Кстати, не стоит думать, будто козы умирали от голода. Они были вполне сытенькие, весьма упитанные и паслись на обширной лужайке. Кругом в изобилии валялись яблоки-паданцы, но им было куда приятней брать клевер и календулу из рук восторженных девчонок. Очень нравилось им ласковое обхождение и выкрики:
– Козы́! – именно так, с ударением на последнем слове: Лиза отдавала дань своему французскому происхождению. – Вы ешьте, ешьте, пожалуйста! За маму, за папу…
А Танечка добавляла:
– И за меня.
Коза – которая женского рода – была очень сильно беременна. Лиза, глядя на нее, сочувственно говорила:
– Ой, какая ты толстая! Ну ничего, ты скоро козленочком станешь. А ты, козел, так и останешься козлом!
Алёна хохотала так, что не было ничего удивительного, если ни Белоснежка, ни семь гномов не появлялись: она их распугивала…
Жизнь деревенская текла, август наливался спелостью, как яблоки, козы еще пуще толстели, утренние дороги стелились под ноги Алёне, количество плюща на стенах уменьшалось. Порой она не могла добраться до особенно высоко забравшихся побегов, и тогда приходилось тащить раздвижную лесенку, такую старую и шаткую (может, даже столетнего возраста), что назвать ее привычно стремянкой язык не поворачивался. Музейная редкость ходила под ногами ходуном, Алёна старалась не смотреть вниз, а иногда даже звала Марину подержать «эту пакость». И вот наконец практически все плети были ободраны, осталась только одна, повисшая над водостоком. Алёна ходила, ходила вокруг да около, придумывая, что можно поставить на стремянку, чтобы и жизнью не рисковать, и до плюща добраться. И вдруг до нее дошло, что она напрасно ломает голову: к той плети можно подлезть со стороны крыльца.
Она обежала дом (истребление плюща велось со стороны двора, отчего-то именно там он чувствовал себя привольней всего), вышла на крыльцо и взобралась на каменную скамейку под водостоком. Потянулась… Нет, не достать. Да, незадача… и стремянку на скамью не поставишь – раздвижные ножки шире, чем скамья. Так, а если взобраться на столбик ограды? Он каменный и всяко надежней стремянки.
Хорошо иметь такие длинные ноги. Р-раз, два – и Алёна уже почти на высоте второго этажа. Ого, снизу и не видно было, что водосток так густо заплетен плющом. Теперь понятно, почему во время дождей потоки устремляются не в водосточную трубу, а прямо на скамью внизу, которая вся мхом поросла от сырости. Плющ просто-напросто забил водосток! А желоб сделан очень разумно – он широкий, каменный, глубокий… Тоже XIV век, само собой. Алёна вынула из-за пояса предусмотрительно сунутые туда перчатки и взялась за тугие побеги плюща. Рванула, помня, как крепко вцепляется он в стены, – и едва не свалилась: целый букет плетей легко оборвался и остался в ее руках. Оказывается, плющ не за камень цеплялся, а за какую-то тряпку, сунутую в водосток. Ну и шуточки! Кому понадобилось сюда ее совать? А может, она со второго этажа свалилась? Скажем, кто-то что-то уронил из окна. Пыль вытряхивал – и уронил и поленился доставать. Вполне вероятно! Куда тряпка упала – не заметил.
Стоп-стоп! Так, а ведь и не тряпка вовсе, а какая-то прорезиненная ткань, да еще вдобавок в нее что-то завернуто… Банка! Стеклянная банка с притертой крышкой!
Таких банок темно-желтого цвета стояло на шкафу в кухне пять штук. Алёна с Мариной еще в позапрошлом году нашли их на чердаке, вымыли и водрузили на шкаф. Банки обладали поразительной герметичностью. Алёна сунула в одну из них только что купленный лавровый лист и веточку тмина (во Франции лаврушка продается отчего-то только в сочетании с тмином), и теперь, столько времени спустя, он выглядел как молодой, а лавровый листочек, забытый в шкафу, вылинял и иссох. Увидев эти банки, зашедшая как-то в гости соседка Жанин, жена добродушного Жоффрея, разохалась: точно такие были когда-то у ее свекрови, еще с довоенных времен, но потом все как-то побились, а ведь это совершенно необыкновенная посуда. Жанин так причитала, что Марина расщедрилась и подарила ей одну банку. Подарила бы и больше, но ведь и банки, и сам дом ей не принадлежали. Правда, Брюны, его хозяева, окончательно забыли свою бургундскую собственность, но все же Марина и Морис всего лишь снимали очаровательный домик. Переговоры о покупке шли, но еще не завершились, так что Марина распорядилась чужим добром. Но радость Жанин была такой искренней!
– Слушай, – сказала Марина после ее ухода, – а что, если мадам Брюн помнит, сколько банок было на чердаке? Приедет и увидит, что их не шесть, а пять?
