— Что у нас? — спросил он сестру, стоявшую у стола, на котором лежал пострадавший.
— Огнестрельное сквозное ранение. Правое плечо. Большая потеря крови.
Щетинин требовал от врачей и сестер лаконичных оценок и сумел добиться успеха.
— Кто он?
Подошла старшая операционная сестра, молодая невысокая женщина с розовыми щеками и голубыми ясными глазами.
— Милиционер. Двадцать шесть лет. Фамилия Лекарев. Группа крови — нулевая…
Сестра докладывала внешне спокойно, но Щетинин чувствовал — волнуется. В их глуши, еще только догонявшей города, огнестрельное ранение все еще оставалось событием из ряда вон выходящим. На стол хирурга здесь чаще попадали залетные лихачи, врывавшиеся в инвалидность на мощных моторах своих иномарок. Одного из них Щетинин собирал по частям, когда в операционную ввалились два крутоплечих громилы — спортсмены-телохранители пострадавшего.
— Смотри, лепила! — заорал один из них на Щетинина. — Чтобы шеф был здоров, как раньше!
Он сделал шаг, пытаясь приблизиться к операционному столу.
— Пошел вон, мерзавец! — заорал Щетинин. — И мотайте оба на место, где ваш бай рассыпался на части. Поищите пенис. Пока что его в комплекте нет.
— Что поискать? — не понял мускулистыми мозгами спортсмен.
— Пошел вон! — снова рявкнул Щетинин. — Спроси на выходе у грузчиков. Они тебе объяснят, что искать… Лекарев уже был готов к операции.
— Наркоз! — приказал Щетинин анестезиологу и подошел к операционному столу.
Сквозь туман Лекарев видел склонившееся к нему лицо врача, сквозь вату слышал слова. И вдруг все поплыло, все ушло.
Рухнув в мягкую обволакивающую тьму, Лекарев чувствовал, что он жив, но непонятно почему оказался вдруг в мрачном туннеле, выход из которого маячил вдали, мерцая небольшим светлым пятном. Тело было невесомым, оно ни на что не опиралось и свободно плавало в пустоте. Это казалось очень удобным и приятным. Неведомая сила, вопреки желаниям Лекарева, подтолкнула его вперед, и он неожиданно оказался вчертогах. Иного определения ни в тот миг, ни позже, когда он вспоминал о случившемся, Лекарев подобрать не мог.
То был огромный, блистающий хрусталем сводчатый зал, купол которого, подпертый золотистыми колоннами, терялся в невидимой выси. Сверху струился рубиново-красный свет, густой, сладковатый, как дорогое вино. Его струи лились, обтекая Лекарева, и он ощущал запах — пряный, ласкающий обоняние.
Невесомое тело Лекарева свободно, будто на огромных качелях, раскачивалось в пространстве чертогов. Он не сидел, не стоял и даже не лежал. Он просто присутствовал там, не зная, в каком положении находится. Размахи качания были огромны, от них захватывало дух. Отброшенный сильным качем, Лекарев возвращался в темноту теплого, дурманящего туннеля, откуда незадолго до того он вырывался в радостный мир. В какой-то предельной точке мах терял силу, и со все убыстряющейся скоростью'Лекарева выбрасывало под своды, сверкающие хрусталем. Он неудержимо приближался к ослепительно белому свету.
Всякий раз, когда он летел, Лекарев начинал чувствовать, как его руки и ноги наливались тяжестью, а дыхание становилось частым, одышечным. Это убивало ощущение освобожденное™ от тела, и махи вперед, к свету, становились мучительными. Однако качели продолжали движение. У источника белого света инерция ослабевала и невесомое тело вновь летело через рубиново-золотистый кристаллический блеск чертогов к жерлу мрачного туннеля, в темень успокоительного беспамятства.
Так продолжалось бесконечное число раз. Пока один из сильных махов не выбросил Лекарева в ослепительно белый мир. Он сразу ощутил себя тяжелым, неподвижным, как мокрая колода, выброшенная прибоем на берег. Тело наполняла ле-ностная истома, и острая боль обжигала нервы. Лекарев вдруг услышал, как его зовут:
— Лекарев, Лекарев, очнитесь! Уже пора! Просыпайтесь, Лекарев!
Он открыл глаза и увидел лицо склонившейся над ним женщины. Она легкими движениями трепала его по щекам.
Сладостное ощущение качания ушло, пропало. Тело, переполненное болью и тяжестью, голова, полная хмельного дурмана, просили покоя и отдыха.
— Да отстаньте вы, — хотел сказать Лекарев. И вдруг понял: язык ему неподвластен. Толстый, неуклюжий, он еле ворочался в пересохшем рту, и вместо слов получалось нечто нечленораздельное, мычащее.
— Вы проснулись? — спросила женщина, и Лекарев увидел ее белый халат.
— Пы-ыт, — сумел выдавить непослушным языком первый похожий на что-то звук.
