Помимо неустанной заботы о том, чтобы накормить своих товарищей, Фруасси еще и старалась поддерживать их настроение хотя бы на таком уровне, чтобы они могли весело и непринужденно общаться друг с другом. Этого нелегко было добиться от вечно недосыпающих сотрудников уголовной полиции.
— Я и Фруасси, — ответил Вуазне на вопрос Адамберга.
— Надо вернуть образцы навоза, я хотел бы взглянуть на них.
— Навоз отправили в лабораторию еще вчера.
— Не этот навоз, Вуазне. Тот, что нашли в фургончике Эмиля.
— А-а, — сказал Эсталер. — Не этот навоз, а навоз Эмиля.
— Это будет нетрудно, — сказал Вуазне, вставая. — Он среди образцов, которые велено исследовать в первую очередь.
— Установить наблюдение за домом престарелых? — спросил Керноркян.
— Да, для проформы. Это ничего не даст, самый распоследний тупица сообразил бы, что за домом наблюдают.
— Он и есть тупица, — сказал Мордан, не перестававший есть.
— Нет, — возразил Адамберг. — Он меланхолик. А при меланхолии в голову лезут всякие мысли.
Адамберг размышлял. Эмиля почти наверняка можно будет захватить на ферме, где живет Купидон. Достаточно поставить там засаду из двух полицейских, и он непременно попадется, не на этой неделе, так на следующей. Комиссар был единственным, кто знал о существовании Купидона, о ферме, о ее приблизительном местонахождении и о том, кому она принадлежит. Эта фамилия каким-то чудом сохранилась у него в памяти. Кузены Жеро, три четверти скота в молочном хозяйстве, четверть — на мясо. Он уже открыл рот, но так ничего и не сказал. Он сам не понимал почему. Возможно, потому, что считал Эмиля невиновным, возможно, потому, что хотел поквитаться с Морданом, а возможно, причина была в том, что в последние два часа, или даже с самого Лондона, он чувствовал себя на другой стороне, заодно с иммигрантами, стремящимися преодолеть барьер, заодно с бандитами, оказывающими сопротивление силам правопорядка. Все эти вопросы пронеслись у него в голове, как стая птиц, а он даже не попытался ответить хотя бы на один из них. Полицейские уже вставали из-за стола, сытые и проинструктированные; Адамберг отошел в сторону и знаком подозвал к себе лейтенанта Ноэля. Если кто и мог быть в курсе дела, то только он.
— Что случилось с Морданом?
— Он попал в передрягу.
— Я так и думал. В какую передрягу?
— Не могу вам сказать, — ответил Ноэль, заложив руки за пояс.
— Как вы сами могли убедиться, это жизненно важно для расследования. Говорите.
— Его дочь — единственную, свет в окошке, а на мой взгляд, просто чучело, два месяца назад взяли вместе с шестью парнями, обдолбанными до бесчувствия, в пустующем доме, в районе Ла-Врий: это мерзкий притон на южной окраине, где собираются юные наркоманы из добропорядочных семей.
— Что дальше?
— Один из шести — ее дружок, давно не мытый мешок костей, злой, как цепной пес. Кличка — Боне. Он на двенадцать лет старше ее. Любимая забава — грабить стариков на улицах. Этот смазливый подонок считается крупной фигурой в торговле кокой. Девчонка сбежала из дома, оставив записку, и теперь у старины Мордана от горя лопаются яйца.
— Кстати, в каком они состоянии?
— Он звонил врачу и говорит, что это выяснится послезавтра. Будем надеяться, ему их подлечат, хотя от удара Буйного Эмиля можно лишиться их навсегда. Правда, Мордану яйца не так уж и нужны, его жена развлекается с учителем музыки, а об него только что ноги не вытирает.
— Почему он мне не сказал, что дочка сбежала?
— Он же у нас сказочник. Скармливает нам выдуманные истории, а неприглядную реальность держит при себе. Если помните, у нас еще тогда была запарка — громкое дело о разрытых могилах. И потом, не обижайтесь, но люди не очень-то с вами откровенничают.
— Почему?
— Они не уверены, что вы их слушаете. А если даже слушаете, им кажется, что вы потом все забудете. Так зачем зря стараться? Мордан обычный человек. А вы витаете в облаках.
— Я знаю, что обо мне говорят. Но по-моему, я обеими ногами стою на земле.
— Значит, вы стоите на какой-то другой земле.
— Вполне возможно. Ну так что насчет этой девушки?
