— Потому что он идиот.
Горфинкль тоже встал из-за стола.
— Куда ты идешь?
— Сделать пару звонков.
Но телефон зазвонил как раз, когда он подошел к нему. Звонил Тед Бреннерман.
— Бен? Это Тед. До меня дошел слух, что Пафф и его компания начинают собирать людей.
— Ты имеешь в виду — голосовать против моих назначений? Естественно…
— Нет, Бен, не для того, чтобы пытаться забаллотировать нас. Чтобы уйти и создать другой храм.
— От кого ты это узнал?
— От Малкольма Маркса. Пафф звонил ему.
— А я только что выяснил, что рабби трепал языком перед детьми, чтобы они надавили на своих родителей. Я думаю, что начинаю понимать. Послушай, нам придется встретиться по этому поводу, сегодня же вечером. Ты получил список членов правления? Ладно, ты знаешь, кто с нами на сто процентов. Начинай звонить. Ты берешь от А до М, а я возьму остальных. Встретимся здесь у меня, скажем, около десяти. Всем хватит времени добраться.
Из ящика комода Муз Картер выбрал пару вязаных ромбиками носков. Был уже полдень понедельника, но он еще не одевался. Сидя на краю кровати и рассеянно натягивая носки, он обдумывал безотлагательную проблему — деньги. В соседней комнате его сестра Шэрон — он знал это — лежала на кровати и читала. Она всегда читала.
— Эй, Шэрон, — позвал он через стенку, — дашь взаймы?
— Нет.
Он не ожидал ничего другого, но попытаться стоило. Он наклонился ближе к стене и заговорил с большей настойчивостью:
— Понимаешь, я подыскал одну работенку. Парень в городе, в Бостоне… — Он услышал скрип кровати, затем хлопнула дверь. Она вышла.
— Сука, — пробормотал он.
Он поднял край матраца, чтобы достать серые фланелевые брюки, которые положил под него вчера вечером. Надевая их, он обдумывал, на что можно рассчитывать в комнате Питера. Малыш доставляет газеты, и у него всегда есть деньги. Он, однако, не даст взаймы и пяти центов. О деньгах он заботится больше, чем о собственной шкуре. Но сейчас его нет дома. С другой стороны, малыш хорошо их прячет, и если Шэрон услышит, как он шурудит в его комнате, она донесет на него. Плечи Муза невольно вздрогнули при воспоминании о том, как в последний раз его поймали, когда он залез в запасы Питера: отец выразил свое неодобрение с помощью полудюймового прута.
Все еще размышляя о возможности быстрого набега в комнату Питера, он выбрал из своего скудного гардероба желтую рубашку. Внизу открылась и закрылась дверь — значит, мать вернулась из похода по магазинам. «Черт, она даст их мне», подумал он и быстро закончил одеваться. Черный галстук, уже завязанный, затягивался одним быстрым движением. Он надел спортивную куртку и сунул ноги в мокасины. Затем сбежал по лестнице.
Мать раскладывала на кухне покупки.
— Ты собрался на свидание с девушкой? — недовольно спросила она, увидев, как он одет.
Он улыбнулся ей широкой заразительной улыбкой.
— Девушки — это вечером, мама, ты же знаешь. Я собираюсь в город.
— В город?
— Да, в Бостон. Есть шанс получить работу. Там особое дело. Домой могу попасть поздно.
— Отец не любит, когда тебя нет за столом во время обеда.
— Да знаю я, мама, но обратно я поеду автостопом.
— Ты хочешь сказать, что у тебя нет даже на автобус?
— У меня десять пенсов. Это правда. Я должен был получить кое-какие деньги в магазине за работу, которую делал для старика Бегга, но он забыл расплатиться со мной, а я забыл напомнить.
— Он не заплатил тебе за работу?
— Нет, он никогда не платит мне до пятницы, до конца недели.
— А этот мистер Пафф в кегельбане?
— Он заплатит только сегодня вечером.
— На что это похоже, когда такой мальчик, как ты, должен ездить автостопом? Почему ты не найдешь себе постоянную работу?
— Плотником, как Па? Нет уж, спасибо. Я же сумел прожить с тех пор, как вернулся, разве нет? Просто время от времени человека поджимает. И такое может случиться с кем угодно. А если у меня получится с этим делом, я буду на коне.
— С каким делом?
— Что-то связанное с рекламой. Один парень — я познакомился с ним в колледже, в Алабаме, — приехал на Север и организует бизнес.
— И ты собираешься встретиться с ним без пенни в кармане?
— Я не собираюсь говорить ему, что я без пенни, — резко сказал он.
