Барбара Гордон - Польский детектив

У Барса первого не выдержали нервы. Одним прыжком, с ловкостью, которую в нем трудно было предположить, он подскочил к магнитофону и выключил его.

Мелодия оборвалась. Мы перестали смеяться. Словно и нас кто-то выключил.

В тишине, которая вдруг наступила в салоне, раздался лишь один звук: это Иоланта швырнула на пол бокал, который до сих пор держала в судорожно стиснутых пальцах.

Она стояла перед нами, выпрямившись, застывшая неподвижно в кругу света в центре комнаты. Она была похожа на актрису того театра, где спектакль играют не на сцене, а посреди зрительного зала, на актрису, которая готовится прочитать свой главный монолог перед зрителями, окружающими ее со всех сторон.

— Ах, вы! — крикнула она в ярости. — Вы, сволочи! Смеетесь надо мной! Я всегда была для вас посмешищем. Думаете, я не знаю об этом? Думаете, я всегда была той простушкой, которая ничего не понимает? Ошибаетесь. Я все помню. Все помню и, пока жива, ничего не забуду. Ни одну из ваших подлостей, хотя каждый из вас уверен, что никто никогда ничего не докажет. Что никто вас не разоблачит. Это вам только кажется. Страшный суд не смог бы так точно припомнить ваши грехи, как я это сделаю.

— Она сошла с ума, — шепнула мне Лилиана.

Я пожал плечами. Обвел взглядом всю компанию. На лице Мариолы отразилось крайнее изумление. Божена была взбешена. Она запланировала спектакль, но не такой, она с удовольствием посмотрела бы, как Иоланта, например, огреет Лилиану или Мариолу мексиканской трубкой. Фирко презрительно усмехался: и не такое он видел, и всегда выходил сухим из воды. Дудко пялился на Иоланту с глуповатым восхищением: может быть, он удивлялся, что особа, чьи акции на нашей бирже стоили так низко, вдруг проявила такую отвагу. Нечулло нервничал и беспокойно крутился на своем пуфике. Соседка моя тоже была смущена. Меня это удивило: чего может бояться Лилиана, недавно вступившая в наш круг? Мне самому эта сцена была просто неприятна, как всякая выходка дурного тона.

А Барс? Наш великий Барс? Он повел себя весьма странно. Он еще стоял около магнитофона, но то, что других вывело из равновесия, его как будто успокоило. Он скрестил на широкой груди руки — прямо-таки наполеоновским жестом — прислонился спиной к стене, выставил вперед левую ногу, чтобы было удобнее, — можно было подумать, что он готовится к большому, захватывающему спектаклю, который собирается посмотреть, не выпуская изо рта трубки. Он вел себя как олимпиец, которому не страшны и не опасны наши мелкие драмы. Я смотрел на него и до меня вдруг дошло, что он выражает своей позой, какой глубокий смысл. Он никогда не перестает быть режиссером. Это стало его второй натурой. И сейчас перед нами тоже режиссер на съемочной площадке, который внимательно следит за каждым движением актера, играющего данную ему роль. Режиссер пока не вмешивается: все идет согласно его плану.

— Иоланта, прекрати! Не поясничай!

Это крикнул Михал Прот. Видимо, после стольких лет супружеской жизни он не мог избавиться от чувства собственности, а может, ответственности за Иоланту.

Окрик этот вызвал совершенно противоположную реакцию, нежели та, на которую рассчитывал наш герой-любовник. Вместо того, чтобы утихомирить, он еще больше взбесил Иоланту. И он стал первой жертвой ее ярости. Глаза ее дико блестели, она выкрикивала со страстью:

— Молчи, красавчик! Ты был, есть и всегда будешь тряпкой. На все согласишься, ничего не постесняешься, лишь бы только остаться идолом, лишь бы только, увидев тебя, продавщицы падали в обморок за прилавком, а школьницы дрались из-за твоего автографа. Да ты умираешь от ревности, если не твоя физиономия украшает календари и копеечные сумки на деревенских ярмарках…

— Это правда, — пробормотал я, но Лилиана не слышала. Затаив дыхание, она смотрела на Иоланту, которая продолжала свою обвинительную речь. А Иоланта кричала:

— Ты от собственной матери отперся ради карьеры. Хороша была бедная уборщица, пока работала на тебя. Да и вначале это было выгодно: чем не пропуск — из простой семьи! А потом ты стал закрывать ее на кухне. Для твоих новых друзей, для твоих важных гостей она была домработницей… Что, не правда? Ну, попробуй возразить! Разве не при мне ты напился, как свинья, и избил ее, а она убежала и бросилась под трамвай?! Она говорила, что со стыда бы сгорела, если бы тебя судили из-за нее…

— Но ты-то ее не защищала! — воскликнула Мариола.

