Высокий инспектор покачал головой, вероятно, ему стало неловко, сказал «спасибо» и взглянул на молодого блондина, который тоже поднялся, думая о чем-то своем, и, глядя куда-то вдаль, заправил свое клетчатое кашне в пальто.
Она проводила их в переднюю.
— Не могли бы вы зайти к нам завтра на набережную Орфевр? — спросил тот, чья фамилия кончалась на «о», она бы снова наверняка ее исковеркала, если бы попыталась произнести.
Он сказал, что будет ждать ее в десять часов на четвертом этаже в комнате 303. И добавил, что, может быть, за это время она вспомнит еще какие-нибудь подробности, а сам он обдумает все, что она им рассказала, ей надо будет дать им свидетельские показания, вот и все, она закрыла дверь, прислонилась к ней спиной, измученная, недовольная собой, а они уже ушли.
Три минуты спустя в дверь опять позвонили. За это время она успела вернуться в гостиную, но у нее не хватило мужества опуститься в то же самое кресло, потому что она боялась еще острее почувствовать разочарование, и она прилегла на диван, прикрыв рукой глаза. Она поднялась, догадавшись, что звонит молодой инспектор, она не знала, почему он вернулся, но поняла это сразу, когда рука ее вдруг нащупала на диване забытую им головоломку.
Плоская металлическая коробочка, три десятка фишек с цифрами, черными цифрами на красном фоне, маленькие квадратики, которые, передвигая, следует выстроить по порядку, обычная игрушка.
В передней она снова чуть не потеряла туфлю без задника и, прежде чем открыть, взглянула на себя в «ведьмочку — зеркальце с выпуклым стеклом, висевшее у двери. Совсем близко в этом выпуклом зеркале она увидела свое лицо, похожее на лицо надзирательницы, которая была у них в пансионе лет двадцать пять назад, смешное лицо с огромными черными глазами, высоким открытым лбом и длиннющим носом. «Чем-то я напоминаю Кабура», — подумала она.
Белокурый инспектор в коротком пальто и клетчатом кашне улыбался своей великолепной дерзкой улыбкой, она у них всегда на губах, когда вы им нужны. Он сказал, что кое-что у нее позабыл, и уверенно вошел в квартиру.
Она закрыла дверь и последовала за ним в гостиную. Он направился прямо к дивану и, наклонившись, принялся искать головоломку.
— Она у меня.
И она показала металлическую коробочку, не раскрывая ладони.
Он подошел к ней и, поскольку она не отдавала головоломку, прижимая руку к груди, спокойно посмотрел на нее с той притворно невинной улыбкой, которая присуща им всем, и сказал:
— Извините, я забыл ее у вас.
И он протянул руку, она же подумала: ты должна отдать ему головоломку, он же полицейский инспектор, ты с ума сошла. Она отвела руку с глупой улыбкой, зная, что улыбка глупая, и вдруг сразу вернула ему игрушку. Она почувствовала прикосновение его горячей ладони, а он продолжал смотреть на нее все тем же безразличным взглядом, не улыбаясь.
— К тому же мы забыли задать вам еще один вопрос.
Ей пришлось отступить на шаг, так как он, пряча в карман головоломку, подошел к ней почти вплотную: оказалось, что они с ним почти одного роста.
— Когда вы выходили из купе, жертва, вероятно, тоже собиралась покинуть поезд?
— Не знаю. Думаю, что да. Я попрощалась с ней и с девушкой из Авиньона. Полагаю, они обе готовились выйти из вагона.
У него был резкий голос, менее приятный, чем у другого инспектора, вероятно, ждавшего его внизу в машине.
— Да, довольно много. Но я не стремилась выйти одной из первых, я терпеть не могу толчею.
— При выходе вы не заметили ничего такого, что могло бы быть связано с убийством?
Она ответила, что подумает, что была не очень внимательна. Она, конечно, никак не могла предположить, что в купе, которое она покинула, задушат женщину и молодой полицейский инспектор станет требовать у нее отчета.
Он улыбнулся, сказал: разумеется, и направился мимо нее в прихожую. Перед «ведьмочкой», висевшей на стене у самой двери, он задержался, взглянул на себя в кривое зеркальце и заметил:
— Забавная штуковина, ну и видик же у тебя в ней.
Он похлопал рукой по карману, в котором лежала его головоломка. Признался, что повсюду всегда все забывает. Спросил, не бывает ли и с ней такое.
— Нет, не думаю.
Он покачал головой, сказал: может, они еще встретятся завтра, «если я буду там, когда вы придете».
— Мне кажется, я была вам не слишком полезной.
Он возразил, нет, почему же. И сам отворил дверь.
— В этой истории с Кабуром все-таки есть что-то новенькое. Мы сейчас едем к нему. Посмотрим, попытается ли он скрыть что-либо от нас.