— Он увидит это по твоему лицу. Он прочтет это в твоих глазах, — сказала она. — Как это вижу я. — Она пошарила в кармане передника и достала кошелек. — Вот, здесь два доллара. Это все, что я могу тебе дать, но ты сможешь поехать на автобусе в оба конца. — Она протянула ему помятые банкноты. — Теперь ты наверняка вовремя попадешь домой к обеду.
— Вот те раз, Ма. Я хочу сказать, что придется обсудить какие-то подробности, он может пригласить меня пообедать с ним. Не могу же я все бросить и сказать: мне домой надо, меня семья к обеду ждет.
— Хорошо, если ты увидишь, что задерживаешься, то позвонишь. Просто извинись и скажи, что у тебя встреча, которую надо отменить; позвонишь и скажешь, что опаздываешь. Так это и положено делать. И если он деловой человек, то будет уважать тебя за это.
— Хорошо, мама. Думаю, ты права. Спасибо за деньги. Ты получишь их обратно не позже пятницы.
Он достал из стенного шкафа светло-бежевый хлопчатобумажный плащ, поднял воротник и оглядел себя в зеркале, висевшем в холле. Собственный вид его удовлетворил, — молодой студент колледжа, точно как в «Плэйбое». В зеркале он видел, что мать наблюдает за ним и что она им гордится. Он подмигнул своему отражению и с радостным «до свидания» вышел.
Диди прикрыла рукой телефонную трубку и прошептала матери:
— Помнишь того парня из школы, о котором я тебе говорила? Алан Дженкинс? Цветной парень? Он сейчас в Линне и хочет приехать. Что мне ему сказать?
— Пригласи его, если хочешь, — сухо сказала миссис Эпштейн. — У него есть машина?
— У него мотоцикл. А как же пикник…
— Пригласи его с собой, если он захочет.
— Ты думаешь, это будет нормально?
— Не вижу, почему нет. А все-таки, какой он?
— О, он немного старше, чем большинство первокурсников; он работал пару лет. Он ужасно талантливый. И он спокойный и веселый — я имею в виду, что не угрюмый, или, знаешь, обозленный, как некоторые из них. Я хочу сказать, в школе, это же художественная школа… в общем, это не имеет значения. Я хочу сказать, что мы не думаем о нем как о другом, если ты понимаешь, что я имею в виду.
— Тогда… — и миссис Эпштейн пожала плечами.
Диди убрала руку с трубки и сказала:
— Ой, Алан? Извини, что заставила тебя ждать. Послушай, мы с бывшими одноклассниками устраиваем пикник на пляже. Ты бы не хотел пойти с нами?… Человек шесть или восемь… Ты можешь? Хорошо. О, я как раз вспомнила: я обещала нашему рабби показать картину, над которой работала в школе, — помнишь, Моисей и скрижали Завета? Так может, подвезешь меня к нему?… Нет, мы не задержимся… Хорошо, ты выезжаешь из Линна по береговой дороге и едешь до первого светофора…
Алан дал полный газ и заглушил мотор. Диди соскочила с заднего сидения, и он отвел мотоцикл к гаражу.
— Этот рабби, похоже, прямой парень, — сказал он. — Забавно, я ожидал увидеть старую развалину с длинной бородой. Я думал, что все раввины носят бороду.
Диди хихикнула.
— Нет, только все студенты колледжа. Мне кажется, я ни одного бородатого и не видела ни разу.
— Я-то думал, он будет говорить, как проповедник — знаешь там, о Боге и всяком таком…
— На самом деле раввины не проповедники; они скорее учителя, — объяснила она. — Как говорит наш рабби, его настоящая работа — толковать и применять закон, как адвокат или судья.
Миссис Эпштейн встретила их в гостиной.
— Вы первый раз в Барнардс-Кроссинге, мистер Дженкинс? Диди так много говорила о вас.
Это был привлекательный молодой человек, с кожей цвета крепкого кофе. Губы хотя и синеватые, но не слишком большие. Нос с высокой переносицей и правильной формы. Волосы коротко подстрижены; она с удовлетворением отметила, что он и не пытается выпрямить или пригладить их. Он был среднего роста, но с широкой грудью и квадратными плечами, которые сейчас казались напряженными.
— Да, мэм. Я бывал пару раз на Северном побережье — в Линне. Есть там один парень, который иногда продает мои картины…
— Художественный дилер? Я не знала, что в Линне есть художественный магазин или галерея, — сказала она, предлагая ему стул.
— Нет, мэм. У него вроде книжного магазина с открытками и какими-то подарками — всякие такие штуки. Когда у него есть место, он вешает мои картины, и если продает какую-нибудь из них, платит мне.
— И много вы продаете? — спросила она.
Он засмеялся красивым, открытым смехом.
