Сергей Бабкин вышел из квартиры Стрежиных, ощущая себя фонарным столбом. Или чем-то другим, но столь же крупным, устойчивым и пустым внутри. Главное – пустым внутри, потому что Бабкин не мог понять, как среди тех людей, с которыми он только что провел сорок минут, выросла девушка, фотографию которой оставил им Липатов.
Бабкин отошел от подъезда, огляделся и направился к облезшей скамеечке на детской площадке. Дождь прекратился, а от скамеечной сырости у Сергея всегда был с собой правильный пакет – плотный, широкий, легко сворачивающийся в небольшой квадратик. Он уселся на пакет и достал из кармана несколько фотографий, неохотно отданных ему родителями Стрежиной.
На всех фотографиях у Вики было лицо без улыбки, но не мрачное, а скорее зажатое. На групповой институтской фотографии взгляд у девушки был пристальный и такой внимательный, словно она единственная из всех студентов пыталась за камерой разглядеть фотографа. На снимке шестилетней давности у нее еще были длинные волосы.
Бабкин снова вспомнил людей, которые на протяжении получаса визгливо доказывали ему, какая дрянь их дочь и сестра и как много они ей дали.
«Использовала она нас, вот что! Я всю жизнь ее обшивала, уроки с ней делала, советами помогала, а она – с глаз долой, из сердца вон!»
«Ой, Вика всегда была ужасно скрытная. И врала постоянно, даже мне. Ее спросишь о чем-то, а она думает, думает, потом ляпнет что-нибудь не к месту – и смеяться. Ну не дура?»
«Че вы к ней привязались? Найдется – чай, не тысячная купюра. Зашибает в своей фирме деньгу большую, вот и придумала хвостом покрутить-повертеть. Мол, и я не хуже других, по египтам-турциям поездила! Нет чтобы родителям подкинуть… Стерва она! Че ты шикаешь-то на меня – неправда, что ль? Ну. Вот и не шикай».
Галина Михайловна и Сергей Иванович не знали о своей дочери ровным счетом ничего – ни о друзьях, ни о личной жизни, ни о работе… Бабкин смотрел на них, пытаясь найти хотя бы внешнее сходство с дочерью. И оно существовало: Викин отец щурил карие глаза в точности, как сама Вика на снимке Антона Липатова; волевой подбородок выпячивала вперед мать, светловолосая, как и обе дочери; у старшей сестры была та же линия скул, бровей, такой же небольшой прямой нос. Но как же перетасовались их черты, чтобы получилось не второе подобие Галины и Сергея, а Вика Стрежина, сбежавшая из селедочного ада в семнадцать лет…
Он засунул фотографии обратно во внутренний карман. От куртки пахло жареным луком.
Бабкин встал и собрался свернуть пакет, когда от подъезда его окликнули. Обернувшись, он увидел сестру Виктории, обходящую лужи на асфальте. Она была в тапочках и спортивном костюме, в котором встретила его в квартире, и Сергею пришло в голову, что для нее, должно быть, это практически «выходной» наряд.
– Я вам кое-что сказать хотела, – заявила она, подойдя и вызывающе глядя на него. – Вот вы подумали, что мы все такие плохие, Вику не любили! Подумали, чего уж тут! А, между прочим, ваша Вика и сама была хороша!
«Разница у них в два года, – вспомнил Бабкин, глядя на опухшее лицо. – Всего в два года…»
– Мать пыталась с ней помириться, звонила ей, хотела по-хорошему поговорить, по-людски! – продолжала Нина. – А Вика знаете что ей заявила? Я знаю, я-то слышала. Сказала, пусть мать не беспокоится о ней. Можете себе такое представить, а? К ней – с добром, а она – как оплеуху по морде!
Сергей бросил взгляд на покрасневшее лицо Нины, и ему в голову пришла мысль, что не только из-за матери так не любит она младшую сестру.
– Когда вы с ней встречались? – спросил он наугад, не думая.
Нина запнулась, зло скривила губы.
– Ну встречалась, и что такого? Полгода назад. Я приехала, тоже по-человечески хотела, – распаляясь, она повысила голос, – пообещала, что все верну, могу даже и с процентами! Что я – дрянь какая или воровка, чтобы мне не верить? Да я ее маленькую от всех во дворе защищала, горой за нее стояла, шишки получала! А она мне копейки не дала! Нисколечко! Денег родной сестре на шубу пожалела!
– И что она сказала?
Лицо Нины Стрежиной внезапно исказилось так, что Бабкину стало не по себе.
– Сказала, что от меня луком пахнет, – зло выплюнула она. – Чтобы я на нее не дышала! Стерва. Поделом ей, если башку свернет.
Не полагаясь на память, хотя она была у него превосходная, Илюшин сегодня записывал за Каморкиным все, связанное с Викторией Стрежиной.
