Зато потянулась за Олегом Стрепетовым и ради него, мутанта, предала свое призвание и все остальное, чем дорожила и к чему успела привязаться. Как это объяснить? Говорят, проститутками не становятся, ими рождаются. Так ли это?
У дома ее встретил пожилой интеллигентный дворник Кузьма Михайлович, бывший доцент какого-то института. Расторопно убрал кирпичи с ее места на стоянке. Несмотря на все огорчения, Аня не забыла прихватить для него любимый сувенир — бутылку виски «Белая лошадь». Раньше у них были добрые, дружеские отношения: Кузьма Михайлович привечал молодую соседку, щебечущую на двух-трех языках, как на своем родном. Охотно делился с ней своими невзгодами. Его поперли из института после девяносто первого года, когда началась большая чистка, но не за вольнодумство, а по слабости здоровья. Он пережил обширный инфаркт со всеми вытекающими последствиями и года два еле волочил ноги, но на дворницкой службе заметно окреп. Нужды он не испытывал, его супруга, цветущая пожилая дама, работала в торговле, в дворники пошел по убеждениям. Объяснял Ане, что каждый человек, пока у него есть силы, обязан приносить хоть какую-то пользу обществу, иначе его существование становится бессмысленным с точки зрения всеобщего нравственного закона. Впоследствии ему предлагали вернуться в институт на полставки, но он отказался. Ему нравилась работа на свежем воздухе и вольное общение с людьми. На кафедре, говорил он, к нему будут относиться как к инвалиду, а здесь он сам себе голова.
Главной трагедией его жизни были дети — сын и дочь. Сын очень рано, сразу после школы, осуществил мечту подрастающего поколения, стал рэкетиром, купил подержанную иномарку, но куролесил недолго. Однажды поутру приятели доставили его домой полуживого, истыканного в разных местах ножами и с пробитой головой. С тех пор мальчик так и не оклемался. Сидел в кресле, как растение в кадке, пил, ел, мочился под себя и часами смотрел телевизор. Изредка оживлялся, когда видел на экране знакомое лицо. Вопил на всю квартиру: «Мама! Мама! Скорее сюда! Горелого показывают (Мартынюка, Гвоздя, Ржавого, Хлыста, Сучьего потроха и т. д.)». Многие из его бывших друганов и покровителей вышли в большие люди, стали известными бизнесменами, депутатами, политиками, и бедолага радовался за них, как ребенок: от рождения у него было доброе сердце и легкая, очарованная душа… С дочерью не лучше. В пятнадцать лет ее взял на содержание известный телемагнат, сулил звездную карьеру, казалось, живи и радуйся, но чем-то девочка ему не угодила, и он выкинул ее на улицу. С горя (и как осудишь?) невинное дитя пошло по рукам, подсело на иглу — и домой появлялось раз в год, в экстренных случаях, когда надо было сделать срочный аборт или подлечиться от венерической напасти. В своих детях Кузьма Михайлович души не чаял и считал все произошедшее с ними вопиющей несправедливостью и карой за его собственные давние грехи, но что это за грехи, умалчивал.
После того как к Ане начал наведываться Олег Стрепетов, да еще в сопровождении телохранителей, и сама она пересела на иномарку и кинулась в крутизну, Кузьма Михайлович к ней резко переменился. Больше не случалось между ними задушевных приятельских бесед, доцент обращался к ней с подчеркнутой почтительностью и строил из себя придурковатого простолюдина. Сперва Аня обижалась, но постепенно привыкла.
— Благодарствуйте, сударыня. — Кузьма Михайлович, приняв подарок, склонился в низком поклоне, офицерским жестом откинув в сторону метлу.
Через силу Аня улыбнулась.
— Что-то бабу Дарью давно не видно?
— Занедужила, увы.
— Надеюсь, ничего серьезного?
— Сударыня, неужто вас взаправду интересует такая малость, как здоровье столетней старухи?
Желчный ответ чуть не вызвал у Ани неожиданный поток слез. Сказалось напряжение последних дней.
— Кузьма Михайлович, миленький, почему вы со мной так разговариваете? Какой я дала повод?
В пытливых глазах доцента засветилась ироническая усмешка.
— Не извольте гневаться, сударыня, мы со всем уважением. Вы благодетельница наша.
— В каком смысле благодетельница?
— Как же, вращаетесь в высшем обществе и нас, сирых, не оставляете своей милостью. Мы ценим. Вон бутылочку пожаловали с барского стола. Экий нынче у нас дома праздник…
— Если бы вы знали, каково мне в этом обществе, не издевались бы, а посочувствовали.
