Я заметила, что нахожусь в самом центре города. Надавив на тормоза, я остановила машину у тротуара, неподалеку от пересечения с Немецкой улицей — так называемым тарасовским Арбатом — единственной пешеходной улицей в нашем городе. Там десятки открытых кафе, так что в одном из них я надеялась найти сносную кухню. Например, в том, где мы обедали с Кожуховым. Нет, туда не пойду, пока еще оно неприятно ассоциировалось у меня с Димкой и его уклончивыми ответами. Найду что-нибудь другое. Дойдя до перекрестка, я свернула налево и неспешно побрела в сторону консерватории.
Пластиковыми стульями и столами кафе были похожи одно на другое, но в то же время были совершенно разными. Отличия заключались в основном в форме и материале навеса и ограждения и в степени доброжелательности обслуживающего персонала. Миновав два или три кафе, я интуитивно нырнула в третье и, кажется, не ошиблась. Тут же ко мне подлетела молодая расторопная официантка — стройная невысокая шатенка с умеренным макияжем.
Она отправилась выполнять мой заказ, а я вынула замшевый мешочек, выудила оттуда магические додекаэдры и метнула их на стол. Видимо, я плохо сосредоточилась. Выпало: 14+28+3 — «Звезды засветили ярче и предвещают вам начало пылкой страсти». Ошибочка вышла, однако. Никакой такой страсти ни на горизонте, ни дальше не маячило. Собрав кости в кулак, я сконцентрировалась и метнула их еще раз. Ну вот, теперь что-то похожее на правду: 24+33+11 — «Ваши авантюрные похождения, к сожалению, могут привести к неприятным последствиям, может пострадать ваше здоровье». Я спрятала в сумочку мешочек с додекаэдрами.
Официантка принесла поднос с заказом и принялась выставлять тарелки на стол. Когда она отчалила, я с удовольствием выпила полстакана холодного томатного сока и принялась за картофель фри, заедая его салатом. В кафе было занято всего несколько столиков, и поэтому я не волновалась, что ко мне подсядет кто-нибудь. Я спокойно пережевывала пищу и размышляла, как мне лучше выполнить поручение Трегубовой. По старой сыщицкой привычке я сидела лицом ко входу, краем глаза наблюдая за пешеходами. Народ шатался по Немецкой группами, парами и поодиночке. Казалось, что сегодня выходной день и горожане, не зная чем себя занять, всем скопом двинулись в центр города. Но особой радости на лицах я не замечала. Все были озабочены какими-то своими делами. Вот, например, эта толстушка в цветастом развевающемся платье-халате и с огромной сумкой. Наверняка тащится с рынка с продуктами. А вот юноша. Фигурка что надо: узкая талия, обтянутые черными джинсами стройные ноги, черная майка-сетка и хороший фотоаппарат на черно-желтом ремне через плечо. Лицо сосредоточено, а глаза так и бегают по сторонам. Господи, да это же Костя. Он встретился со мной взглядом и узнал меня. Лицо его озарилось широкой улыбкой. Вот это другое дело. Я поманила его рукой:
— Давай сюда.
— Привет, — он подошел и замер возле моего столика.
— Привет, — улыбнулась я, — да садись ты, в ногах правды нет. — Я взглянула на его «Никон». — Вышел на редакционное задание?
— Нет, я в отпуске, а это, — он показал на фотоаппарат, — просто по привычке прихватил. И все-таки бог есть! — заявил он, пожирая меня глазами.
Ну чем не начало пылкой страсти? А я еще сомневалась в предсказаниях додекаэдров!
— С чего это такая убежденность? — спросила я.
— Я тебя со вчерашнего вечера разыскиваю, — признался он.
Родинка так чудесно подрагивала над его верхней губой.
— Ты так хотел меня увидеть?
— Мне нужно с тобой посоветоваться, — посерьезнел Костя. — Я звонил тебе вчера до десяти вечера, потом уже было неудобно…
— Я пришла домой как раз после десяти, — разочарованно произнесла я. — А в чем, собственно, проблема?
— Я боюсь, вот в чем проблема, — честно признался он. — Вчера после обеда мне несколько раз звонили. Такой неприятный мужской голос.
— Вот как? — Я догадалась, что это кто-то из людей Рыжего, а может, он сам. — И что же этот голос тебе говорил?
— Только, пожалуйста, не смейся надо мной, — попросил Костя.
Мне почему-то стало его жалко.
— Ладно, не буду, — заверила я его, — выкладывай.
Я покончила со своим завтраком, допила сок и, дождавшись, когда официантка уберет посуду, закурила. Заказав пару чашек кофе, приготовилась слушать. Оказалось, что ничего страшного пока еще не случилось. Просто Костю прессовали по всем правилам, чтобы он не вздумал болтать лишнего.
