- Не надо больше об этом думать, Жером... Это все тетя Валери со своими газетами навела тебя на такие мысли... Если б сын мадам Рамбюр прятался у нее в доме, полиция бы его нашла... Говорят, сегодня утром там опять делали обыск и бедную мадам Рамбюр два часа допрашивали в здании суда.
Я не ответил. Слишком много мыслей и картин теснилось у меня в голове. Я представлял себе здание суда с длинным рядом ступеней, перерезанных вдоль чугунными перилами...
- Ее посадили в тюрьму?
- Да нет же! Видишь, ты какой... Не думай больше об этом, и все!.. Играй со своими зверями... Постой! Я сейчас засвечу тебе газ... Хочешь, зажгу керосиновую печь?
- Нет! Она для тети Валери...
В голосе у меня невольно прозвучал укор. Разве до приезда тети Валери я не довольствовался теплом, идущим от печной трубы?
- Пойми, Жером, где в таких вот двух комнатках спрятаться взрослому мужчине... Будь умником... Мне надо в лавку.
В тот вечер я еще ни о чем не догадывался, но именно в тот вечер запала мне в голову мысль: "В таких вот комнатках... Взрослый мужчина... спрятаться..."
Я услышал цоканье копыт. Ради тети Валери отец не проехал прямо за дом в ремесленный двор, а остановил фургон на площади. Я кинулся вниз по лестнице. Мы с матушкой одновременно очутились на мокром приступке, и, не знаю почему, я ухватился за ее руку.
Было совсем темно. Уже зажгли фонари. Уступивший свое место тете Урбен сидел внутри с товаром.
Отец сошел первым.
- Осторожно... - посоветовал он. - Подайте мне обе руки...
Козлы были очень высокие, с тремя, расположенными друг над другом подножками, и мы с матушкой увидели, как черная туша тети Валери накренилась.
И тут матушка взглянула на меня. Я поймал скользнувшую по ее губам усмешку, почувствовал, как рука ее дрогнула. Она припомнила то, что я говорил ей утром, и мысленно представляла себе, как тетя Валери оступается, шмякается о тротуар и остается лежать бесформенной и безжизненной грудой...
Ничего такого не случилось, но я все же был рад, что мы с матушкой как бы сообщники.
- Хорошо съездили?
- Ужасно!.. С проклятого брезента мне все время текла за шиворот вода... Так тебе и надо!
- Ну, а насчет адвоката... Если и этот начнет крутить... Спроси-ка своего мужа, что я ему выложила...
Либо Трике вернут мне дом, либо... Лучше истрачу на это последний сантим и подохну в больнице для бедных... Сама, собственными руками подожгу дом!..
Она протиснулась в слишком тесную для нее лестничную клетку. Помню, как она снимает пальто, подходит к окну, наклоняется:
- А этих все еще не арестовали?
Она смотрела на дом, где жили Рамбюры.
- Вот с такими-то людьми и делают революции... В Кане мы тоже наткнулись на демонстрацию, и пришлось дожидаться, пока все не пройдут... Можно подумать, что полиция с ними заодно...
И тут я совершенно напрасно с ухмылкой посмотрел на нее. Глаза мои, я уверен, сияли торжеством. Меня распирали тайны. Во-первых, история с подножкой и взгляд матушки. Во-вторых, то, что сын мадам Рамбюр...
Если б тетя знала, то ради награды в двадцать тысяч тут же помчалась бы в полицию! Но никогда она не узнает! Я ей ничего не скажу! Только надо быть осмотрительным, чтобы она, боже упаси, не догадалась, надо остерегаться при ней смотреть на их окно.
- Что с тобой такое сегодня?
- Ничего, тетя.
- Небось какую-нибудь пакость сотворил? А я на это сладким голоском:
- Что вы, тетя...
Она принялась раздеваться при мне; разоблачалась, расхаживая взад и вперед по комнате в нижней юбке, пыхтела и ворчала:
- Твоя матушка могла бы подняться наверх и мне помочь... Но у нее нет и минуты свободной! Все торговля да торговля!..
Она взяла себе в привычку обращаться со мной, как с ровесником, и изливала передо мной все свои претензии.
- Достаточно того, что твой отец разъезжает по ярмаркам!.. Какая выгода твоей матери целый день торчать в лавке?.. Одни лишние расходы на газ, патент, налоги... Я сейчас только говорила об этом твоему отцу. Вам лучше бы жить маленьким домиком, без лавки... Мать занималась бы хозяйством... Отец продолжал бы свое дело с этим старым пьянчугой, который всю дорогу храпел...
Меня возмущало, что тетя так бесцеремонно вмешивается в нашу жизнь. Она уже считала себя тут полноправной хозяйкой. Лавка ее раздражала, но больше всего раздражало то, что матушка не могла быть целый день к ее услугам.
- Надо все устроить по-другому...
