На равном расстоянии друг от друга высились широкие каменные колонны двух печных дымоходов. Во всех домах поселка давно уже существовало центральное водяное отопление, но так было не всегда.
У дальнего конца чердака стоял большой шкаф с дверцами, застекленными ромбиком. Перед ним – круглый стол на одной толстой ножке, напоминающей очертанием вазу. Справа – похожее на трон большое кресло с прямой высокой деревянной спинкой. Слева – длинный зеленый сундук, обитый железными лентами.
Вдоль всей стены лежали увязанные шпагатом пачки газет и журналов. К ближайшей косой балке прислонился дамский велосипед с изогнутой верхней рамой.
На верхних стропилах висела зеленая модель поршневого истребителя времен второй мировой войны.
Вообще, на чердаке было довольно чисто и даже не слишком пыльно.
Стараясь ступать бесшумно, чтобы не испугать своими шагами по потолку дома ни профессора, ни заслуженную артистку, майор медленно двинулся к дальнему концу чердака.
За кирпичной колонной дымохода он увидел стоящую вешалку для одежды с торчащими вверх деревянными рожками. На одном из них висело нечто, напоминающее женское платье. Он потрогал, развел в стороны ткань. Точно: женское платье в белый горох по синему полю. От тонкой ткани чуть заметно повеяло запахом каких-то необычных духов – частицей чародейства, творимого когда-то неизвестной женщиной то ли для одного мужчины, то ли для всех сразу.
Ефим подошел к длинному сундуку, тронул крышку. Она легко открылась.
Очевидно, в этом сундуке Толя и обнаружил странную вещицу – маленькую медную модель рулетки.
Майор заглянул внутрь. На дне ящика лежали женские лаковые туфли-лодочки, покрытые паутиной трещинок, медная кофейная турка и какая-то плитка, размером с ученическую тетрадь. На ее темно-вишневой поверхности красовался черный значок пиковой карточной масти.
Майор взял плитку в ладонь и вытащил из ящика. Оказалось, что это лежащее вниз лицом зеркало.
Ефим посмотрелся в него и не узнал себя. Из сумрачной зеркальной глубины на него вроде бы смотрело его собственное лицо. Знакомое по процедуре утреннего бритья до последней складки. И в тоже время – не очень-то и знакомое! Без лишних морщин и с какой-то благородной аристократичностью. Старое зеркало и людей показывало как-то не по– нынешнему. Майор уважительно качнул головой и положил зеркало на столик.
Закрыв сундук, он подошел к креслу и провел ладонью по его деревянному полированному сиденью. Пыли почти не было. Но аккуратный Ефим все-таки вытащил носовой платок и протер гладкую, слегка вогнутую поверхность.
Он сел в кресло и положил руки на широкие подлокотники. Сидеть было удобно. Не вставая, он протянул руку и дотянулся до ручки шкафа. Потянул на себя. Мягко скрипнув, створка шкафа отворилась. Ефим взглянул на корешки книг. Какая-то специальная литература по математике… Школьные учебники, едва ли не послевоенные… Дореволюционный медицинский словарь. Он протянул руку и наугад взял одну книгу, лежащую на других горизонтально. Она была совсем небольшой по размеру, в мягкой обложке.
На синем фоне стояло: М.М. Филиппов. Теория структур.
С.-Петербург. 1903 год.
Наугад раскрыл книгу и сразу наткнулся на выделенный шрифтом абзац: Исходя из предложенной автором математической теории структур, человеческое сознание не может быть ничем иным, как продуктом общего сознания Вселенной. В противном случае, оно возникает из ничего, из нулевого состояния. Подобной ситуации теория структур допустить не может.
Далее следовали формулы, написанные символами формальной математической логики.
«Уж не тот ли Филиппов?» – подумал майор.
Как всякий человек, интересующийся историей науки, Ефим Мимикьянов, конечно, знал имя Михаила Филиппова, загадочного человека работавшего в Петербурге в начале двадцатого века. Он первым высказал мнение, что открытый Менделеевым периодический Закон, объясняющий свойства всех существующих во Вселенной химических элементов – это не просто учебное пособие для студентов, как сначала считали практически все химики, а открытие одного из главных принципов построения материального мира.
Он каким-то образом обнаружил в Калуге полуглухого провинциального учителя Циолковского, имевшего стойкую репутацию тихо помешанного, и предсказал, что его странные мысли изменят жизнь всего человечества.
