Кирстен лежала в маленькой отдельной палате, примыкавшей к главной. У нее был сильный жар. Кожа отливала желтизной, волосы прилипли к голове, будто она только что их вымыла, глаза закрыты, дыхание частое, поверхностное. Вид у Кирстен был совсем больной. Медсестра, сидевшая рядом, была в защитной маске.
У моего локтя возник мужчина в белом халате. Приземистый здоровяк со светлыми, разделенными пробором посередине волосами, в очках без оправы и гинденбурговскими усищами. Остро торчал жесткий воротничок — таким только мозоли срезать, а ниже сидел галстук-бабочка, словно спорхнувший с коробки шоколадных конфет.
— Вы ближайший родственник? — рявкнул он.
— Я ее муж, Бернхард Гюнтер, — ответил я.
— Муж? — Он полистал записи. — Фройляйн Хендлёзер замужем? Тут не записано.
— Значит, когда ее семейный доктор определял ее в Институт психиатрии, то этого не указал. Может, мы забыли его на свадьбу пригласить, не знаю. Такое случается. Послушайте, давайте сменим тему. Что с ней?
— Боюсь, герр Гюнтер, тему сменить мы не можем, — вскинулся доктор. — Есть правила, и им полагается следовать. Состояние здоровья фройляйн Хендлёзер я вправе обсуждать только с ее ближайшими родственниками. Может, при вас есть брачное свидетельство?
— Нет, я не ношу его с собой, — терпеливо сказал я, — но я принесу в следующий раз. Устроит? — Умолкнув, я минуту-другую терпел негодующий, сверлящий взгляд доктора. — Кроме меня у нее больше никого нет, — прибавил я. — Могу вас заверить: больше к ней никто не придет. — Я подождал еще. По-прежнему молчание. — Если все это вас не убеждает, тогда ответьте мне, почему же она, если не замужем, носит обручальное кольцо?
Доктор бросил взгляд через мое плечо. Увидев на пальце Кирстен обручальное кольцо, снова кинулся листать записи, как будто там могла найтись подсказка — какой же курс поведения ему выбрать.
— Как-то все очень неправильно, — буркнул он. — Однако, учитывая ее состояние, придется мне поверить вам на слово.
— Спасибо, доктор.
Стукнув пятками, он коротко кивнул мне. У меня сложилось впечатление, что медицинскую степень он получил в госпитале в Пруссии, где выдают солдатские сапоги, а не стетоскопы. Хотя, по правде, сцена для Германии была достаточно обычной. Немецкий доктор всегда считал себя личностью весьма значительной, чуть ли не Господом Богом. Или, пожалуй, еще хуже: может, это Бог думает, будто он — немецкий доктор.
— Доктор Эффнер, — представился он. — Ваша жена — фрау Гюнтер — серьезно больна. Весьма и весьма. И улучшения не наблюдается. Никакого, герр Гюнтер. Ее доставили к нам ночью. Мы делаем все, что в наших силах, — будьте уверены. Но, по моему мнению, вы должны быть готовы к худшему: эту ночь она может не пережить. — Говорил он, точно пушка стреляла — короткими яростными залпами, словно бы учился, как вести себя у постели больного, в «Мессершмитте-109». — Мы, конечно, стараемся облегчить ее состояние, но все, что можно было сделать, уже сделано. Вы понимаете?
— То есть вы хотите сказать, она может умереть? — Наконец и мне удалось пальнуть в него ответным залпом.
— Да, герр Гюнтер. Именно. Состояние у нее критическое, как вы сами видите.
— Но как же так? — недоумевал я. — Я ведь навещал ее всего несколько дней назад, и с ней все было нормально.
— Температура очень высокая, — ответил доктор, как будто это объясняло все. — Вы сами видите, хотя я не советую вам подходить к ней слишком близко: бледность, прерывистое дыхание, анемия, распухшие гланды — все это симптомы тяжелого гриппа.
— Гриппа?
— Старики, бездомные, заключенные, пациенты психиатрических больниц, умственно отсталые, как ваша жена, особенно подвержены вирусу гриппа.
— Но Кирстен не умственно отсталая! — Я свирепо нахмурился на него. — Она всего лишь в состоянии депрессии. И все.
— Таковы факты, герр Гюнтер. Факты! Респираторные заболевания — наиболее распространенная причина смерти среди умственно отсталых индивидуумов. А с фактами не поспоришь.
— Я бы поспорил даже с Платоном, герр доктор, — я прикусил губу, чтобы удержаться и не придушить Эффнера, — особенно если факты неверны. И буду благодарен вам, если вы не станете заявлять о неизбежности смерти с такой безапелляционностью. Она еще не умерла. На случай, если вы не заметили. Или, может, вы из тех врачей, которые предпочитают изучать пациентов, а не лечить их?
