Мне двадцать девять лет, и нужно уже спокойно относиться ко многим вещам. И не принимать их слишком близко к сердцу. Пора бы, пора бы… Почему же меня так вывели из себя слова Вадика?
Это же просто еще одно крушение иллюзий в моей жизни. Разве их было мало?
В голове мелькнул Эрнст Кляйнц. Он приглашал меня в ресторан, вот и настал момент согласиться на эту встречу.
Я позвонила ему и сказала, что сегодня вечером я свободна. Мы обменялись парой ничего не значащих фраз, а потом договорились встретиться на Чистых прудах.
Если бы только мужчины знали, как часто мы соглашаемся на свидание, ужины и завтраки только потому, что нам необходимо срочно спасти пошатнувшуюся самооценку. Потому что невыносимо думать о себе, как о женщине, которая никому не нужна и об которую можно вытереть ноги и пойти дальше своей дорогой. Эрнст Кляйнц никогда и не узнает, чем он был обязан моему согласию.
Хотя почему нет, шептал мне внутренний голос. Он – приятный мужчина, и ты можешь получить вполне реальное удовольствие, а не только осуществить акт мести по отношению к ублюдку Вадику.
Это будет всего лишь еще один ужин в моей жизни. Ужин с приятным мужчиной и деловым партнером. Хотя мой шеф всегда учил меня не путать дело с телом.
Дома была тишина. И впервые меня она почему-то раздражала. Эта тишина, в которую я обычно куталась, как в уютный плед, тишина, которая казалась мне благословением и даром небес после суматошного дня или внезапных командировок, где новые люди, встречи, блицроманы с непременными красивыми ужинами в ресторанах, скупыми вопросами и скупыми ответами, когда все крутилось вокруг настоящего, потому что настоящий миг был реально проживаемым, а все остальное – хлипким и непрочным. Прошлого не существовало – ну кто будет ударяться в воспоминания или жаловаться на жизнь, если встреча так мимолетна и краткосрочна, что время становится физически ощутимо и утекает неприлично быстро, как песок в песочных часах. А будущее и вовсе табуированная тема. Там, в будущем, мужчину ждали жена и крикливые ребятишки, о которых он никогда не говорил, а всегда отделывался кругло-обтекаемыми фразами типа: «Есть семья» или «Я женат, двое детей» и тем самым мне давали понять, что черта наших отношений уже проведена. Черта, как в фильме «Вий», которую переступить нельзя. Эта черта, кроме ужина, включала еще променад до гостиницы и краткий разговор в номере ни о чем; потом – марш-бросок кавалера в душ. А я тем временем делала свои последние приготовления: осмотр белья, дезодорант под мышки и небрежно распущенные волосы по плечам, красиво-картинная поза в кресле или на кровати; нога на ногу и голова откинута назад, как бы для поцелуев. И когда он выходил из душа, обмотанный полотенцем вокруг бедер, я была уже настроена на этот легковесный необязательный роман, как телеантенна на нужный канал.
После бурного соития я, как правило, выставляла своего партнера по горизонтальным танцам за дверь, объясняя свое поведение тем, что хочу отоспаться после напряженного командировочного дня. Никто обычно не возражал. Да и кто бы им это позволил. Это все входило в игру под названием «командировочный роман» – хлипкий, эфемерный, недоношенный, не имеющий продолжения и не оставляющий послевкусия. Он стирался из памяти мгновенно, как только я переступала порог своей квартиры. Или еще раньше – когда я поднималась по трапу самолета, оставляя позади себя город и все, что с ним связано. И я никогда не оставляла свои контакты и телефоны. Если же мы были связаны по работе, я давала понять, что все кончено, отныне я – только коллега, и никто больше.
И они все всегда понимали.
Мне это нравилось.
И только в последнее время я поняла, чем это все объяснялось.
Они так же мало дорожили мной, как и я ими.
И так же легко выбрасывали меня из памяти. Может быть, даже раньше, чем я их.
Только они выходили из гостиницы, как оставляли меня там, за дверью. Уже в такси они доставали мобильные и просматривали фотографии своих близких – милой жены с вечно озабоченным взглядом и родные мордашки детей. И только позднее время удерживало их от звонка домой и радостного восклицания: «Как вы там? Как же я по вам соскучился!»
И когда они возвращались домой, то с удовольствием предавались привычным домашним заботам и хлопотам. И жену любили, как полагается: с забытым пылом и страстью, замешанными на изрядном чувстве вины, которое срочно нужно было погасить, стереть из памяти…
Все было так.
И это в последнее время было особенно обидным. Таким обидным, что во время своей последней командировки я не завела никакого романа, а просто валялась вечерами в гостиничной койке с пультом телевизора в руке.
