Из-за полного бессилия что-либо изменить, мне стало трудно заставить себя работать в Верховной Раде, ходить на заседания, сидеть в комиссиях, читать горы документов, единственное назначение которых создать видимость полезной государственной деятельности. На самом же деле идет бесстыдная торговля принципами, голосами, квотами, лицензиями, налоговыми льготами, дотациями и прочая, и прочая. Но самая выгодная сделка, когда продаешь друга или соратника.
В прошлой жизни у меня семья, которой я предан, твоя дружба, мои маленькие гимнасты, море, яхта, рыбалка и, наконец, музыка. И сейчас почти все это есть, но словно ускользает от меня, не питает мои душевные силы. Я подобен тле в капле росы. Все вижу, но дышать не могу.
Дошло до того, что заурядное событие может меня выбить из колеи на несколько дней. Недавно встретил в городе Мула. Впечатление, как от сосульки брошенной за пазуху. Неужели мое депутатство разрушило все то, что было между нами в лучшие годы нашей жизни. Я имею в виду нашу юность. Ты один моя душевная опора. Просить поддержки у семьи, значит посвящать ее в свои проблемы, лишать спокойствия и уверенности.
Помнишь, я говорил тебе, что любовь убивает надежней, чем ненависть. Похоже, мне на роду написано стать примером, подтверждающим поговорку.
Привет Ирине и детям. Не забывайте нас.
Прощайте, Вадим».
Михаил закончил чтение и поднял голову. Еременко сидел, откинувшись на стуле. Мысли его были далеко. Об этом говорил отрешенный взгляд и окаменелая поза.
– Ирина, Ваша жена? – спросил Михаил, только чтобы вернуть на землю Еременко.
– Да, да! Моя жена.
– А Мул?
– Мы клички часто создавали по инициалам. Михаил Ульянович Лопатин. Наш школьный товарищ. Он был третьим в нашей «триаде». После женитьбы отстранился. Мы почему-то не понравились его жене. Или наши жены…
– Чем он занимается?
– Металлург, как и многие в этом городе. Никогда не был в партии, а теперь стал вдруг коммунистом.
– Своеобразная форма протеста против действительности.
– Логичнее было стать социалистом, если уж он проснулся для политической активности.
– Какое у него положение в партийной иерархии?
– Рядовой. Слышал, он отказался от места в бюро горкома.
– Вас развели политические разногласия?
– Не думаю. Иногда это зависть к успехам, иногда новые друзья и интересы… Обычный случай. Трудно пройти длинную жизненную дорогу рядом на всех ее поворотах. Школа это аквариум, жизнь – океан.
– Согласен. Однако вернемся к главной теме. Что Вы имели в виду, когда говорили о предчувствии Бортко близкой смерти? Самоубийство?
– Что Вы! Это не для него! И потом, он был с Сергеем. Не думаю, что у Вадима была причина убивать и его.
– Вы хорошо знали Ткача?
– Не очень, хотя последние лет десять он часто присутствовал на общих встречах в доме Вадима.
– И все же?
– Они работали вместе почти двадцать лет. Возможно, звезд с неба не хватал, но организованный, ответственный и в целом положительный человек. Иначе Вадим не держал бы его рядом так долго.
– В письме явно просматривается состояние депрессии. Прощание в конце письма. Просьба не забывать семью… Показать бы это письмо психиатру.
– А можно обойтись без психиатра? Все его письма заканчиваются «прощай» уже много лет, после того как он побывал в автокатастрофе. Тогда он отделался переломом голени и двух ребер.
– Вы не знаете, было ли у Бортко завещание?
– Было. Опять же после той аварии он составил завещание.
– Когда она произошла?
– Сейчас вспомню… Пять лет назад. В гололед он вылетел в кювет. Ехал один, торопился как всегда. Когда кто-то с ним был в машине, он водил очень осторожно. Сам убедился неоднократно.
– Вы знакомы с содержанием завещания?
– Нет. В семье не очень распространялись, а спрашивать неудобно. На поминальном обеде Елена затронула эту тему, но Надежда ее прервала очень категорично.
– Елена, дочь или сестра?
– Сестра.
– Она имела основания на что-то надеяться?
– Ничего об этом не знаю, а домыслы строить не хочу.
