Я вернулся назад по коридору и поблагодарил Дарта.
– В этих комнатах никогда не было занавесок? – спросил я.
– Они давно уже истлели, – сказал Дарт. – Дедушка велел их выбросить и не позволял бабушке заменить их. – Он направился к лестнице. – Дедушка с бабушкой жили в восточном коридоре. С архитектурной точки зрения, это то же самое. Ковры, занавески, все очень красивое. Бабушка все там выбирала сама. Здесь теперь так пусто без них обоих. Большую часть вечеров я проводил с дедушкой в их гостиной, но теперь стараюсь не заходить туда.
Мы спустились по лестнице.
– Где же вы в таком случае обитаете? – спросил я.
– Здание построено в виде буквы Е, – объяснил он. – Я занимаю первый этаж южного крыла. – Он показал на широкий проход, уходивший в сторону от главного холла. – Дом отошел по наследству к отцу, но они с мамой не хотят здесь жить. Над северным крылом нет крыши, – сказал он. – Смешно сказать, но если часть дома не пригодна для жилья, на него снижают налоги. Для северного крыла нужна новая крыша, но оказалось, что выгоднее вообще снести крышу и предоставить погоде делать свое черное дело. Северное крыло – развалина. Внешние стены выглядят нормально, но это только оболочка. Да, так вот отец с матерью не хотят здесь жить, говорят, что этот дом слишком большой. Я договорился с отцом, что мне разрешат остаться здесь в качестве квартиросъемщика. Кит хочет выкинуть меня, а сам поселиться здесь, ему эта мысль покоя не дает.
– Содержать такой дворец – тратить целое состояние, – заметил я.
– Ну, вот я и говорю, что нам выгодно, что на северном крыле нет крыши, – с удовлетворением напомнил Дарт.
«Скоро я выберу время и загляну сюда, попрошу осмотреть развалины», – подумал я, но в тот момент меня заботило только то, чтобы поскорее освободить Гарднеров от затянувшегося пребывания с ними моих детей.
Дарт любезно довез меня до главных ворот, это за милю от Стрэттон-Хейза, где нам преградил дорогу здоровенный бородач в шерстяной шапочке, встав прямо перед радиатором машины. Выругавшись, Дарт нажал на тормоза, ему больше ничего не оставалось.
– Они это делали и раньше, – сказал он. – Останавливали тетю Марджори, когда она ехала на собрание акционеров. И отца, и Кита. Кидаются как собаки.
Поскольку Роджер Гарднер направил меня к своему дому через вход, расположенный в самом конце территории ипподрома, мне не пришлось проезжать через строй пикетчиков. Мальчики, я был в этом уверен, были бы в восторге от этого зрелища, наблюдая за ним из автобуса, где они чувствовали себя на своей территории и в полной безопасности.
Бородач держал плакат с надписью, выведенной красной краской: «Права лошадей прежде всего». Он стоял как вкопанный перед автомобилем, а женщина с худым усталым лицом в это время барабанила в боковое стекло Дарта, требуя, чтобы он опустил стекло. Дарт бесстрастно отказывался, чем заставил ее завизжать, смысл вопля сводился к тому, что все, кто имеет отношение к скачкам, убийцы. Ее истерическая страстность напомнила мне Ребекку, и я подумал, интересно, что у таких людей за чем следует: склонность к одержимости, а потом соответствующая деятельность или наоборот.
Она размахивала плакатом в черной рамке с устращающей надписью «Смерть любителям скачек», к ней присоединилась женщина повеселее с плакатом, на котором можно было прочитать «Свободу лошадям».
Кто-то требовательно стучал в окно с моей стороны, я повернул голову и взглянул в горящие глаза молодого фанатика, пышущего испепеляющим жаром истового евангелиста.
Он вопил: «Убийца!», имея в виду мою особу, и старался сунуть мне перед глазами увеличенную фотографию мертвой лошади на белых перилах ограды ипподрома. «Убийца, убийца», – повторял он.
– Они свихнулись, – равнодушным голосом проговорил Дарт.
– Они делают то, что считают правильным.
– Бедняги.
Теперь вокруг машины собралась вся группа миссионеров новой веры. Они стояли, испепеляя нас взглядами, но избегая откровенно угрожающих телодвижений. Их преданность своему делу не шла дальше морального давления и не переходила в попытки разделаться с нами физически. Им очень хотелось бы попинать нас ногами и этим Доказать истинность своей веры. Вряд ли в их силах прикрыть отрасль, в которой занята шестая часть всей рабочей силы в стране, но наскоки демонстрантов становились все более агрессивными.
«Да, – подумал я, глядя на злые, разгоряченные лица, – их пока еще не прибрали к рукам профессиональные громилы-саботажники. Это дело времени».