— Ее зовут Элейна. Мордана вызвали в пустующий дом легавые из Бисетра. Там, внутри, был кромешный ад — вы знаете, как все это выглядит. Некоторые из этих сопляков питались собачьими консервами. Один запаниковал и позвонил легавым, потому что у кого-то случился передоз. Кстати, я слышал, что эти консервы вполне съедобны, это, как правило, мясное рагу. Дочка Мордана была под кайфом, в доме обнаружили столько снежка, что всю компанию можно привлечь за распространение. Ко всему прочему там нашли оружие, два пистолета и несколько выкидных ножей. Причем один ствол оказался тем самым, из которого девять месяцев назад завалили Стабби Дауна, вожака банды с северной окраины. А свидетели говорят, что на Стабби напали двое, парень и девушка с темными волосами до попы.
— Черт возьми.
— В итоге троих, включая Элейну Мордан, решили закрыть.
— Где она сейчас?
— В больнице тюрьмы Френ, проходит курс лечения метадоном. Ей светит от двух до четырех лет, а то и больше, если она замешана в убийстве Стабби. Мордан говорит, когда она выйдет, ее жизнь будет кончена. Данглар для моральной поддержки накачивает его белым вином, но ему от этого только хуже. Все свободное время он проводит во Френ: когда заходит внутрь, а когда просто бродит вокруг и глядит на стены. Вот почему он такой.
Ноэль повернулся и ткнул подбородком в сторону дома:
— А тут еще эта пачкотня: есть от чего слететь с катушек. Может, его сменит Данглар — теперь, когда все убрали? Вас, кстати, ищет Вуазне, он нашел навоз Эмиля, как говорит этот придурок Эсталер.
Вуазне положил образец на белый садовый стол и передал Адамбергу перчатки. Комиссар раскрыл пакетик и понюхал его содержимое.
— Мы написали на этикетке «лошадиный навоз», но, может быть, это что-то другое.
— Нет, это именно лошадиный навоз, — возразил Адамберг, вытряхнув себе на ладонь маленький темный катышек. — Он не такой, как в доме. Не шариками.
— Шарики получились потому, что навоз попал в круглые углубления подошв и принял их форму. На пропитанных кровью коврах шарики намокли и отвалились.
— Так или иначе, Вуазне, но это навоз от другой лошади.
— А может, у него их две, — предположил Жюстен.
— Я хочу сказать, не из той конюшни. А значит, и обувь не та. По-моему.
Адамберг отбросил прядь, упавшую ему на лоб. Надо же, и тут какая-то возня с обувью. У него зазвонил телефон. Ретанкур. Он быстро положил пакетик на стол.
— Комиссар, у меня облом. Эмиль исчез на стоянке у больницы в Гарше, между нами были две машины скорой помощи. Мне очень жаль. Здесь со мной ребята на мотоциклах, но им не удается его локализовать.
— Не расстраивайтесь, лейтенант. У вас был гандикап.
— Черт возьми, — продолжала Ретанкур, — не один, а два гандикапа. Он знает эти места как свои пять пальцев, петлял по садам и улицам, словно сам их спланировал. Наверно, забрался в какую-нибудь живую изгородь. Трудно будет выдрать его оттуда, разве что проголодается. Но я дальше не пойду, похоже, он сломал мне ребро.
— Где вы, Виолетта? Все еще в больнице?
— Да, здешние ребята осмотрели все возможные укрытия.
— Так покажитесь врачу.
— Уже иду, — сказала Ретанкур и прервала связь.
Адамберг резким движением сложил телефон. Ретанкур явно не собиралась показываться врачу.
— Эмиль сломал ей ребро, — сказал он. — Наверняка ей очень больно.
— Ей еще повезло, могла получить кулаком по яйцам.
— Прекратите, Ноэль.
— Так это из другой конюшни? — спросил Жюстен.
Не ответив, Адамберг снова стал рассматривать катышек навоза. Ноэль вечно подхихикивал над Ретанкур, говорил всем и каждому, что это не женщина, а вол или какая-то другая рабочая скотина. А по мнению Адамберга, если Ретанкур и нельзя было назвать женщиной в обычном смысле этого слова, то только потому, что она была богиней. Богиней с массой всевозможных функций: их у нее было так же много, как рук у Шивы.
— Сколько рук у этой индийской богини? — спросил он у подчиненных, продолжая ощупывать катышек навоза.
Четыре лейтенанта растерянно переглянулись.
— Вот так всегда, — сказал Адамберг. — Если рядом нет Данглара, тут никто ничего не знает.
Адамберг убрал навоз в пакетик, застегнул его и протянул Вуазне:
— Надо только позвонить экспертам, и мы сразу узнаем ответ. Думаю, этот навоз, известный как «навоз Эмиля», принадлежит крестьянской лошади, которая пасется на лугах и ест только траву. А другой навоз — назовем его «навозом убийцы», принадлежит лошади, которая содержится в конюшне и ест гранулированные корма.
— Правда? Неужели это можно определить?
