«Ты правильно поступил», — сказал я. Вновь перекрестясь и поручив себя Господу, я поспешил в библиотеку. Стыдно сознаться, свеча плясала в моей руке, как будто меня била лихорадка. Мы стали перед картиной. Я смотрел на нее со всем вниманием, но картина висела на своем обычном месте, недвижимая и не издающая никакого звона. Мы с Яном повернулись и направились в отцову опочивальню, у дверей которой я внезапно замер, охваченный ужасом. Передав свечу Яну, чтобы тот шел впереди, я осторожно открыл дверь. Любимый слуга отца, по обыкновению ночевавший в углу комнаты, тут же вскочил, но признал меня и, приложив палец к губам, кивнул в сторону постели. «Господин лежит так, как уснул вчера, даже не шелохнулся. Слава Богу...» — зашептал он, у меня же притом мороз пробежал по коже. Быстро приблизился я к ложу, наклонился над ним и движением руки подозвал Яна. Он, дрожа с ног до головы, подошел. На первый взгляд казалось, что отец спал, но, склонившись ниже, я понял, что он не дышит. Тогда только я набрался смелости и коснулся рукой отцова лба. Лоб оставался еще теплым, но ясно было, что отец мой скончался. Выпрямившись, я сказал Яну. «Ты не ослышался, как я того чаял. Мой отец, князь и господин наш, отдал Богу душу...»
Хранитель дочитал и опустил книгу на колени. На короткое время воцарилась тишина.
— Не поверю, пока сам не услышу, — наконец спокойно объявил Жентара. Чары рассеялись. Катажина заерзала на своем месте и выпрямилась.
— А может, вам любопытно послушать, что написано здесь о смерти автора этих воспоминаний? На сей раз пишет сестра, женщина средних лет. Я сейчас прочту небольшой отрывок, «...и когда он сильно ослабел, и всем нам показалось, что помочь ему уже нельзя, он подозвал меня однажды утром мановением руки. «Рано ли ты сегодня поднялась, сестра?» «Как обычно», — ответила я и с беспокойством поглядела на него, подумав, что ему уже изменяет разум и он заговаривается. «Значит, ты не слышала...» — «Чего?» «Я проснулся незадолго до восхода, уже начинало светать. Я собрался позвонить камердинеру, чтобы он подал мне вина с водой, так как меня мучила жажда, но руки мои ослабели, и я не дотянулся до сонетки. Поэтому я лежал и ждал, пока он проснется и придет ко мне, и вдруг звонок будто бы зазвонил сам по себе...» «Как это, брат мой?» — спросила я с недоумением. «Зазвонили. И не один, а словно много маленьких колокольцев ... в библиотеке...» Он не сказал более ни слова, только улыбнулся мне и покивал головой, как бы давая понять, что все произошло не иначе, нежели он предполагал. В слезах отошла я от его постели и не мешкая послала горничную за священником, который, будто почуя, что близится миг исполнить свои печальные обязанности, уже ожидал в зале. Но когда он ступил в опочивальню и подошел к ложу, было слишком поздно для соборования: брат мой, князь, угас так быстро, что человек не успел бы прочесть дважды «Отче наш» с той минуты, когда я оставила его, как он предстал уже перед Божиим судом, обрекая нас на плач и отчаяние. После похорон я попросила священника окропить картину святой водой и помолиться подле нее, ибо нам не ведомо, где таится зло, и не знали мы, небесный то был звон или же адский. Однако понеже на оном холсте изображен был один из трех королей, возможно льститься надеждою, что звенят те колокольцы по велению Божию».
Хранитель взглянул на картину. Ярко вспыхнуло пламя в камине, и маленькие колокольчики, украшающие мантию черного властителя, как будто шевельнулись.
— Второй случай куда понятнее, — поднявшись и подойдя поближе к картине, произнес Вечорек. — Молодой князь подсознательно вспомнил о той ночи, когда умер его отец, и о словах старого Яна. Чувствуя, что близятся его последние мгновения, к утру, почти в агонии, измученный болезнью, он мог и впрямь что-то слышать, то есть физически ощутить, что слышит звон колокольчиков. «Третьего короля» он видел сотни, тысячи раз и наверняка неоднократно тщательно осматривал его, особенно после смерти отца. Человек может легко домыслить, как должны звенеть такие золотые колокольчики. Позже, перед смертью, грань между домыслами и явью у него стерлась, тем более, что это произошло на рассвете, и князь лежал совсем один и был так слаб, что не мог даже дотянуться до звонка.
