– Понимаю, – закивала она, боясь смотреть на Митина.
Она знала, что увидит. Она насмотрелась на такое за долгие годы службы: скорчившиеся от боли тело и душа, невыплаканные слезы в остановившихся, бездонных от горя глазах. Судорожно сведенные губы. И еще надежда, надежда на отмщение.
– Вот я и говорю. – Митин шагнул к ней, схватил за плечо и развернул на себя. – Посмотрите на меня, Арина Степановна! Не бойтесь. Посмотрите!
Она посмотрела и тут же закусила нижнюю губу, чтобы не разреветься за ним следом. Он плакал!!! Этот большой, сильный мужик, с большими ручищами, которые в былые времена наверняка подковы гнули, беззвучно горько плакал. И да, да, все она увидела в нем, что так боялась увидеть: горе, скорбь, безысходность. Одной рукой он держал или держался за ее плечо, второй держался за левый карман на куртке.
– Что вы видите перед собой, Арина Степановна?!
– Вам больно, я понимаю. – Она закусила губу сильнее, сильнее вцепилась в забор, чтобы не упасть ему на грудь и не зареветь в голос. – Но честное слово, Василий Николаевич, я, право, не знаю, чем могу вам помочь?! Я же не работаю теперь. У меня нет доступа к материалам следствия, и я…
– На кой они сдались тебе, эти материалы, дочка?! Ты и без них его найдешь!
– Кого?
– Убийцу! Найди его и отдай его мне, дочка!!! Я его просто этими вот руками!.. – Митин уставился на свои растопыренные ладони, потряс ими. – Я его просто на куски порежу. До-оолго буду резать, дочка!!! Только ты найди его и отдай мне! Ради Аллочки моей бедной! Ради Веры… Я ведь не только дочь схоронил, Арина Степановна. Я ведь еще и жены лишился. Не жилец она теперь, не жилец… Поможешь или нет?! Я ведь денег не пожалею! Я ведь, если надо, дом продам, в хлеву жить стану, лишь бы… Лишь бы паскуды этой не было больше!!!
Он попятился, потом уперся локтями в ее ворота, спрятал лицо в ладонях и глухо зарыдал.
Это был перебор, которого ей было уже не вынести. Ее трясло уже тогда, когда он просто беззвучно плакал, а когда начал рыдать по-женски безутешно, она не выдержала.
– Василий Николаевич, миленький, ну перестаньте, ну! Я постараюсь, постараюсь, понимаете! Только вы возьмите себя в руки, ну!!!
Она дергала его за низ куртки все сильнее и сильнее, беспомощно оглядывалась по сторонам, ища поддержки. Но никого не было поблизости. Деревня смотрела на хмурый дождливый день мокрыми стрехами крыш и пустыми палисадниками. Даже любопытных не было видно. Всех разогнало осеннее ненастье.
Потом она не выдержала и прикрикнула:
– Прекратите немедленно, или никаких уговоров, ну!!!
Он замолчал тут же. Повернул на нее залитое слезами лицо, глядел какое-то время бездумно, не понимая ничего, может, и ее не видя. Потом кивнул и начал вытирать слезы рукавом.
– Все, все. Арина Степановна, простите, я все… Все я. Больно, просто сил нет. А так я… Все, простите.
Она с болью наблюдала, как Митин нервно ищет по карманам носовой платок, судорожно трет им глаза и щеки, смущенно сморкается, прячет платок в карман штанов. Шумно отдуваясь, виновато смотрит на нее, поводит лопатками, видимо, сердце донимало нещадно. Он изо всех сил старался справиться с горем. Из последних, может быть, сил, которых должно было хватить на них двоих: на него и на Веру. Хотя бы до тех пор, пока убийца не будет найден.
Арина глянула на свой дом, темной мокрой громадиной выступающий за палисадником. Дома Перцев или нет? Наверное, нет его. Машины не видно, свет в кухне не горит. А при таких ранних сумерках гореть был должен. Да и не усидел бы Перец, выскочил давно к ней, увидав, что она замешкалась у ворот. Мало ли, может, машина у нее заглохла или забуксовала в осенней грязи?
Нет его, решила она.
Конечно, он ей не простит того, что она нарушила обещание. Она ведь дала ему слово не влезать в это дело. Обещала сидеть смирно и не пытаться заниматься частным допросом, сыском и так далее. Он камин должен был закончить через неделю. Сказал, что первое полено непременно зажжет она. И ужин они под этот первый огонь придумают какой-нибудь красивый и со значением. А потом на углях можно будет запечь мясо и овощи. Швырнуть овчинную шкуру – он нашел у нее на чердаке, почистил и просушил – прямо к огню, набросать подушек, взять плед и с бокалом вина смотреть на то, как пляшут языки пламени. И еще Перцев добавил, что может даже запросто простить ей, если она усядется с ним рядом с вязальными спицами в руках. Тишина, покой, уют и спокойствие, по его мнению, многого стоили. Только бы вот она не подвела.