– Соломоновы острова, – повторял старик, ошеломленно покачивая головой. – Господи боже мой… Поверить не могу. Макар, вы уверены, что это правда? Милиция не ошиблась?
Илюшин сочувственно поглядел на Каморкина и кивнул. Он уже в четвертый раз подтверждал, что да, правда, но спустя короткое время тот снова поднимал на него жалобный взгляд и спрашивал, как будто за десять минут что-то могло измениться.
Макару хотелось сказать что-нибудь успокаивающее и весомое, например, по-голливудски: «Мы найдем ее. Мы обязательно найдем ее», и выпятить нижнюю челюсть, как иногда выпячивал Серега, собираясь приступить к поеданию раков. Но врать этому искалеченному человеку Илюшин не хотел, а в том, что они и в самом деле найдут Викторию Стрежину, он сильно сомневался.
– Если вы поможете нам, Михаил Олегович, – мягко проговорил он, – у нас будет больше шансов.
Старик покорно кивнул.
В действительности он уже помог – Илюшин исчеркал полблокнота, записывая за Каморкиным. Михаила Олеговича даже не приходилось направлять вопросами – он сам прекрасно помнил всех знакомых своей племянницы.
Первым номером в списке Макара шел Вениамин Рощин, к которому поначалу Илюшин собирался отправить Бабкина, но теперь подумывал о том, что стоит съездить самому. Ничего принципиально нового к своему предыдущему рассказу Каморкин не добавил, если не считать упоминания о том, что Рощин весьма состоятелен – не потому, что много заработал, снимаясь в посредственных сериалах, а потому, что происходил из богатой творческой семьи: мать Рощина была владелицей одной из галерей в Москве, отец – скульптором, заработавшим относительную известность на паре-тройке нестандартных проектов. «Видели возле Нескучного сада кривобокий домик – единственный, который не вписывается в улицу? С окнами-бойницами? – хмуро спросил Михаил Олегович. – Сие творение и есть плод фантазии папеньки Вениамина».
О самом Вениамине фотограф выражался ядовито:
– Видел я его исключительно по телевизору. Очень он весь такой… обвислый.
– Что значит – обвислый? – не понял Макар.
– Вроде фактурный юноша, а приглядишься – у него и щеки висят, и нос висит, и даже уши, кажется, свисают. Поневоле подумаешь, что и в других частях тела мощи не имеется. Ей-богу, не смейтесь, так оно и есть. Присмотритесь сами, как будет сериал идти, и убедитесь. Что Вика в нем нашла?
Подробностей об отношениях племянницы и младшего Рощина старик не знал. Но когда Макар спросил, почему, по его мнению, Вика не придала никакого значения угрозам актера, ответил неожиданно:
– Я, признаться, полагал, что она рассчитывала на высокое заступничество. Вы понимаете, о чем я?
– Не совсем, – осторожно ответил Макар. – Чье заступничество?
– Ну, как же… Викиного начальника. Его, кажется, теперь принято называть «босс» или «шеф».
– У Вики был роман с ее руководителем? – поразился Илюшин. – Почему же…
Он хотел спросить, почему же ни Липатов, ни Лена Красько не обмолвились о романе ни словом, но вспомнил о скрытности Стрежиной и не стал продолжать. Из троих людей, с которыми он разговаривал, Виктория, очевидно, больше любила дядю, а потому не было ничего удивительного в том, что она могла таиться от коллег, но не от него.
– Видите ли, Макар, я не могу утверждать наверняка, – смущенно произнес Каморкин. – Поймите, противоестественно молодой девушке делиться своими сердечными увлечениями со старым дядей, даже если она и испытывает к нему некоторую привязанность. Почему же я решил, что Вика…
Он нахмурился. Илюшин терпеливо ждал, потому что это было важно, очень важно.
– Какие-то мелочи, – произнес наконец Михаил Олегович, задумчиво теребя острую бородку. – Обрывки фраз, интонация. Знаете, а ведь на самом-то деле ничего, ровным счетом ничего не говорит о том, что Вика встречалась с… как его… в общем, со своим начальником. Я только сейчас осознал, что у меня нет ни малейших тому подтверждений.
Он беспомощно развел руками и посмотрел на Макара с таким выражением, словно опять собирался спросить, может ли его племянница быть в другом месте, а не на Соломоновых островах.
– Нет – значит, нет, – быстро согласился Илюшин. – Но все-таки, Михаил Олегович, если вспомните…
– Само собой, само собой, – заторопился старик. – Боже мой, ну почему же я так решил… Что-то она такое произнесла…
Негромко зазвонил телефон, и Каморкин поспешно схватил трубку:
– Я вас слушаю. Михаил Олегович, да. А вы, простите?..