Марина окончила в Сорбонне юридический факультет, сейчас готовилась к экзаменам на звание адвоката и по этому случаю заделалась страшной законницей.
Алёна утешила ее, мол, вряд ли мадам Брюн помнит такую ерунду, как количество стекляшек, стоявших на чердаке, но у Марины при взгляде на верх шкафа, куда были водружены оставшиеся банки, делалось такое озабоченное выражение, что сейчас Алёна искренне порадовалась находке. Шесть было – шесть и будет! И радость ее в первое мгновение даже заслонила изумление: да кому же и зачем понадобилось засунуть банку в водосток? Вот уж ее-то совершенно точно не могли нечаянно уронить из окна второго этажа – она же вдребезги разбилась бы. Спрятали, именно спрятали, обернув сначала куском прорезиненной ткани. И прятали, кстати, совсем не банку, а то, что лежало в ней. Оно тоже обернуто куском прорезиненной ткани. Свернуто в трубку. Что-то вроде тетрадки.
Как достать? Нужно достать!
У Алёны даже руки затряслись от волнения и нетерпения. И мысли не возникло в голове – кому-то сказать о находке. Марину, к примеру, позвать. То есть, если бы она нашла пачку денег или россыпь золотых монет, разумеется, заорала бы, позвала: клад, мол. Но тетрадь… Нет. Нет! Рот будто судорогой свело. Наша героиня силилась выдрать из банки сверток, но никак не могла. Черт, разбивать придется… Она уже была готова грохнуть банку о край водостока, но одумалась. Тогда находку в тайне сохранить не удастся. Надо набраться терпения. Спуститься тихонько, чтобы никто не видел, чтобы никто не понял…
Ее вдруг словно ткнуло чем-то острым в спину. Алена резко обернулась – невдалеке, прислонившись спиной к каменному основанию небольшой chapelle [17], стоял мужчина лет сорока в джинсах и линялой, некогда бывшей синей майке. У него была весьма неожиданная здесь, среди темноволосых и смуглых бургундцев, внешность типичного крестоносца-северянина. Его бритая голова благородной формы так и просилась под шлем с плюмажем, а свирепый чеканный профиль должен был наводить ужас на сарацин, которым довелось бы увидеть его за поднятым забралом… И для многих, без сомнения, это было бы последнее, что они успели разглядеть в своей злосчастной сарацинской жизни.
«Lumen coelum, sancta rosа [18]!» —
Восклицал он, дик и рьян,
И как гром его угроза
Поражала мусульман.
Без Пушкина Алене никуда, уж конечно. Кстати, вроде бы она уже видела мужчину, его лицо… причем именно под шлемом…
А вот и нет. Не под шлемом, а под каскеткой, повернутой козырьком назад. Да ведь он же – тот тракторист, который пристально и недобро разглядывал ее на дороге в Нуайер! Сейчас смотрит тоже пристально, но отнюдь не недобро. Ну да, стоит внизу, и Алёнины ноги – главный объект его созерцания. Невозможно, просто невозможно недобро смотреть на женщину с такими невероятными ногами! И выражение серых глаз у него растерянное. Похоже, он сожалеет, что не воздал должное даме, когда она была нынче утром поблизости от него.
Алёна, честно сказать, тоже жалеет, что бегала так быстро. Дождь дождем, но…
Нет, ну и трактористы, извините за выражение, водятся в здешних местах! Неслабые трактористы, однако!
– Вам помочь? – спросил тракторист-крестоносец, подходя ближе. – Водосток засорился, что ли?
Алёна помахала прорезиненной тканью, в которую была завернута банка:
– Да, видно, уронили из окна, ну и тут еще плющ все оплел.
И в доказательство своих слов она бросила вниз несколько побегов плюща.
Крестоносец небрежно поворошил их носком ботинок, усмехнулся:
– Вам помочь спуститься?
– Нет! – крикнула Алёна как-то слишком уж экспрессивно. – Я еще не закончила.
– Вообще-то это мужская работа, – пробормотал крестоносец. – Почему не подождете, пока приедет Морис, или не наймете кого-нибудь?
– Ну, – проговорила Алёна, принимая самый невинный вид, – я люблю такую работу. Видите крылечко? Я его сама плиткой выложила два года назад.
– Что, серьезно? – удивился крестоносец. – А, да, я что-то слышал. Я как раз уезжал, а когда вернулся, мне Жоффрей рассказывал.
– Вы знакомы с Жоффреем? – сказала Алёна, чтобы что-нибудь сказать.
Глупо как. Невозможно жить в одной деревне, да еще такой небольшой, как Мулян, и не быть знакомыми.
– Он мой крестный, – кивнул тракторист.
Светская беседа затягивалась. А между тем Алёне было ужасно неудобно стоять здесь, на воротном столбике. И не слезешь ведь без банки. А с банкой – тоже нельзя, тогда тайну сохранить не удастся, вся деревня будет знать о находке. Кто знает, может, там и хранить-то совершенно нечего, но выяснить можно только эмпирическим путем.
