Я поправила на плече сумку и кивнула, так как давно рассудила, что если Андрюша-Грейнджер меня в лицо не знает, то попасть в качестве «своей» в его среду мне только на руку.
– А вас так и называть: Альтман, – спросила я, – или можно как-то по-другому?
– Можно и по-другому, Женя, можно и по-другому: милый, любимый, хороший, солнышко, лапочка, но это не сразу, нам еще нужно будет познакомиться по-бли-же! – пропел окончание слов Альтман, и мы стали подниматься вверх по лестнице, ведущей неизвестно куда.
– А почему Альтман? – полюбопытствовала я.
– Я художник! – оскорбился мой спутник, и я понимающе кивнула.
Поднялись на второй этаж. Там за единственной дверью, крашенной выцветшей коричневой краской, находилась сумрачная прихожая, освещаемая одинокой мутной лампочкой, криво висящей под потолком. Как-то это мало походило на «студию», но я пока что присматривалась.
В конце прихожей нам открылась большущая комната, скорее всего образованная из когда-то здесь существовавших нескольких коммуналок.
Этот зал освещался не намного сильнее прихожей, но все-таки светильники здесь были приличнее. Что-то вроде нескольких люстр свисало с потолка, но они не разгоняли длинные полосы теней, густо накрывающих зал в разных направлениях.
Как я правильно поняла, в помещении были снесены ранее существовавшие перегородки, вместо них поставлено несколько столбов, поддерживающих провисающий в нескольких местах потолок, в результате чего получился довольно симпатичный зал с барной стойкой и эстрадой в дальнем углу.
Точнее сказать, он был бы симпатичным, если бы не легкий флер загаженности, а также спертый воздух. Все окна были плотно занавешены толстыми портьерами с тяжелыми золотыми кистями, которые, видимо, было не принято раздвигать, несмотря на отличную погоду за окном.
В зале стояли до десятка простых пластиковых столиков в окружении таких же стульев. Разностильные парочки, устроившиеся за этими столами, вполголоса переговаривались, потягивая разные напитки.
Все они выглядели очень неформально, хотя и по-разному. Полулысая троица, утыканная пирсингом, бурно обсуждала новый альбом группы «Бердс». Компания за еще одним столиком, с длинными нечесаными волосами и в каких-то балахонах не первой свежести, до хрипоты спорила о палитре красок в творчестве Малевича. Некоторые девушки были одеты странным образом: на них были маечки и трусы, и весь их образ стремился к детсадовской невинности. На кирпичной стене за барной стойкой в стиле граффити было намалевано «Liberty».
Более-менее все становилось понятно. Я действительно попала в законспирированный клуб по интересам под названием «Либертинка». И что-то мне подсказывало, что Санчес не зря намекал на растление малолеток…
Мы с Альтманом задержались на входе в зал, он перешептался с нахмуренным парнем в темном костюме, заплатил ему за входные билеты, и мы прошли к пустующему столику справа.
Альтман, тут же наобещав мне золотых гор в виде вина и закусок, куда-то умчался, и я, не успев даже сказать ничего против, осталась в одиночестве.
Хмурый неопрятный толстяк примерно сорока лет, до этого бродящий по залу, вдруг подошел ко мне и, несколько минут молча поморгав, тихо поинтересовался, какого черта я здесь делаю.
Я только успела приоткрыть рот, как проходящий мимо охранник высказался за меня:
– Ее Альтман приволок. Сам видел.
– А-а-а, ну-ну, – конкретно проговорил толстяк и, скользнув взглядом по моим ногам сначала сверху вниз, а потом в обратном направлении, отошел, не сказав больше ни слова.
Несколько парней и девушек, громко переговариваясь и пересмеиваясь, потягивали вино за соседним столиком. Вся атмосфера «Либертинки» постепенно накалялась от какого-то ожидания.
Примчался Альтман и, громко дыша, сел рядом со мною.
– Еще не принесли? – удивленно спросил он, оглядывая пустой стол. – Вот козы, блин! Вы только не волнуйтесь, Женечка, все будет ол-райт, едрена вошь, сейчас притащат!
Я не ответила, продолжая скромненько высиживать, сложив руки на сумке, где прощупывался жесткий бок пистолета, и высматривала своего любезного друга Андрюшу-Грейнджера.
А его почему-то нигде не было видно…
Эстрада осветилась прожектором, до этого таившимся в темном углу зала. Дыша на меня усиленно пережевываемым «Орбитом», Альтман прижался ко мне, если так можно выразиться, во всю длину и стал доказывать, что вот-вот сейчас самое интересное и начнется.
Я слегка отстранилась, Альтман собрался возразить, но тут подошла девушка и стала с подноса выставлять на стол его заказ.
– А алкоголизм? – громко спросил Альтман и радостно крякнул, увидев бутылку розового «Бордо».
Я посмотрела на девушку, которая нас обслуживала. Она выглядела очень миленько: на невысоких каблучках, в симпатичном фартучке, но самое интересное, что фартучек был надет прямо на голое тело. Из-за этого грудь казалась лишь полуприкрытой, а когда девушка, обслужив нас, повернулась, чтобы уйти, нашим взглядам открылась ее голая попка. Наверное, для мужских глаз она выглядела очень аппетитно. На вид девушке было лет пятнадцать, не больше.
Едва она отошла, к нашему столику подошел человек, которого я сперва приняла за женщину. Он без приглашения присел за столик, стрельнул взглядом сначала в меня, потом в Альтмана и манерно произнес:
– Привет!
– А, Бэрни, здорово, – небрежно бросил Альтман и покосился на него не слишком любезно, как мне показалось. – Чего забыл?
– Вы, как всегда, грубы и невыносимы, Альтман! – сморщив ярко накрашенные и накачанные силиконом губы, пропел Бэрни. – Может быть, я хочу познакомиться с девушкой… А может быть, нет, – неожиданно пробормотал он себе под нос.
– Зачем тебе девушка? – фыркнул Альтман. – Ты уж определись сначала, кто тебе нужен и нужен ли вообще…
Тут я присмотрелась к Бэрни поближе и увидела, что это явно мужчина. Хотя одето «оно» было как женщина и накрашено тоже. Скорее всего, перед нами был типичный транссексуал, только выглядевший уж больно нелепо. Хотя я лично не встречала достойно и серьезно выглядевших транссексуалов, когда судьба заносила меня в разные злачные места… Честно говоря, могу сказать, что они одинаковы везде: и у нас, и в Европе, и в Америке. Комичные, навязчивые, демонстративно-истеричные и явно очень несчастные люди.
– Дай лучше прикурить, Альтман, – попросил Бэрни.
Альтман, скрипнув зубами, сунул ему зажигалку, дождался, пока Бэрни сделает пару затяжек, и брезгливо сказал:
– Все, вали отсюда!
Бэрни поднялся с места, посмотрел на меня и понимающе сочувственно вздохнул. Потом, покачивая худыми бедрами, отошел, затем повернулся и послал мне воздушный поцелуй. Альтман досадливо сплюнул.
– А кто это? – прикинулась я дурочкой.
– Да! – махнул рукой Альтман. – Ходит тут один урод. Нужно сказать Вадику, чтобы вообще перестал его пускать, а то всю эстетику портит и пугает порядочных, но впечатлительных девушек.
– А это мужчина или женщина? – наивно спросила я.
– Ни то, ни другое… – пробормотал Альтман. – Он, кажется, сам не определился. Ладно, Женька, ты не обращай внимания на всяких уродов, а лучше смотри вон туда!
Он ткнул пальцем в сторону эстрады, и я обратила туда свое внимание. Там, в освещенном прожектором пятачке, уже обозначились две девушки в купальниках и, поставив в центре эстрады какой-то макет, изображающий цветущее дерево, принялись извиваться вокруг него, демонстрируя какое-то подобие эротического танца с очень глубоким смыслом. Обе они, по замыслу режиссера, наверное, были Евами, потому что периодически срывали с дерева воображаемые яблоки и откусывали от них по кусочку. Где были Адам, Змий, а также куда смотрел Бог во время этого безобразия, было непонятно.
С каждой минутой в глазах девушек появлялось все больше и больше вожделенного огня, они совсем раскрепостились и постепенно сбросили с себя остатки одежды. Оставшись обнаженными, они повернулись к залу и попеременно испустили радостные вопли:
– Либерти! Либерти!
Надо полагать, сюжет этот должен был означать полное обретение свободы. Правда, я так и не поняла через что.
Зато Альтман, позиционировавший себя истинным ценителем искусства, весь извертелся на своем стуле, стараясь и зрелище не упустить, и мне внимание оказать.
– Ты видишь, видишь? – возбужденно шептал он мне. – Каков замысел, а? Какая идея? Какое освобождение от стереотипов?
Я старательно кивала, сама же блуждая взглядом по залу в поисках Никанорова. Он все еще не находился, но зато я заметила кое-что заслуживающее внимания.
Кучерявый толстяк, интересовавшийся мною, оказался еще и оператором этого кустарного эротического шоу. Он с ужасно занятым видом суетился слева от эстрады. Толстяк включил еще один прожектор, поменьше первого, установил на плече большую видеокамеру и, то приседая, то наклоняясь под разными углами, старательно снимал все действо.