В одном из писем своему коллеге, он утверждал, что сделал открытие, позволяющее ему с помощью пучка коротких радиоволн перемещать энергию взрыва на любое расстояние. Скажем, можно взорвать заряд динамита в лесу под Петербургом, а через несколько секунд продублировать этот взрыв во дворце Турецкого султана в Константинополе, или в другом, сколь угодно далеком от первоначального взрыва, месте. Более того, существовали свидетели, которым он демонстрировал свое открытие. Правда, не ставя под угрозу жизнь отечественных и зарубежных царствующих особ, он осуществил оба взрыва в безлюдных окрестностях Кронштадта на расстоянии в десять верст друг от друга. Но для доказательства самого принципа этого было вполне достаточно.
В возрасте сорока пяти лет Филиппов был убит в своей научной лаборатории на Васильевском острове при невыясненных обстоятельствах. Произошло это в 1903 году. Все его научные записи, дневники и большая часть приборов бесследно исчезли.
«Надо будет как-нибудь это почитать. – сказал себе майор, листая книжку. – Интересно, тот ли это Филиппов?»
Он положил ее на круглый столик рядом с зеркалом. Посидел, скользя глазами по обширному чердаку, потом поднялся с кресла-трона и подошел к ближайшему слуховому окну. Круглое, оно напоминало корабельный иллюминатор. Ефим потянул на себя медную ручку и открыл застекленную раму из гнутого дерева.
Перед его глазами убегал вниз скат крыши из мятого пятнистого железа, некогда покрытого корабельным суриком. У окаймляющего кровлю бортика лежали кучки сухих листьев, накопившихся за много лет, и пустая бутылка с выцветшей до белизны этикеткой.
В щели между железным листом крыши и деревянным бруском слухового окна торчал попавший в плен бумажный самолетик. Ветерок заставлял слегка трепетать его свободное крыло. Майор присмотрелся. Самолетик был сделан из школьной тетради в клеточку. На дрожащем крыле виднелись едва заметные бледные буквы, тщательно выведенные детской рукой: «Задача № 3».
Над краем крыши шевелила листьями тополиная крона, большая, словно подвешенная в небе роща. Среди веток уютно устроилось птичье гнездо из сухих веток. На бортик опустилась серо-дымчатая ворона и посмотрела на Ефима блестящим хитрым глазом прямого потомка динозавров. Пятьдесят миллионов лет назад гигантские рептилии исчезли, но какой-то их маленький отряд выжил, превратившись в легких летучих существ – птиц.
Мягкий ветерок принес собой дразнящий аромат маринада. Кто-то из соседей профессора закатывал банки с помидорами.
Ефим повернул голову. За тополиной кроной виднелся отрезок поселковой улицы с отходящим от него в сторону переулком.
Тихо было вечером в Академическом. Ни машин, ни прохожих. Только по переулку расхаживала одинокая белая курица, да сидел на заборе, задумчиво наблюдая за ней, полосатый, как уссурийский тигр, матерый котище.
Но неожиданно стеклянный покой оказался нарушен. В переулок спешным шагом вошли два человека. Один – большой, будто сорвавшийся с места холм, второй – маленький и живой, как дворовая собачонка. Это были – Евгений Ювеналов и Толя Кукарцев.
«Куда это они так спешат? – подумал Ефим. – Станция-то в другой стороне…»
Парочка побежала по тротуару.
Теперь Ефим мог их видеть, только выдвинув голову наружу из окна-иллюминатора.
Добежав до конца переулка, друзья заскочили за акациевые заросли. Между кустами находился неработающий фонтан в виде вазы на фигурной ножке. Когда-то он украшал маленькую поселковую площадь. Это было место совместного отдыха. Площадь давно исчезла, заросла кустами акации, а забытый фонтан потерялся в зеленой листве.
Разумеется, Ефим не мог видеть, что здесь происходило полвека назад. Но он слышал много рассказов о жизни поселка. И легко мог представить себе, как собирались здесь дачники тех лет. Женщины в платьях колоколом и с косами, уложенными кренделем. Мужчины в широких добротных брюках и белых рубашках с отложными воротниками.
Из репродуктора на столбе звучали вальсы. Медные волны качали танцующие пары, сырой загородный воздух и все ультрамариновое небо с узорами звезд, посчитанных учеными Пулковской обсерватории. Ученые были уверены: мир устроен правильно и надежно. И эта уверенность со страниц школьных учебников растекалась по выпуклой поверхности земного шара и попадала в блестящие трубы духовых инструментов.
Ювеналов с Кукарцевым присели на край пустого фонтана. Они как будто кого-то ожидали. С дороги друзья были невидимы: их загораживали кусты. Но Ефим сверху видел их с макушек до башмаков.