Раздув ноздри, доктор Эффнер глубоко вдохнул, встал по стойке «смирно» еще смирнее, если такое возможно, и вскричал:
— Да как вы смеете предполагать такое! Одна мысль, будто я не забочусь о своих пациентах… Это неслыханно! Возмутительно! Мы делаем все, что можем, для фройляйн Хендлёзер. Доброго вам дня, герр Гюнтер! — И, взглянув на часы на руке, ловко повернулся на каблуках и галопом умчался.
Брось я ему вслед стул, мне стало бы легче, но это никак не помогло бы ни Кирстен, ни другим больным. Шуму со стройплощадки и так хватало.
В госпитале я оставался несколько часов. Медсестра пообещала мне, что позвонит, если случится перемена к худшему, а так как телефон у меня был только в офисе, то, значит, туда мне и следовало идти, не домой. Да и Галери-штрассе ближе к госпиталю, чем Швабинг. Всего двадцать минут пешком. И вполовину меньше, когда ходят трамваи.
На обратном пути я заглянул в пивную «Пшорр» на Нойхаузер-штрассе подкрепиться пивом и сосисками. Ни того ни другого мне не хотелось, но это старая привычка полицейского — есть и пить, когда выпадает случай, а не когда хочется. Еще я купил четвертушку «Черной смерти» и припрятал в кобуру. Анестезия на случай, который, как я догадывался, весьма вероятен. В панэпидемию 1918 года я уже потерял первую жену. И навидался достаточно людей, умиравших от гриппа в России. Так что симптомы мне известны. Синеют руки и ноги, горло забито мокротой, от которой невозможно избавиться, прерывистое дыхание, слабый запах гниения… Жестокая правда была в том, что я не хотел сидеть у постели и смотреть, как умирает Кирстен. У меня не хватало духу. Я говорил себе, что хочу запомнить Кирстен полной жизни, но знал, на самом деле все не так — я слишком труслив, чтобы сидеть с ней до конца. Кирстен могла бы ожидать от меня большего. Я и сам ожидал от себя большего.
Войдя в офис, я включил настольную лампу, поставил бутылку возле телефона и прилег на зеленую кожаную софу, скрипящую и стонущую, ее я перевез сюда из бара своего отеля. Рядом с софой стояло кресло с украшенной мебельными гвоздями спинкой и посекшимися, залоснившимися подлокотниками, за креслом — стол с откидывающейся крышкой, а пол прикрывал вытертый зеленый ковер — всё тоже из отеля. Круглый стол и четыре стула занимали другую половину моего кабинета, на стене висели две карты Мюнхена в рамках. На небольшой книжной полке расположились телефонные справочники, железнодорожное расписание и буклеты и брошюры, которые я прихватил в Информационном бюро вермахта на Зоннен-штрассе. Все потертое, захватанное — местечко в точности для человека, у которого не хватает смелости сидеть рядом с умирающей женой.
Через некоторое время я поднялся, плеснул себе глоток «Черной смерти», выпил и снова свалился на софу. Кирстен всего сорок четыре года. Она слишком молода, чтобы умирать. Несправедливость судьбы подавляла меня, подтачивала мою веру в Бога, если считать, что таковая у меня еще оставалась. Мало кто, вернувшись из советского лагеря для военнопленных, еще верит во что-то, кроме как в предрасположенность человека к бесчеловечности. Однако не только мысль о нелепости смерти жены грызла мне душу, но и ощущение какого-то рокового невезения. Потерять двух жен из-за гриппа — это уже нечто большее, чем просто невезение. Это похоже на вечные муки в аду. Выжить в войну, когда погибло столько немцев, только для того, чтобы умереть потом от гриппа! Да это несправедливость пострашнее, чем эпидемия 1918 года, унесшая миллионы жизней. Хотя смерть всегда представляется несправедливой на взгляд тех, кто остался в живых.
В дверь постучали. Открыв, я увидел высокую привлекательную даму. Она неуверенно улыбнулась мне, взглянула на табличку на двери:
— Герр Гюнтер?
— Да.
— Я увидела свет с улицы. Я звонила вам днем, но вас не было. — Если бы не три небольших полукруглых шрамика на правой щеке, ее можно было бы назвать настоящей красавицей. Шрамики напомнили мне три маленьких завитка на лбу у актрисы Цары Леандер в каком-то старом фильме о матадорах, его очень любила Кирстен. Ах да, «Хабанера», по-моему, тридцать седьмой год. Тысячу лет назад.
— Я еще не подыскал себе секретаршу, — сказал я. — Я не очень давно открыл агентство.
— Вы — частный детектив? — спросила она удивленно, пристально разглядывая меня, словно пытаясь определить, что я за человек и можно ли мне доверять.