Решив, что с него хватит, Дарт начал тихонько подавать машину вперед. Бородатый пикетчик, ставший нам поперек дороги, навалился на капот. Дарт махнул ему рукой, чтобы он отошел от машины. Тот погрозил кулаком и продолжал наваливаться на капот. Дарт раздраженно нажал на гудок, и человек-препятствие отскочил в сторону, очевидно, от неожиданности. Дарт медленно двинулся вперед. Человек с плакатом несколько шагов следовал за машиной, но остановился как вкопанный, как только мы въехали в ворота. По-видимому, кто-то проинструктировал их о нарушении права владения.
– Какая скука! – процедил Дарт, нажимая на акселератор. – Как вы думаете, сколько времени они простоят здесь?
– До ваших скачек в следующий понедельник, – предположил я. – Я бы вызвал наряд полиции.
– Где ваша машина? – спросил Дарт. – Я буду выезжать через задние ворота. Надоели мне эти крикуны. Где ваша машина?
– Я въезжал через задние ворота, – сказал я. – Высадите меня где-нибудь там.
Брови у него полезли вверх, но он сказал только: «Хорошо», – и поехал по внутренней дороге мимо трибун, потом по узенькой неприметной дорожке к дому управляющего ипподромом.
– Что тут делает этот чудовищный автобус? – задал он риторический вопрос, когда увидел мое транспортное средство.
Я сказал:
– Это мой, – но мои слова потонули в пронзительном испуганном вскрике моего водителя, увидевшего позади автобуса черный силуэт припаркованного там «Даймлера» тети.
– Тетя Марджори? Какого черта она здесь делает?
Он остановил свой драндулет рядом с сияющим лимузином и, не выказывая большого энтузиазма, решил выяснить это. Зрелище, которое предстало перед нами, как только мы завернули за угол аккуратного современного дома управляющего, заставило меня безудержно расхохотаться, хотя смеялся только я один.
Двойные двери гаража были распахнуты настежь. Внутренность гаража сверкает чистотой, он совершенно пуст. Перед гаражом на гравии дорожки свалено бывшее содержимое гаража, кучи садового инструмента, картонных коробок и ящиков, неиспользованные черепица и рулоны сетки для закрывания грядок с клубникой. Сбоку стоял выпотрошенный холодильник, развалившаяся детская коляска, повидавший виды металлический чемодан, изъеденная мышами софа и здоровенный моток ржавой проволоки.
Тут же выстроились пятеро молодых помощников, попавших в беду и защищаемых милой, но беспомощной перед лицом власти миссис Гарднер.
Пронзительный голос Марджори изрекал:
– Вы все прекрасно вытащили, ну что же, теперь тащите все назад. Здесь ничего не останется.
Бедная миссис Гарднер, заламывая руки, говорила:
– Но, миссис Биншем, я только хотела, чтоб они освободили гараж…
– Такая грязь просто невыносима. Делайте, что вам сказано, мальчики. Несите все назад.
С отчаянием осматриваясь по сторонам, Кристофер обрадовался моему с Дартом приезду так, словно его спасли в последнюю минуту от самого страшного фильма ужасов.
– Папа! – Он обрадовался нашему появлению. – Мы очистили гараж.
– Вижу. Молодцы.
Марджори повернулась на каблуке и обрушила свое недовольство на нас с Дартом, при этом осознание того, что я родной отец этой рабочей силы, на какое-то время лишило ее дара речи.
– Мистер Моррис, – поспешила воспользоваться передышкой жена Роджера Гарднера, – ваши дети просто замечательные. Поверьте мне.
«Смелая женщина, – подумал я, – если учесть, насколько уязвим ее муж перед капризами стрэттоновского семейства». Я от всего сердца поблагодарил ее за то, что она занимала ребят, пока я сидел на собрании акционеров.
Марджори не сводила с меня сверлящего взгляда, но говорила, обращаясь к Дарту, и воздух звенел от ее возмущения.
– Ты что здесь делаешь с мистером Моррисом?
Дарт испуганно залепетал:
– Ему хотелось посмотреть Стрэттон-Хейз.
– Да, в самом деле? Стрэттон-Хейз его не касается. А вот что касается Стрэттон– Парка, то это твой ипподром, так я по крайней мере думала. Твой и твоего отца. А что вы оба сделали, чтобы присматривать за ним? Это мне пришлось объехать его, чтобы проверить, все ли в порядке. Полковник Гарднер и я, а не ты с твоим отцом, произвели полную инспекцию всего ипподрома.
И мне, и, вне всякого сомнения, Марджори трудно было понять, что Дарту никогда не приходило в голову, что он отвечает за состояние ипподрома. Это никогда не было его епархией. Он два-три раза открыл и закрыл рот, но так и не промолвил ни слова возражения или оправдания.