— Верно... — Ванда, темноволосая секретарша музея, подняла голову и уставилась в огонь своими большими, оливкового цвета глазами. — Стоит только поверить в галлюцинацию, чтобы она могла обернуться навязчивой идеей. Люди видят и слышат не то, что творится на самом деле, а то, чего ждут. Обмануть собственные ощущения в момент сильного психического напряжения гораздо легче, чем это кажется, к примеру, нашим полицейским, которым невдомек, почему десять очевидцев уличной аварии могут с величайшей охотой давать показания, но твердить каждый свое.
Катажина собралась было возразить, но вовремя спохватилась. Вечорек лишь едва заметно покачал головой.
— Не стоит винить полицию, — быстро отозвался профессор Гавроньский. — Ведь ее цель — прояснить обстоятельства происшествия, а тут обычно единственный способ — это опрос свидетелей. Я думаю, они не так глупы и отлично понимают, что так называемый «очевидец» часто излагает свои собственные впечатления, не имеющие ничего общего с действительностью.
— Поскольку истина, как известно, есть категория относительная и до конца не познаваемая, — с улыбкой сказал Вильчкевич и закинул ногу за ногу, — мы вправе считать, что именно наша интерпретация действительности наивернейшая. Вот я, к примеру, уверен, что эти колокольчики звонить не могли. Ведь они нарисованные, как же им звонить? Ну, а как может деревянный ящик с проводками и лампами показывать картинки и переносить голоса людей за тысячи километров?
— Что вы хотите этим сказать? — Гавроньский воздел руки, выражая крайнее недоумение, смешанное с негодованием.
— Только то, пан профессор, что я — современный человек, и не способен во что-либо слепо верить, но также что-либо слепо отвергать.
— Вы что же, и впрямь допускаете, что эти колокольчики могли звенеть? — Катажину удивил и позабавил неожиданный поворот беседы.
— Да нет, — негромко рассмеялся Вильчкевич. — Я только хотел сказать, что определенного рода переживания могут вызывать в сознании человека такие явления, о которых и не помышляли так называемые рационалисты. Что же касается данного случая, то я не берусь с уверенностью утверждать, что близкая смерть заведомо не способна повлиять на предметы или же на людей в окружении умирающего и обусловить их пока не познанную реакцию, которая и порождает явления из области спиритизма, телепатии, месмеризма, эзотеризма и Бог знает чего еще. Все это, кстати, давно и всерьез изучают в цивилизованных странах. И я гарантирую вам, что случаи, подобные позвякиванию колокольчиков на картине, ученым уже известны, и никто таких вещей не отвергает с порога. Наука пытается навести в этом деле некоторый порядок, отделяя заявления шарлатанов, видения больного мозга, чудеса природы от явлений, которые хотя и необъяснимы, но все же с большей или меньшей вероятностью могли происходить. Возможно ли подобное? Не знаю. Я не специалист. Я в этом не разбираюсь. Я не разбираюсь ни в чем, кроме оружия и отдельных узких областей истории искусств, причем должен заметить, что чем дольше я всем этим занимаюсь, тем больше сомневаюсь в своих познаниях. Надеюсь, я достаточно все объяснил, пан профессор?
— Объяснили? — Гавроньский задумался. — И да, и нет. Теоретически вы правы. Но в вашей логике есть один изъян. Колокольчики на картине не могут звонить, так как это не настоящие колокольчики, а только их изображение... — Тут он схватился за голову. — О чем мы тут толкуем? Да еще так серьезно! Кто бы мог подумать, что несколько нормальных, образованных людей будут во второй половине двадцатого века, пускай даже полушутя, обсуждать такое!
— И верно, — засмеялся Марчак. — Вы совершенно правы, пан профессор. Но так уж бывает в жизни: истина на вашей стороне, и вы боретесь со всяческими нелепицами — а колокольчики подчас знай себе звенят! Эти или другие. Как известно, есть многое на свете, что и не снилось вашим мудрецам.
— Не говори так, — охнула Садецкая. — Я понимаю, что вы шутите, но все равно не засну до утра, а ведь завтра воскресенье. Я собиралась пойти погулять, отдохнуть от всей этой штукатурки и краски. А теперь мне предстоит полночи промучиться без сна, прислушиваясь, и только к утру задремать, вздрагивая при каждом скрипе половицы. В старых замках должно быть высечено большими буквами: «Разговоры о привидениях строго воспрещены!»
— Согласен, — произнес хранитель. — Лучше идемте спать. Да, а та запись в нашей старинной книге кончается так: «... хотя люди, конечно, не поверят в истинность сих событий, я ныне знаю, что колокольцы зазвенят вновь. И произойдет это тогда, когда пробьет мой час...»
Часы на стене громко захрипели, а потом стали медленно и величаво бить. Хранитель захлопнул книгу, и все сидели молча, слушая бой часов. Восемь... девять... десять.