– Вы мне собирались кроме письма, поведать еще что-то…
– Вадим звонил мне накануне своего дня рождения и приглашал приехать, но семейные обстоятельства мне не позволили. Вечером следующего дня мы с женой позвонили ему домой и поздравили. Он был не в своей тарелке и проронил буквально следующую фразу: «Очень жаль, что ты не приехал, мне теперь даже некому поплакаться в жилетку». Я спросил: «Что случилось»? Он ответил: «Хуже не придумаешь, но разговор не для телефона. Напишу, если решусь». В письме, как вы убедились, ничего нет кроме общих слов о предательстве. Кто его предал и в чем заключается это предательство? Только Вы можете это установить…
– Вы думаете это просто! Он говорил о предательстве близкого человека. Ткач погиб, семья молчит…
– Мне трудно что-либо Вам посоветовать…
– Скажите лучше, у него могла быть женщина на стороне. Например, в Киеве… Вокруг депутатов много вращается дамочек разного возраста: секретарши, переводчицы, журналистки и так далее. Часть из них готова на многое ради карьеры или заработка.
– Это исключается. Он любил жену и возможно продолжал любить Елену, свою первую любовь. Такое бывает. Третьей женщины быть не могло…
– Вы уверены?
– Голову закладывать не стану, но на приличную сумму готов поспорить. Я первый узнал, когда он влюбился в Елену, потом переключился на Надежду. Между Еленой и Надеждой был еще один короткий эпизод. Он доверял мне как себе…
– Но эпизод с предательством не доверил.
– Он не доверил бумаге, а не мне… Если бы я знал, что так все закончится, я бы приехал. Тогда вся семья грипповала. Дети только-только выздоравливали, как свалилась жена. Можно было привлечь тещу на пару дней…
– У Вас малые дети?
– Да. Я женился после тридцати…
Михаил сделал паузу, чтобы выпить уже остывший кофе. Еременко даже не притронулся к своей чашке.
– У Вас есть какие-нибудь мысли или предположения? – спросил Михаил, когда вернул чашку на стол.
– По поводу чего?
– Кто из близких мог его предать?
– К сожалению, ничего не могу придумать…
– Тогда не буду Вас более задерживать. Спасибо за ценную информацию.
– Ценную?
– Конечно! Мы непременно найдем, кто его подставил.
– Желаю успеха. Я хотел бы знать…
– Не могу обещать, – перебил Михаил. – Это может быть не в моей компетенции. Тайна следствия и все такое…
– По возможности…
– В любом случае я с Вами свяжусь. Могут появиться вопросы…
– Всегда буду рад помочь.
– По крайней мере, Вы будете знать официальное заключение.
Это были последние слова Михаила уже по пути в гардероб.
Погода продолжала ухудшаться. Метель усилилась. По радио передали штормовое предупреждение.
«В такую погоду, да еще в субботу сидеть бы в кресле у изразцовой печки с книгой» – подумал Михаил. Такая печь в их доме имелась, хотя отопление было водяное – год назад он осуществил коренную модернизацию отопительной системы в связи с газификацией села.
Семью Ткача Михаил решил посетить без предупреждения. Не хотел натолкнуться на отказ под предлогом выходного дня. Тогда разговор пришлось бы отложить до понедельника, так как воскресенье он намеревался провести дома.
После звонка в дверь Михаила долго разглядывали в дверной глазок. Потом дверь приоткрылась на цепочке и женским голосом спросили:
– Вам кого?
– Варвара Петровна, это Вы?
– Да! А что случилось?
– Следователь прокуратуры, Гречка? Могу я войти?
Дверь закрылась, потом за дверью что-то звякнуло, и она распахнулась. На пороге стояла дородная женщина в цветастом бархатном халате: на зеленом поле крупные цветы. Волосы острижены коротко, почти по-мужски. Круглое лицо с темными глазами – пуговицами. Ярко накрашенный рот. Михаил не разглядел жену Ткача на кладбище среди толпы ее таких же дородных родственников и детей.
Она не спешила пропускать Михаила в квартиру, словно ждала объяснений.
– Мне нужно побеседовать с Вами. Не хотел вызывать повесткой в прокуратуру…, – Михаил пустил в ход почти безотказный аргумент.
– Зачем? Что случилось.
– Вы хотите, чтобы я объяснял это здесь, на лестничной площадке?
– Извините! Проходите в квартиру.
Михаил вошел в прихожую и, не дожидаясь предложения, снял куртку. Шерстяную спортивную шапочку он спрятал в карман куртки еще в лифте.
– Проходите, можете не разуваться, – поняла намерения Михаила хозяйка, так как тот тщательно вытирал ноги о коврик на входе.
Мебель в общей комнате оказалась солиднее, чем у Бортко. Чувствовалось, что в этом доме обстановке придают гораздо большее значение.