— Пить вам сейчас дадут. Просыпайтесь. Открывайте глаза. Острота зрения возвращалась постепенно, и лицо женщины показалось Лекареву страшно знакомым. Он попытался ей улыбнуться, как улыбаются при встрече с людьми близкими, но мышцы лица не слушались, губы скривились в брезгливой гримасе.
— Пейте, — сказала женщина, поднося к его рту носик фарфоровой поильницы.
Он жадно глотнул кисловатую воду и бессильно закрыл глаза.
Где он видел эту женщину? Где? Почему она кажется ему такой знакомой?
И память вдруг с отчетливой фотографичностью вернула его в недавнее прошлое. К началу лета. К дню, когда ему предстояло дежурить в злачном месте Придонска — в новоявленном казино, где, по данным правоохранительных органов, должна была состояться кровавая разборка между членами двух криминальных кланов.
Лекарев не очень любил условности цивилизации — строгий костюм, галстук, тугой воротничок, сжимающий горло обручем. Но в тот день ему — кровь из носу — предстояло блюсти все предписания этикета: без галстука (без «гаврилки», как говорил Лекарев) и костюма в казино «Рояль» не пускали. Устроители старались поддерживать марку своего заведения на уровне лучших игорных домов Европы. Поэтому для тех, кто оказывался у казино в джинсовых брюках и грязных майках с надписями вроде «Чикаго буллз», существовала «дежурная» одежка. Ее выдавали страждущим за почасовую оплату и солидный залог. «Дежурные» пиджаки побывали на плечах всей придонской при-блатненной шушеры, посещавшей «Рояль» в надежде сорвать куш, но ничего, кроме возможности похвастаться: «Я играл в „Рояле“, — оттуда не выносившей.
Надевать на себя вещи «второй носки» Лекарев не имел обыкновения.
Критически осмотрев свой гардероб, состоявший из двух костюмов, он выбрал черный габардиновый, приобретенный еще в то время, по тем еще ценам — за двести двадцать пять рублей. На майку надел бронежилет «казак» модели 5 СС третьего класса защиты. Выбирая эту кольчужку, он в свое время исходил из того, что она оснащена панелями из броневой авиационной стали и демпфирующим подслоем, которые надежно защищали от ударов ножом и выстрелов из любых пистолетов — от малокалиберного «марголина» до девятимиллиметрового «парабеллума».
Из трех парадных рубашек — терракотовой, белой и голубой — он выбрал вторую и надел поверх бронежилета. Красный галстук с черными диагональными полосами повязал мощным широким узлом. Расчесал на пробор непослушные буйные волосы — зависть всех быстро лысевших приятелей. Постоял перед зеркалом, примеряя улыбку, наиболее подходившую к случаю. Добившись нужного по замыслу растяжения губ, остался доволен. Теперь он мог выдавать себя за кого угодно, начиная от.заурядного коммерсанта, содержащего в подвале железнодорожного вокзала секс-шоп «Интим», до залетного рэкетира, решившего просадить в рулетку изъятые у лохов баксы.
Ровно без четверти шесть Лекарев вышел из дома. До центра решил пройти пешком — слегка размяться перед ночью, которую предстояло провести в закрытом помещении.
Лекарев ни сном ни духом не ведал, что в то же время навстречу ему шагала девушка Фрося.
Как ни странно, но красивых и звучных имен в обиходе русского народа остается все меньше и меньше. На слуху несколько вариантов, кочующих по городам и весям. От Эдика до Альфреда. Обиднее всего, что люди утрачивают и понимание того, какой исконный смысл несут в себе те или иные имена, в том числе ласкательные и уменьшительные.
Девушку на зависть эпохе Эдиков и Эльвир звали звучно — Ефросиньей, Фросей.
Фрося Синичкина. Девочка-птичка. Кто в ее роду звался Синичкой и положил начало фамилии, родные не помнили, но она пришлась в самую пору Фросе — маленькой, веселой и доверчивой щебетунье.
Окончив медицинское училище в Придонске и получив квалификацию медсестры, Фрося вернулась в родную станицу Ро-гозинскую и получила работу в районной больнице.
В город Фрося приезжала с охотой. Придонск был для нее своим, знакомым. Он не оглушал ее шумом и суетой, как некоторых других провинциалов. Не пугал длиной автобусных и трамвайных маршрутов. Она прекрасно знала, как, не совершая огромных концов, найти товар и купить его подешевле.
В последний день пребывания в городе Фрося отправилась на автовокзал, чтобы приобрести билет на автобус, вечером уходивший в Рогозинскую. Она чувствовала себя легко и радостно, шла быстрым шагом, беспечно глядела по сторонам и помахивала полупустой хозяйственной сумкой. По Арнаутской улице за свою городскую жизнь Фрося ходила не раз, хорошо знала, что за серым домом находится булочная, за ней — кафетерий, еще дальше — сквер,-который местные жители почему-то называли «стометровкой».