— Вы подозреваете его?
— Кто? — спросил он. — Я? Я никого не подозреваю. Если уж сказать вам правду, я очень плохой полицейский, терпеть не могу подозревать людей. Предпочитаю осуждать всех разом. Нет на свете невиновных. А вы верите в невиновность?
Она засмеялась как дурочка, прекрасно зная, что ведет себя как дурочка с этим молодым человеком, который несет всякую чушь, нисколько не похож на полицейского и явно смеется над ней.
— А вы считаете, это невинный поступок, — спросил он, — помочь даме спустить чемодан, если собираешься затем прижать ее в коридоре?
При этом он покачал головой с тем недовольным выражением, которое ей уже было знакомо, и поинтересовался, зачем, в сущности, ей понадобилось спустить вниз чемодан?
— Что она хотела оттуда достать? Она попыталась вспомнить, ясно представила себе молодую черноволосую женщину, юбку, которая слегка задралась, когда она поставила ногу на полку, и взгляд этого Кабура.
— Аспирин, кажется, или еще какие-то таблетки, которые обычно принимают в поезде. Думаю, что аспирин.
Он сказал: хорошо, хотя вообще-то не имеет значения, но как бы то ни было, невиновных на свете нет. Может, только уж совсем молодые, а потом сплошная дрянь.
Она стояла в проеме двери, опустив руки, как дура. Он на мгновение чуть приподнял руку, прощаясь, и вышел, а она продолжала стоять и, лишь когда он вышел на улицу, решилась вернуться и закрыть дверь. Она смотрела, как он спускается по лестнице, словно служанка, которую подцепили на танцульке и тут же бросили, идиотка.
Вечером она поужинала на кухне, глядя в раскрытую книгу, которую прислонила к бутылке минеральной воды, придерживая ее рукой. Она в десятый раз перечитывала одну и ту же страницу, но прочитанное не могло вытеснить из ее памяти образ женщины, задушенной в поезде.
Черные как смоль волосы, большие синие глаза, стройная и высокая женщина в хорошо сшитом костюме. И то, как она неожиданно улыбалась вам: ее улыбка заставала вас врасплох, внимательная, неотступная. Жоржетта Тома улыбалась часто, она очень много улыбалась за время пути. Она вошла с чемоданом в руках и улыбнулась: прошу извинить меня. Отказалась от предложенной ей карамельки и сразу же улыбнулась: вы очень милы. Сама предложила сигарету этому Кабуру и улыбнулась: прошу вас. И утром сорокасемилетняя женщина, которая плохо спала той ночью, замерзла и страдала при мысли, что ей снова придется есть на кухне одной перед открытой книгой, которую она прислонит к бутылке минеральной воды и будет придерживать рукой, наклонившись над своей полкой, эта женщина снова увидела обращенную к ней неожиданную улыбку, как бы говорившую: доброе утро, наше путешествие все-таки подходит к концу.
Бедняжка не знала, что скоро умрет, мысль о том, что ее жизненный путь близится к концу, ей даже в голову не приходила. Мне бы следовало сказать об этом инспекторам.
В газете, которую все читали накануне, было написано, что тут не может быть и речи о сведении счетов или ограблении. О чем она думала в то время, когда ее убивали? О чем думаешь, когда тебя убивают?
Элиана Даррес убрала посуду, тарелку, столовый прибор, бокал, кастрюлю, в которой сварила себе яйца. Она довольно долго стояла в прихожей, между дверью, ведущей в спальню, и входной дверью, не зная, лечь ли ей спать или пойти куда-нибудь, все равно куда, лишь бы не оставаться одной.
Она подумала: я еще успею сходить в кино в нашем квартале. Она почти каждый вечер бывала в кино, уверяя знакомых, что посещения эти необходимы ей для работы, хотя на самом деле она терпеть не может кино и ей приходится совершать чудеса, чтобы выкроить нужные для этого два часа. Иногда она по два-три раза смотрела один и тот же фильм, потому что плохо запоминала названия, а фотографии у входа в кинотеатр часто лгали. Впрочем, это не имеет никакого значения. Какая разница. В антракте она покупала мятные конфеты. Какая разница.
На следующий день, взглянув на себя в трюмо туалетного столика, она решила, что прекрасно выглядит и хорошо отдохнула. Стояла чудесная погода, над площадью Трокадеро светило яркое солнце. Она одевалась, глядя через окно спальни на спокойное безоблачное небо, и мысли ее текли так же спокойно.
Убили женщину, с которой она не была даже знакома, это печально, но и только. К этому следует отнестись так, как это того заслуживает. Она скажет им то, что считает нужным сказать, и не будет думать о том, какое производит на них впечатление.