А она, кажется, подвела. И обещание быть смирной послушной девочкой только что нарушила, не сумев устоять перед вселенской скорбью осиротевшего отца.
Арина со вздохом посмотрела на Митина. Тот стоял, напружинившись, как перед стартом, и ждал ее указаний. Куртка на груди у него была распахнута, и по голому телу, заросшему седыми волосами, в растянутом вырезе тонкой футболки, молотил теперь дождь. Но он этого не замечал, кажется. Как она не замечала, что вязнет каблуками в раскисшей земле. Что костюм на лопатках промок и с красивой заколки за шиворот стекают ледяные капли.
– Сделаем так, Василий Николаевич… – Арина провела ладонью по мокрому лицу, так и не поняв, чего там было больше: воды или ее невольных слез. – Вы собираете мне материал.
– Какой материал?
– Все, все, что может иметь значение. – Арина со вздохом принялась загибать пальцы. – Фотографии последних лет, дневники, если были, письма, билеты.
– Какие билеты? – вытаращился Митин. – Она и не ездила никуда, кроме города.
– Все равно какие! Любая бумажка, любой клочок может иметь значение, – повысила голос Арина.
Она вдруг поняла, что дико промерзла. Ноги были мокрыми до коленей, в туфлях хлюпало, с головы по спине текло. Не заболеть бы, а то будет у нее расследование с грелкой в обнимку под одеялом. То-то Перцеву радость.
– В общем, собирайте все, что можете. Часа через два я приду. – Она распахнула ворота и полезла в машину. – Если сами не знаете, у жены спросите.
– Бесполезно, – обреченно мотнул он головой. – С кровати не встает. С ней из органов пытались говорить, она мычит и плачет. Я не разрешил. Отправил их.
– Попробуйте, Василий Николаевич, попробуйте. Это очень важно. То, что Алла могла рассказать матери, она никогда не скажет отцу. Понимаете, о чем я?
Он кивнул, озабоченно почесав макушку. Запахнул на груди куртку.
– Постарайтесь разговорить ее, Василий Николаевич. И особенно важны подробности последних дней и того телефонного звонка. Кстати, что говорят следователи, откуда был сделан звонок?
– С нашего таксофона будто.
– Вот! Видите! – подхватила она на подъеме, хотя представления не имела, чем это может ей помочь. Никто же никого не видел чужого в тот вечер. – Все, часа через два я у вас.
Арина стряхнула с лица и волос воду, села за руль и завела машину. Уже въехав во двор, она заметила, как шевельнулась на кухонном громадном окне римская штора. А света не было! Что, получается, Перцев все это время был в доме, не зажигал света и наблюдал за ней? Странно…
Или это был не Перцев?!
Стараясь не поддаваться паническим настроениям, Арина заперла машину и, настырно обойдя вход в кухню с палисадника, пошла к крыльцу.
Дверь была заперта. Порывшись в сумочке негнущимися от холода пальцами, она нашла ключи, открыла дверь, вошла внутрь. В доме было тепло, сухо и удивительно тихо.
– Саш! – позвала она бодрым звонким голосом. С нарочитым грохотом швырнула на тумбочку под зеркалом ключи от дома и машины. – Саш, я пришла!
Дом отозвался тишиной. И от этой звенящей тишины, наполненной теплом и неизвестностью, ее вдруг пробрал такой ужас, что Арина попятилась обратно к двери. Пятившись, задела пальцами выключатель, нажала. Яркий свет десяти точечных светильников залил прихожую. Все на своих местах, включая громадные Сашкины тапки. Значит, его нет дома. Отчего тогда шевелилась на окне штора? И кто ее опустил, если она, уезжая, ее поднимала?! Может, Перцев? Где тогда он, черт побери?!
Арина сделала шаг в сторону, стараясь быть ближе к выходу, на случай если придется бежать. И тут же ее трусливый шажок отозвался чавкающим кваканьем. Из ее туфель сочилась грязная вода.
Господи! Арина провела по лицу ладонью, вытирая остатки влаги. Покосилась на себя в зеркало. Красавица, сказать нечего! Волосы сосульками. Костюм теперь в химчистку, туфли на выброс. Глазищи вполлица благодаря размазавшейся туши. Чего испугалась? Дома же она, не в глухом бору!
Арина стянула с ног туфли, стащила с плеч пиджак, блузку, оставила все кучкой у порога, туда же отправились и юбка с колготками. В трусах и лифчике она обошла весь дом, везде включая свет и только потом зашторивая окна. Балконную дверь, как всегда, чуть приоткрыло ветром, и она покачивалась туда-сюда, надувая пузырем тонкую тюлевую занавеску. Оттого и римская штора в кухне колыхалась… наверное.
Других вариантов у нее не было. Вернее, были, но их не стоило запускать в голову надолго и уж тем более озвучивать.