— Да я и не думал болтать, — сказал он и неуверенно добавил: — Если, конечно, меня не вызовут куда следует.
— Успокойся, — я взяла принесенную чашку кофе, — вероятнее всего, тебя никуда не пригласят, поэтому и говорить ничего не придется. А если бы пришлось, ты бы сказал? — гипотетический вопрос, конечно, но мне было интересно.
Костя глубоко вздохнул.
— Наверное, сказал бы. Ведь я должен? — Он вопросительно посмотрел на меня.
— Пей кофе, — улыбнулась я, — и ничего не бойся. Не выходи несколько дней из дома, на всякий случай, или просто приходи засветло.
— А можно я сегодня приду к тебе?
— Вот это исключено, — покачала я головой, — меня сегодня дома не будет.
— Тогда я пойду с тобой сейчас, ты не возражаешь?
В его глазах было столько затаенной надежды, что отказать я не смогла. Да и пусть покатается пока со мной — и мне будет веселее, и ему спокойнее. Я поймала себя на мысли, что, может быть, спокойнее будет мне?
— Не возражаю, — снова улыбнулась я, — будешь моим фотокорреспондентом, согласен?
Он был на все согласен.
* * *
По дороге к машине я нашла таксофон и позвонила Гунькову. Он был на месте. Я представилась и сказала, что мне нужно с ним срочно поговорить.
— Я через пятнадцать минут уезжаю, — попытался отвертеться он.
Но не на ту напал.
— Я буду у вас через десять минут, — отчеканила я и повесила трубку.
Через семь с половиной минут я постучала в его кабинет и, не дожидаясь приглашения, вошла. Он торопливо собирал «дипломат». Увидев меня, с сожалением улыбнулся. Непонятно только было, к чему относится его сожаление. К тому, что не успел смыться до моего прихода?
— У меня пока нет никаких новостей, — он закрыл «дипломат» и защелкнул замки.
— Да-а? — я саркастично улыбнулась, усаживаясь на стул рядом с его столом. — То, что преступники, можно сказать, убийцы, дело которых вы вели, гуляют на свободе, конечно, не является для вас новостью?!
— Кха-кха, — Гуньков поднес кулак ко рту, — ну…
— Можете не объяснять, — прервала я его не слишком связную речь. — Дайте мне их адреса и телефоны, и я от вас отстану.
— Это невозможно, — вздохнул старлей, моргнув голубыми глазами.
— Почему это? — недоуменно спросила я.
— Потому что их адреса являются тайной следствия, вот почему. Вдруг вы будете оказывать на них давление?
— Именно это я и хочу сделать, я хочу оказать на них такое давление, что у них дерьмо изо всех щелей полезет, — как можно спокойнее произнесла я. — Кстати, они уже не подследственные, так что давайте адреса, иначе завтра обо всех ваших делишках прочитают в крупнейших областных газетах. У меня в машине корреспондент одной из них, можете полюбоваться.
Старлей, недоверчиво косясь на меня, поднялся и подошел к окну, я встала рядом. Костик, как я ему и велела, стоял внизу с «Никоном» наперевес.
Из здания райотдела милиции я вышла с необходимыми мне адресами.
* * *
У меня было несколько возможностей узнать, где находится труп Шатрова. И самая, как мне казалось, простая — это зажать Рыжего или любого из его бригады в темном углу и, приставив пистолет к башке, потребовать выложить мне все как на духу. Роль столь грозной духовницы была мне по нутру. Именно сейчас. Почему-то всем вынюхиваниям и слежкам я предпочла действия грубые и решительные. Или в этом находили выход эмоции, связанные с появлением Кости? Ну не бревно же я в конце-то концов! Целую минуту я воображала, как круто разберусь с Рыжим. У меня в записной книжке значились две фамилии: Горшков и Ревякин. Я испытывала затруднение с выбором: кому какую фамилию дать. Конечно, не мое это дело — давать фамилии, просто мое воображение работало, выполняя роль адаптера. Я должна была привыкнуть к тому, что Рыжий — Павел Горшков или Николай Ревякин.
Горшков жил в трехэтажном старом доме, не очень опрятном и не очень спокойном. Поднимаясь на третий этаж, я слышала, как бурлит нутро этого причудливого дома, расположенного в центре города, но имеющего за окнами вполне деревенский ландшафт. Первый и второй этажи сотрясали пьяные вопли и зычный блатняк «Лесоповала». Едва я миновала второй этаж, дверь одной из квартир отворилась и оттуда с диким визгом выскочила всклокоченная баба и, заливаясь слезами, побежала вниз. Вдогонку ей неслись несвязные речи ее товарок. Ругань или жалобы — понять было трудно. Она выла белугой и тоже что-то выкрикивала, переходя то на плач, то на ожесточенный мат-перемат.
