли.
– За небольшую плату, – сказала Диди.
Я попытался усомниться в серьезности их намерений, но у меня это не получилось. Тем не менее...
– Если все-таки вы захотите поделиться со мной этой информацией, то знаете, где меня найти, – сказал я и откинулся на спинку стула.
– Я неплохо отношусь к золотой пыли, – усмехнулся Оукли. – Но я не глупец.
– Кто знает, – весело отозвался я.
На это реакции не последовало. Оукли произнес:
– Не в моих интересах допустить, чтобы вы доказали, скажем так, сфабрикованность улик.
– Я вас понимаю. Но рано или поздно вам придется пожалеть, что вы приняли в этом участие.
– Многие говорили мне это, – сказал он ровным голосом, – хотя, надо признать, далеко не все так спокойно, как вы.
