Питт не сомневался, что его изобьют до смерти, если он будет «гнать фуфло» Дьякону. Он дословно пересказал то, что с такой тщательностью собирал весь день. Судя по виду, хозяин лачуги остался доволен: на его широком лице появилось торжествующее выражение, а губы раздвинулись в беззубой улыбке.
— Ясныть. Так от мене-то чё надыть? Не за так же все это?
— Убийство на Вестминстерском мосту, — без обиняков ответил Питт. — Анархисты? Ирландские фении?[11] Революционеры? Что ты слышал?
Дьякон был искренне удивлен.
— Да ничё! Хоть мыслишки и есть. Десяток лет назад я бы сказал, чё это Гарри Паркин. Великий был анархист, но в восемьдесят третьем его повесили. Три недели в «солонке», потом вздернули. Никчемный был человечешка, годный тока за мухами гоняцца.
— За ограбление пьяных не вешают, — напомнил Питт.
— Пришиб какого-то типа в дорогих щиблетах, — пояснил Дьякон. — Забашлял фальшивками, вот Паркин и проломил ему башку у всех на виду. Тупой ублюдок!
— Не очень-то много от тебя пользы, — сухо произнес Питт. — Ну-ка, напряги мозги.
— А давай я спрошу Мэри Мерфи, — предложил Дьякон. — Она шлюха. Ходит в одиночные плавания, без сутенера. Она точняк скажет, ежели это фении; тока я заложусь, чё не они.
— Анархисты? — не отставал от него Питт.
Дьякон покачал головой.
— He-а! У них мозга не так работает. Привязать мужичонку к фонарю на Вестминстерском мосту! Чё им с ентого? Они бы бонбу зафинделили, чё-нить этакое, показное. Любють они бонбы. А по-тихому не работают.
— А что здесь об этом думают?
— Чё его грохнули из ненависти, чё дело тута личное. — Дьякон пошире приоткрыл свои маленькие глазки. — Это не фуфло — я же этим бабло зашибаю. Давно б кормил червей, если б втюхивал людям вранье. Да, я не могу дале воровать, ловкость ушла, но если б мне не на чё было жить, я бы двинул в нищие!
Да уж… Дьякон с его чувством собственного достоинства вряд ли опустился бы до того, чтобы заниматься попрошайничеством, выставляя напоказ фальшивые или специально нанесенные увечья.
— Да, — согласился Питт и медленно встал, внимательно наблюдая за собакой. — И не нежился бы в каком-нибудь логове до конца своих дней. — Это было жаргонное выражение, обозначавшее «прятаться от полиции в пустом доме».
Дьякон отлично понял угрозу, но не обиделся; это был ожидаемый этап торговли.
— Мокруха никак не завязана на нас, на Ист-Энде, — прямо заявил он. — Нам от него никакого толку. А об анархистах и прочих мы знам, потому как нам выгодно. Я тут послухаю, чё грят, — должен же я отплатить за то, чё ты мене дал. Но помяни мое слово: это не революционеры. Советую поискать среди таких, как сам бедолага.
— А если это случайный сумасшедший? — мрачно предположил Питт.
— Ox, — вздохнул Дьякон. — Ну, есть у нас такие, но они не при делах. Мы худо-бедно присматриваем за ними. Точно говорю, миста, хто-то из евойного кругу. Из таких же, как он.
На пятый день со свадьбы Эмили и отъезда новобрачных в Париж на специальном поезде, привязанном к расписанию пароходов, Питта, которому впервые после убийства удалось рано лечь спать, разбудил громкий и настойчивый стук в дверь. Он медленно выбирался из сладких объятий сна и не сразу сообразил, что стук ему не пригрезился, что это реальность, требующая его участия.
— Что такое? — сонно спросила лежащая у него под боком Шарлотта. Вот удивительно: грохот спать ей не мешает, но стоит кому-нибудь из детей издать хоть малейший звук, как она тут же вскакивает, накидывает халат и спешит к ним прежде, чем он успевает сообразить, в чем дело.
— В дверь стучат, — глухо произнес Томас и в темноте потянулся за брюками и курткой. Пришли наверняка за ним, и ему наверняка придется куда-то идти глубокой ночью. Он поискал носки, но нашел только один.
Шарлотта села и попыталась нащупать на тумбочке спички, чтобы зажечь лампу.
— Не надо, — тихо сказал Питт. — Он где-то здесь.
Шарлотта не спросила, кто стучит в дверь, так как по опыту знала, что это может быть только констебль, принесший срочную весть. Ей не нравились такие ночные визиты, но она смирялась с ними, понимая, что это — часть жизни мужа. Зато она очень боялась, что могут прийти и постучать в дверь, когда Томаса не будет дома, и тогда весть окажется страшной, настолько, что она ее не переживет.
Питт нашел другой носок, надел его и встал. Наклонившись, поцеловал Шарлотту, на цыпочках вышел из спальни и спустился вниз. Надев ботинки, распахнул входную дверь.