Видать, она это всерьез задумала, так как снова вернулась к той же теме за столом. Взглянула на матушку и заключила:
- На тебе лица нет! И сыночек под стать: желтый, как лимон... А все твоя проклятая лавка...
Матушка взглянула на отца. Тот отвернулся.
- Я уверена, вам было бы куда выгоднее...
На другой день я, по обыкновению, сидел на полу возле керосиновой печи, когда тетя, прочитав газету, стала изливать свое негодование:
- Все-таки непостижимо, как это не могут поймать человека, если повсюду расклеены фотографии и у него нет ни гроша в кармане!..
На что я, не без самодовольства, сказал себе: "Осторожно, Жером! Не подавай вида, что знаешь..."
- Может, он утопился,- произнес я вслух.
Она пожала плечами и бросила на меня презрительный взгляд. Но вдруг, будто порыв ветра, покрывающий рябью стоячую воду канала, какая-то мысль наморщила ее лицо. Мысль превратилась в подозрение. Она уставилась сначала на меня, затем на окно Рамбю-ров.
- Вчера полиция опять там все обыскала! - поспешил я ее заверить.
В некоторых отношениях тетя Валери действительно была не старше меня. Например, когда мы с ней препирались. Она препиралась со мной не как взрослая с ребенком, а как ребенок с ребенком. И еще за столом: она не сводила глаз с моей тарелки, желая удостовериться, не положила ли матушка мне лучший кусок, чем ей!
Вот и сейчас... Можно было подумать, что мы затеяли какую-то игру...
- Так, так...- пробормотала она.
И лишь несколько минут спустя спросила:
- А как его звать, этого мальчишку?
- Альбер.
- Ты иногда с ним играешь?
- Нет.
- А чего ж ты мне сказал, что он твой друг?
- Потому что он мой друг! У нее сделалось такое лицо, будто она готова растоптать всех моих зверей и игрушечную мебель.
- Не понимаю, почему ты не ходишь, как все, в школу!
- Потому что повальная скарлатина.
- Скарлатина... скарлатина... - пробурчала она.
И тут игра пошла уже всерьез. Я твердо решил увидеть отца Альбера, но не менее твердо решил помешать тому, чтобы его увидела тетя Валери.
А она поняла, что я что-то от нее скрываю, и старалась поймать меня врасплох.
- На что это ты смотришь? - неожиданно спрашивала она.
- Ни на что... На улицу.
- Но на улице ничего такого не происходит.
- А я вот смотрю.
Тогда она поднималась с кресла, волоча ноги в войлочных туфлях, подходила к окну и окидывала взглядом дом, в котором жили Рамбюры.
- С каких это пор они стали прицеплять на окно розовую тряпку?
- С тех пор, как прохожие стали туда глядеть. Я хорошенько не понял, что она хотела сказать, когда добавила:
- Как знать?.. Женщины такие дуры!..
Может, стоит подстеречь мадам Рамбюр на улице, когда она, дождавшись темноты, пойдет к Тати за покупками? Быстро подойти и посоветовать быть поосторожней, потому что моя тетя Валери...
- А твоя мать с ней знакома?
- С кем?
- С мадам Рамбюр... Я полагаю, это ее покупательница?
- Возможно.
Мое "возможно" намеренно прозвучало весьма загадочно. Теперь-то я отдаю себе отчет, что сделал все, дабы разжечь тетино любопытство и дать пищу ее подозрениям. Если она хоть на час забывала о Рамбюрах, я не выдерживал, нарочно наклонялся и, будто чем-то живо заинтересовавшись, прижимался носом к холодному стеклу.
- Что ты все на площадь смотришь? - с издевкой цедила она.
- Смотрю, как аптекарь ставни закрывает...
Два-три раза в полумраке мелькнул, вернее, мне показалось, что мелькнул знаменитый белый воротник с кружевами Альбера. Я видел также руки. Но я отдал бы все на свете, лишь бы увидеть лицо - лицо человека с фотографии.
- Убийцы всегда прячутся там, где никому не придет в голову их искать...
Теперь игра шла не час и не два, а целыми днями. У меня от нее тяжелела и пылала голова. Опять лил дождь, беспросветный черный дождь, не давая мне выйти
на улицу. Кончилось тем, что я с тетей стал как бы обособленным от всего дома островком. У нас был свой язык, свои заботы, свои тайны. Мы друг друга ненавидели и почти в открытую друг за другом следили.
Я дошел до того, что дерзко заявил:
- Матушка никогда не бросит торговлю!
- Она тебе сказала?
- Нет, но я не желаю...
Я понимал, к чему это клонится. Смутно чувствовал, что теткин план таит опасность для нашего образа жизни, для нашей семьи и что опасность прежде всего угрожает матушке. Когда тетя затевала такой разговор - а она затевала его каждый день, это стало ее коньком, - матушка с натянутой улыбкой уклончиво отвечала:
