Один из репортеров, старик, не умывавшийся, наверное, с неделю, в поношенном пальто из непонятно чьей шерсти, подошел к нашему столику с чашечкой кофе в руке.
— Может, сообщите что-нибудь особо, Тражо?
Он смотрел на меня поросячьими глазками. От его ног несло даже на расстоянии.
— Да…
Приблизились остальные.
Я прочистил горло. Кати судорожно сжала мою руку… Почему? Чего она опасалась? Бодони утер рукавом слезы.
— Вам известно, — начал я, — что в следующем месяце я должен был в матче против Жо отстаивать свой титул?
Последовал утвердительный ответ.
— Если говорить со всей откровенностью, думаю, он бы у меня выиграл. Он был необыкновенным боксером. Наш последний матч был для меня нелегким…
Я замолчал. Старый журналист подул на свой чересчур горячий кофе.
— То, что вы говорите, делает вам честь, Тражо!
Бодони никак не мог понять, к чему я клоню… Ему совсем не нравилась эта публичная исповедь. Он строго смотрел на меня, чтоб заставить замолчать, но я избегал его грозного взгляда.
— Хочу сказать следующее, — продолжил я. — Никому другому я не предоставлю возможности встретиться со мной в матче за чемпионское звание. Можете сообщить своим читателям: я ухожу с ринга… Впрочем, и возраст у меня для этого подходящий.
Послышались восклицания, все снова устремились к телефонам. Но тут встал Бодони.
— Эй, ребята, — крикнул он, — не торопитесь!.. Сейчас Боб под впечатлением случившегося… Не принимайте за чистую монету то, что он говорит!
— Я говорю то, что думаю, Бодо, — произнес я недовольно, — и не стоит к этому возвращаться…
— Подожди немного, какого черта… Мы здесь не для того, чтобы говорить о боксе! Это неуместно!
Его довод меня удивил.
— Вы полагаете?
Я взглянул на Кати.
— Как ты думаешь, дорогая?
— Поедем домой…
— Да, ты права…
Я поднялся. Владелец кафе, очень смущенный, попросил у меня автограф для своего парнишки… Что ж, жизнь продолжалась!
Перед тем как лечь в постель, я спросил у Кати:
— Почему ты сжала мне руку, когда я сказал журналистам, что хочу сделать заявление?
Она задумалась.
— Вероятно, я испугалась…
— Чего, Кати?
— Того… Того, что ты собирался сказать, Боб…
Я обхватил ее лицо руками.
— А что ты думала я собираюсь сказать?
— Я… Я не знаю… Что-нибудь тебя компрометирующее…
— Слушай, Кати, мне совершенно непонятно твое поведение. Оно возмутительно, слышишь? Воз-му-ти-тель-но!
— Конечно, Боб, я прошу у тебя прощения… Я такая нервная сегодня, завтра будет получше… Спокойной ночи!
Я не ответил. Улегся на свою половину постели и, едва сдерживая ярость, выключил свет. Но мне еще долго не спалось.
До меня доносился тихий плач Кати, хоть она и сдерживалась изо всех сил. А сам я видел в темноте блестящие глаза Жо, и его дружеский голос шептал мне в ухо: «Почему, Боб? Почему?..»
Проснувшись на следующее утро, я подумал, что надо непременно вернуть взятую напрокат машину. Однако это будет непросто…
Если я скажу, что еду в Париж, Кати не отпустит меня одного… С другой стороны, я не мог ехать на своей машине, поскольку потом придется пересесть в другую…
Тогда мне пришла в голову еще одна идея… Вместо того чтобы вернуть автомобиль в бюро проката, доеду на нем, скажем, до Моля… Инсценирую поломку — определенно, это становится моей специальностью — и позвоню в бюро, чтобы они сами забрали машину. Из денег, которые я им оставил, пусть будет оплачен ремонт… Уж они не откажутся от такого выгодного дела! А я загляну к ним позднее… Да, после того, как все утрясется…
Кати уже поднялась. Лицо у нее осунулось. Наверное, она, как и я, долго не могла уснуть.
— Как ты себя чувствуешь сегодня?
— Так себе, дорогой. Я никак не могу поверить…
— Я тоже…
— Иди завтракать.
— Не хочется… Пойду пройдусь, может, нагуляю аппетит…
Я вышел через сад, чтобы зайти в голубятню за документами и ключами от «ситроена», которые остались там в моем костюме… Кати не сводила с меня испытующего взгляда, и это мне мешало…
Пока она не отошла от стеклянной двери, я сидел на скамейке. Затем поспешил к голубятне…
За рулем автомобиля я проделал не более десяти километров, а потом на выезде из деревни врезался в бетонный столб. Перед этим я сбросил, скорость, чтобы избежать травм, однако машина была покорежена изрядно…
Я сунул техпаспорт в «бардачок»… Туда же положил противоугонный ключ. Затем отправился на местную почту, позвонил в бюро проката и, не забыв о своем американском акценте, подробно рассказал о случившемся.
Я поторопился упомянуть о деньгах и пообещал зайти, как только вернусь из Руана, куда уезжаю на несколько дней… Должно быть, они привыкли к такого рода неприятностям, ибо отнеслись ко всему очень спокойно… Тут, значит, все обошлось…
Один из местных трактирщиков предоставлял также услуги в качестве таксиста. Он подвез меня до Монфор-л’Амори. Я расплатился с ним и вернулся домой… Все это заняло у меня не больше часа. Как обычная утренняя прогулка.
Свернув с дороги, я заметил перед своим домом огромный американский автомобиль, принадлежащий Голдейну, настоящий танк шоколадно-светло-бежевого цвета с черным капотом и красными кожаными сиденьями… Прямо мороженое-ассорти!
У меня сразу испортилось настроение. Что понадобилось у меня этому торговцу чужими кулаками с утра пораньше?
Я вошел в дом. Голдейн сидел развалившись в моем кресле со стаканом грейпфрутового сока в руке… И Бодони тоже был здесь… В мое отсутствие Кати поддерживала беседу.
— А, вот и он! — вздохнула она, когда я появился.
Последовал обмен рукопожатиями.
— Какими судьбами? — спросил я, усаживаясь.
Голдейн выглядел как в самые плохие свои дни: серый цвет лица, желтые круги под глазами, взгляд как у больной лошади. Не зря он пил фруктовые соки.
— Я не стану говорить с вами о несчастье, которое случилось с Жо, Боб, — с ходу начал Голдейн. — Вам известно то же, что и мне, обсуждать это ни к чему… С некоторыми из нас судьба обходится жестоко. Ничего тут не поделаешь. Единственное, что в наших силах, — преодолеть страдание…
Я пожал плечами.
— Это вы узнали сегодня утром или вас вдруг осенило?
Голдейн обиделся.
— Мне не до шуток! Послушайте, Боб, не хочу читать вам нотаций, но мне кажется, вы поступили легкомысленно, заявив вчера вечером журналистам…
Он вытащил из кармана газеты. Каждая из них посвятила несколько колонок следующему сообщению:
«По вине шофера-лихача погиб Жо Андрикс, надежда номер один французского бокса. Потрясенный его смертью, Боб Тражо расстается с благородным искусством!»
Да уж эти любители штампов не отказали себе в удовольствии! Все тут было. Гибель моего подопечного на пути к славе… Немое отчаяние «льва нашего ринга» (речь, как следует понимать, шла обо мне), который, обезумев от горя, отныне отказывается надевать перчатки!
Я положил газеты на пол, прислонив к своему стульчику у камина.
— Ну и что же, разве не было уговора, что после матча с Андриксом я уйду с ринга?
— Вы издеваетесь надо мной! — взорвался Голдейн. — Еще вчера вы позвонили мне, чтобы сообщить об обратном. Вы собирались подписать контракт на выступления в Южной Африке!
— Правда, я и забыл… — Я прикусил язык.
— Ах, в самом деле! А телеграммы уже отправлены… Что касается меня, господин Тражо, я времени никогда не теряю!
— Неважно, еще ничего не подписано… Ну, скажете, что я передумал…
— И вы воображаете, что я, позволю вам выбросить ваш чемпионский пояс на помойку, даже за него не поборовшись…
Я постепенно выходил из себя.
— Вы не можете что-либо мне позволить, ибо не можете ничего мне запретить, Голдейн! Я, слава богу, могу, сам собой распоряжаться. Я ухожу с ринга, и точка! У меня не осталось ни малейшего желания драться с кем бы то ни было… Вбейте себе это в голову и оставьте меня в покое…
Лицо у Голдейна сделалось лиловым. Рука, державшая стакан, дрожала, и жидкость проливалась на кресло.
— Не пачкайте мою мебель, Голдейн… Хватит того, что ей приходится терпеть ваш зад!
Он встал.
— Какой позор! Вы просто хам!.. И ведь подумать, сколько я вложил трудов, чтобы вы сколотили состояние!
— Эти труды были столь же приятны, сколь любовные хлопоты, ибо, заботясь о моем богатстве, вы приумножали свое. Вам очень даже нравилось иметь в своем распоряжении чемпиона Европы и благодаря ему не один год заполнять залы! Вы собирались отделаться от меня в пользу Жо, чтоб веселая жизнь для вас продолжалась, а? Но его больше нет, и вы хотите сохранить старую лошадку, чтобы карусель вертелась и дальше… Но нет, номер не пройдет, Голдейн! Старая лошадь не согласна! С нее хватит… Вы можете швырнуть мои перчатки в гроб Жо! И мой чемпионский пояс туда же!