С этими словами, не попрощавшись, направилась к подъезду. Поднялась на третий этаж, отперла дверь — и сразу почувствовала: что-то не так. В квартире побывали посторонние. Чужой запах — и одежда на вешалке висит как-то по-другому. Ящик для обуви выдвинут наполовину… Заглянула на кухню, там все как было: стол, цветы на окне, посуда на полках, стиральная машина, холодильник — все на прежних местах, но чужое присутствие и тут явственно ощущалось. В гостиной диван переплыл ближе к книжному шкафу, а посреди комнаты на чистом, желтом паркете разбитая китайская ваза — груда аккуратных черепков, составленных в причудливый узор. Аня обмерла, оперлась рукой о притолоку. Бешено заколотилось сердце. Взгляд упал на телефон: вырванный из розетки провод болтался на спинке стула. Да что же это такое, Боже ты мой!
Оставалась спальня. Ей понадобилось все мужество, чтобы войти туда. Двигалась шажками, будто преодолевая земное притяжение. Воображение рисовало ужас за ужасом, внезапно перед глазами мелькнуло вовсе несуразное видение: волосатое существо, подобие человека или призрак, с яркими глазами, налитыми безумной яростью. Она словно наткнулась на стену. Волосатик был порождением страха, больной фантазии, но она могла голову дать на отсечение, что видела его прежде. Может быть, не в таком зловещем облике, но видела несомненно. И не во сне, а наяву. Неосознанно, повинуясь древнему зову, она совершила крестное знамение, и призрак исчез, полыхнув огненным лучом в окне. Ей немного полегчало.
В спальне на ее кровати, поверх серебристого мохерового покрывала, растянулся голый мужчина, целомудренно прикрывая широкими ладонями причинное место. Голова запрокинута за подушку, и, чтобы разглядеть лицо, Ане пришлось обойти кровать. Это был Костя Бакатин, неугомонный водитель. За озорной нрав и склонность к розыгрышам прозванный Костей Свистом, но теперь можно было с уверенностью сказать, что он отсвистелся. На лбу зияло круглое, с неровными краями отверстие величиной с копейку, и оттуда на щеку стекал узенький свекольный ручеек, чуть-чуть не дотянувшийся до полуоткрытого в изумлении рта. «Мертвее не бывает», — глубокомысленно заметила Аня вслух. Страх ее прошел, как только увидела убитого Костю. Чего бояться, если, судя по всему, ей скоро предстояло присоединиться к нему?.. Правда, не исключено, что сперва ее посадят в тюрьму. Тот, кто взялся за них с Олегом, знает, что делает. Как решит, так и будет.
На коврике возле постели лежал черный пистолет. «А-а, — догадалась начитанная Аня, — орудие убийства».
Вернулась в гостиную, воткнула телефонный штырек в розетку и набрала «02».
Отозвался раздраженный мужской голос:
— Дежурный капитан Терентьев слушает.
Аня застенчиво поделилась своей бедой: приехала домой, а на ее постели — труп.
— Девушка, вы не пьяная? — уточнил капитан.
— Нет, что вы! Ни капельки не пила.
— Адрес?
Аня назвала адрес и начала объяснять, как удобнее свернуть с Профсоюзной, но милиционер не дослушал, оборвал:
— Никуда не уходите, ждите. Сейчас к вам приедут.
В ту минуту, когда Ане было видение, проснулся, как от сильного пинка, Эдик Корин, житель подземелья. Он спал беспробудно вторые сутки подряд в одном из боковых тоннелей метрополитена, в глухом закутке, на деревянном ложе, с накиданным поверх вонючим тряпьем. Его не могли разбудить ни привычные стуки громыхающих электричек, ни тяжкие помповые вздохи текущей рядом, чуть сверху, реки, ни шорохи и деловитое попискивание голодных крыс — это все был мирный, успокаивающий звуковой фон его затянувшегося ночлега. Толчок, который он ощутил, был иного, не физического свойства. Еще не придя окончательно в себя, он попытался определить, что же это такое. Новое ощущение безусловно несло в себе какую-то опасность, но было отчасти даже приятным, потому что уже много дней, может быть, целую вечность, он не испытывал чувства страха, больше того, знал, что в том мире, куда довелось переселиться, ему больше ничто не угрожает. Этакая зона неприкосновенности, где распад прежней личности воспринимался как избавление от мук.
Перед сомкнутыми веками прокрутился ряд невнятных образов, будто стая спугнутых с деревьев птиц, и наконец зрение сфокусировалось на нежном девчоночьем лике, явившемся из небытия. Черт возьми, Анька Берестова, одноклассница, первая любовь! Да, это была она, со своими смешными косичками, с продолговатым лицом, с трогательной улыбкой и глубокими, задумчивыми очами, которые имели свойство вдруг вспыхивать синим, невыносимым огнем. Корин поежился, потянулся и сел, растирая пальцами заросшие шерстью виски.