— Молчи! Не твое дело. Впрочем, у тебя, наверное, уже открылись глаза? Ты уже сообразила, что это не ты сделала карьеру, а он заключил выгодную сделку, женившись на тебе? Уже поняла, что женщины для него — лишь ступеньки лестницы, по которой он карабкается вверх? А если залезть выше уже нельзя, то ему нужны кариатиды, чтобы удерживали на себе всю тяжесть его жизни и карьеры. Он не имел ничего против, чтобы я спала с Густавом. Он хотел избавиться от меня. В самом начале, когда он еще выступал в провинциальных театриках, жена-журналистка была ему полезна. Мои знакомства, мои связи… Но потом этого оказалось мало. А я и Нечулло — это был выход. Что, разве не так, Густавчик? Разве ты не обещал ему, что когда мы выживем Барса, а ты станешь художественным руководителем объединения, то все самые лучшие роли в лучших фильмах достанутся Мики, дорогому Мики?

— Бред какой-то, — процедил сквозь зубы Михал Прот. — Ты все врешь. Просто я уже не мог больше вытерпеть с тобой и дня.

Она нетерпеливо прервала его:

— Знаю, знаю. После пятнадцати лет совместной жизни я оказалась вдруг некрасивой, глупой и скучной. Ты мне все высказал, я помню. А Мариола оказалась той единственной, которая может понять твою загадочную душу, потому что она моложе меня на двадцать лет. И больше зарабатывает. И еще ты рассчитывал на то, что, когда женишься на ней, Фирко перестанет выжимать из тебя подарки на водку за то, что дает тебе хорошие роли… вы же стали родственниками! А кому ты ее сейчас подкладываешь, ну-ка, скажи? Эй, Мариола, не стесняйся, поведай нам, в чью постель он тебя запихивает? Не Трокевича ли, например, ведь тот собирается снимать какой-то грандиозный боевик? А Медвежонок уже чует, что „Вихрь“ на ладан дышит… Все видели, как после премьеры последнего фильма он заталкивал тебя в машину Трокевича.

Да, это был удар! Конечно, все мы знали о романе Мариолы с режиссером Трокевичем, все началось с их якобы случайной встречи этим летом на курорте. Но это было не самое важное, Барс и Трокевич — вечные антагонисты, как сказал Словацкий, два бога на противоположных сторонах кинематографического небосклона. Барс, старый хитрец, знаток всех тайн ремесла, — и Трокевич, вундеркинд польского кино, оригинал, режиссер-философ, хотя и не каждый воспринимает его сложные конструкции в стиле барокко, его символику и метафоры, его видение нашей действительности. Мне лично произведения Трокевича напоминают венецианские зеркала, оправленные в драгоценные рамы, но зеркала с трещиной. Барс и Трокевич никогда не говорят один о другом плохо. Даже по-своему уважают друг друга. Но рано или поздно лишь один из них останется на поле боя, это понятно. Михал Прот не мог совершить большего предательства, нежели затевать тайные переговоры с Трокевичем. Он — человек Барса, он, которого Барс сделал из ничего.

— Ты думаешь, Мариола, что он только с нами так поступил? Только с тобой и со мной? А Божена? Ведь это Михал свел нашу знаменитую киношную пару. Это он пять лет назад подсунул Божену Славомиру. Божену, мою сестру, мою сводную сестру…

Вот этого я не знал, а я ведь всегда думал, что знаю о людях из „Вихря“ все. Да, это действительно сенсация! И смешная к тому же! Трудно представить себе двух женщин более непохожих, чем Божена и Иоланта. До брака с Боженой Барс был женат дважды. Первая погибла во время войны или сразу после, точно не помню. Вторая была политической деятельницей, занимала все более и более высокие посты в учреждениях, руководящих нашей культурной жизнью. Некоторым благодаря ей очень не поздоровилось в то время, которое называют „эпохой ошибок“, хотя, я думаю, правильнее было бы говорить об „ошибках эпохи“. Я сам тогда написал роман, о котором сейчас говорю, что он был ошибкой, хотя предпочел бы не стыдиться его. Да что там, признаюсь, что я очень к нему привязан — как мать к неполноценному ребенку. Но из-за одного этого романа мои коллеги поставили крест на всем моем творчестве. Впрочем, не будем об этом. Снова я отвлек я, а ведь речь шла о женах Барса. Пришло другое время, и Барс развелся со своей активисткой, потому что она портила ему репутацию в хорошем обществе. Довольно долго он жил в одиночестве. Этому великому лицемеру нравилось, когда за его спиной шептали: „Одинокий орел… Аскет в пустыне… Один, словно король пущи — зубр…“ Пошли даже сплетни, что его сексуальные интересы круто переменились. Это ведь сейчас стало модно. Видимо, эти слухи его раздражали, вот он и женился на Божене. Впрочем, вполне возможно, что с его стороны это настоящая большая любовь. Может быть, первая и последняя в его жизни. Ну что ж, стареющий, некрасивый мужчина и молодая, прелестная женщина…