На пороге стоял констебль, часть его лица была освещена уличным фонарем.
— Еще один! — выпалил он с облегчением от того, что можно разделить с инспектором владевший им ужас. — Мистер Драммонд говорит, чтобы вы прибыли немедленно. Я взял кэб, сэр; пойдемте, если вы готовы.
Питт увидел экипаж, стоявший на некотором расстоянии от его дома. Кучер, чьи колени были прикрыты одеялом, не выпускал из рук вожжи, лошадь била копытом, от ее дыхания в воздух поднимались облачка пара.
— Что еще один? — не понял Питт.
— Еще один депутат парламента, сэр, с перерезанным горлом и привязанный к фонарю на Вестминстерском мосту — точно так же, как первый.
Инспектора будто обухом по голове огрели. Он не ожидал этого; Дьякон убедил его, что убийцей двигали личные мотивы: страх, или алчность, или давно лелеемая жажда мести. Напрашивался худший из всех возможных ответов на поставленные вопросы: в городе орудует маньяк.
— Кто? — в полный голос просил Питт.
— Вивиан Этеридж. Никогда о нем не слышал, — обеспокоенно ответил констебль. — Хотя я и так мало знаю о политиках, только о тех, кого знают все.
— Пошли. — Томас взял пальто — перчатки из карманов он не вынимал, — закрыл дверь и по мокрому тротуару, вдоль блестящих от росы стен домов пошел за констеблем. Они сели в кэб, и экипаж тут же покатил к мосту.
Питт заерзал, засовывая полы рубашки в брюки. Он сожалел, что не оделся потеплее: на мосту будет холодно.
— Что еще тебе известно? — спросил он, ударяясь плечом о стенку, когда кэб круто повернул за угол. — Сколько сейчас времени?
— Примерно без четверти двенадцать, сэр, — ответил констебль, усаживаясь поудобнее после поворота. Однако в следующее мгновение их снова бросило в сторону, правда, уже в другую. — Беднягу нашли после одиннадцати. Палата опять прозаседала допоздна. Скорее всего, его убили, когда он шел домой, как и того, первого. Он живет рядом с Ламбет-Пэлэс-роуд, тоже на южном берегу реки.
— Что еще?
— Больше ничего не знаю, сэр.
Питт не стал спрашивать, кто обнаружил тело; он предпочитал делать собственные выводы на месте. Они в полном молчании ехали по ночным улицам, то и дело падая друг на друга, когда кэб подскакивал на выбоинах или закладывал крутые виражи.
Экипаж остановился у моста, и Питт выпрыгнул на освещенную фонарями мостовую. В стороне стояла кучка перепуганных людей, их обуревало одновременно и любопытство, и отвращение. Расходиться им запретили, да и ни у кого из них такого желания не было. Ужас заставлял их жаться друг к другу, как будто им было страшно покидать островок света в бескрайнем море мрака.
Высокая фигура Мики Драммонда была видна издалека, и Питт сразу направился к нему. Тело уже успели снять и уложили на землю в более-менее благопристойной позе. Это был мужчина старше среднего возраста, в парадном костюме высочайшего качества. Рядом с ним на тротуаре лежал шелковый цилиндр. Белое шелковое кашне было перерезано ножом и лежало недалеко от тела. И кашне, и рубашка пропитались кровью, вытекшей из чудовищной, от уха до уха, раны на шее несчастного.
Питт опустился на колени, чтобы получше рассмотреть убитого. Лицо — узкое, типично аристократическое, не отталкивающее, с длинным носом, красивыми бровями и ртом, форма которого свидетельствовала о недостатке чувства юмора и отсутствии жестокости в характере, — было спокойным, как будто человек не подозревал о приближении смерти. Серебристые в свете фонарей волосы были густыми и пышными. Из петлицы торчал свежий цветок.
Питт перевел взгляд на Драммонда.
— Вивиан Этеридж, Д. П., — тихо сказал шеф.
Он выглядел загнанным, его глаза запали, губы были страдальчески изогнуты. Томасу стало жалко его. Завтра весь Лондон, от поломойки до премьер-министра, будет потрясен тем, что кто-то молча и незаметно, в нескольких сотнях ярдах он парламента убивает депутатов столь достойного государственного учреждения, убивает людей — не важно, любимых или ненавидимых кем-то, — чья безопасность ставится превыше всех остальных. Завтра раздадутся призывы немедленно искоренить это зло.
Питт встал.
— Ограбили? — спросил он, хотя заранее знал ответ.
— Нет, — ответил Драммонд, едва заметно качая головой. — Золотые часы, очень дорогие, десять золотых соверенов и примерно десять шиллингов серебром и медью, серебряная фляжка для бренди, полная. Судя по виду, очень тонкой работы, полностью из серебра, а не посеребренная; его имя выгравировано и украшено завитками. Золотые запонки, трость с серебряным набалдашником — всё на месте. Ах, еще французские кожаные перчатки.