У меня уже наклевывался Вадик, и я полностью решила изменить свое поведение. И вот к чему это привело.
Вадик не просто поставил точку над «i», но и смачно плюнул на могилку наших отношений.
И этот плевок, и все слова, сказанные расчетливо, наотмашь надо было удалить, уничтожить, как отработанный файл. И какая разница, кто этому поможет.
Эрнст Кляйнц или кто другой. Просто он первым подвернулся под руку.
На все сборы у меня был час.
Я собиралась быстро, поглядывая на часы. Опаздывать мне не хотелось. А может, я просто боялась, что пунктуальный и дотошный иностранец, не обнаружив меня в назначенное время, прождет ровно пять минут и уедет?
На встречу я пришла вовремя.
Еще издали я увидела Эрнста Кляйнца, стоявшего у машины и вертевшего головой в разные стороны. Он был в черной куртке; очки поблескивали в скупых лучах заходящего солнца, и он слегка переминался с ноги на ногу. Но на часы не смотрел.
И это мне понравилось.
Я подошла сзади и сказала:
– Добрый вечер!
Он резко обернулся и заулыбался во все иностранные белоснежные тридцать два зуба.
– Маргарита! Добрый вечьер! – и приложился к моей руке.
Губы у него были прохладные и мягкие.
– Куда пойдем? – кокетливо спросила я.
Самый лучший способ восстановить женскую самооценку, рухнувшую подстреленной птицей, – это вот такой легкий, капризный, кокетливый тон. Именно такой тон должен нравиться мужчинам – женственный, резвый, щебечущий.
– Здесь есть один японский ресторанчик. Мне порекомендовали.
Я невольно закусила губу. Конечно, у расчетливых аккуратных швейцарцев не может быть никаких спонтанных незапланированных походов «куда глаза глядят» или «что понравится». Наверняка этот японский ресторан был одобрен коллегой Эрнста Кляйнца – таким же дотошным и аккуратным, как и он сам. Все было взвешено и рассчитано: и обстановка, и расторопность официантов, и вкус блюд, и яркость света, и посетители, и чаевые. Все было обмеряно, подсчитано, и только после этого был вынесен окончательный вердикт: «годится».
– Прекрасно! – сказала я, не выходя из придуманного образа. – Обожаю японскую кухню.
Японский ресторанчик был и вправду мил. В нем все было в меру: и свет, льющийся откуда-то сбоку и сверху, и маленькие светильники на столиках, и длинные стеклянные аквариумы посередине зала. Несмотря на то что почти все столики были заняты, в зале не было шумно: легкое позвякивание столовых приборов, приглушенные голоса, тихая музыка.
Мы прошли за столик около аквариума. Вуалехвост лениво взмахнул черным перистым хвостом и уплыл в противоположный конец аквариума.
Девушка-официантка – маленькая, с раскосыми глазами, в красном фартуке, не то якутка, не то бурятка – принесла нам меню и влажные горячие салфетки.
– Что будете? – Эрнст Кляйнц смотрел на меня из-под очков. Он был одет в серый свитер грубой вязки, который придавал ему необычайно домашний, уютный вид.
Я выбрала суши, суп-пюре и лосось, запеченный с рисом и голубым сыром.
Эрнст заказал тарелку морепродуктов и рисовую лапшу.
– Зеленый ти? Кофе? Коктейль?
– Зеленый чай.
– О’кей.
Подошла официантка в красном фартуке и записала наш заказ.
– Как дела? Новый год? – Эрнст Кляйнц откинулся на стуле и изучающе смотрел на меня.
– Отлично. Просто отлично.
Мне всегда казалось, что иностранцы – насквозь фальшивые оптимисты и лгуны. Даже если у тебя весь мир катится в тартарары, это ни за что нельзя признать. Надо все время улыбаться и говорить «о’кей».
– А у меня – нет. Не о’кей, – с легкой грустью в голосе сказал господин Кляйнц.
– Что-то случилось?
Он часто-часто закивал головой.
– Йес. Да. Да. У меня сын. Не хочет раз-го-вари-вать. С меня… Же-на – нет. Не дает. Я правильно говорю?
– Ваша жена не дает вам видеть сына?
– Да. Да. Это очень, очень плохо.
– Большой сын?
Эрнст Кляйнц достал из внутреннего кармана пиджака портмоне, раскрыл его и протянул мне фотографию. Я взяла ее в руки. На меня смотрел белобрысый мальчуган, как две капли воды похожий на пацана, выросшего где-нибудь в Калуге или Твери, и широко улыбался, демонстрируя выщербленный спереди зуб.
– Эрик. Хороший мальчик.
