Новый стук.
— Да?
— Миллер.
Она узнала его голос.
— Заходи.
Он улыбнулся ей, входя.
С большинством она ладила, за исключением наркоманов, которые воровали все, что плохо лежит. Но по-настоящему ей нравились такие, как Миллер, обитавшие здесь дольше других, может быть, потому, что они были поспокойнее, так уж вышло.
Она улыбнулась в ответ и показала свою сигарету. Миллер кивнул. Она свернула новую, не говоря ни слова.
Порой она пыталась их сосчитать, но безуспешно. Наверно, их человек пятьдесят, а то и шестьдесят. Одни находились тут постоянно, другие приходили и уходили, месяц-другой жили в туннелях, месяц-другой где-то наверху.
Миллер взял сигарету, выкурил половину, откашлялся:
— Это касается Лео. Я встретил его.
Она ждала.
— У выхода на Игельдаммсгатан. Неподалеку от моего жилья.
— И?
— Похоже, опять начинается.
Оба молчали, Миллер курил вторую половину, смотрел на нее. Тревога скользнула по ее лицу. Ей было спокойно с Лео, хорошо, но не в такие дни.
— По-твоему, скоро?
— Когда я видел его, он охотился на крыс.
Обычно так продолжалось несколько суток. Миллер видел еще двух-трех таких, как он. С той же болезнью. Маниакально-депрессивный психоз, приступы которого налетали внезапно, и тогда эти бедолаги беспрерывно бодрствовали, не находили себе места, убегали от самих себя, пока припадок не кончался. Потом они валились с ног и спали так же долго, как бодрствовали.
Все они пришли сюда не сразу.
Десятилетиями сидели под замком в психушках, с двойным, а то и с тройным, как у Лео, диагнозом, а в начале девяностых, когда политики в целях экономии позакрывали психбольницы, их выставили на улицу, хотя они не могли ни позаботиться о себе, ни жить в нормальном мире. Там, наверху.
Все как всегда. Наркомания, смерть или бегство. Лео бежал. В другие миры. Перепробовал все, что можно, пока не нашел темную комнату, довольно глубоко под улицами, по которым другие люди спешили на работу, домой, к семьям.
Миллер смотрел на молоденькую девушку, сидящую перед ним.
Ради бога, ты же совсем ребенок, не можешь ты заботиться о таких, как Лео.
О тех, что время от времени отчаянно пытаются поймать руками краски и спрятать их в карманы штанов, что бегут от звуков, когда человеческая речь оборачивается словами, что злобно фырчат и пинают мелких крыс, не чувствуя их укусов, потому что в это самое время охотятся на больших.
Малышка.
Он поступил правильно. Рассказал о ней. Худа не будет. Три недели прошло, он не жалел.
Кое-кто наверху знает. Сильвия знает.
Малышка, малышка.
— Хочешь еще?
Она заметила, что он докурил сигарету.
— Нет. — Миллер покачал головой. — Я сказал все, что хотел. Теперь ты знаешь. Вот-вот начнется. На несколько дней он ушел в себя.
Он погладил ее по щеке и исчез в темном туннеле.
Лео собирал больших крыс.
Она знала где. В другой системе, в канализации, иногда далеко в стороне Ратуши или Замка. Там их много, больших, агрессивных.
Ей хотелось посидеть в кожаном кресле, подумать о морской свинке, той, что умерла, мама ее убила, когда она сама была глупенькой малышкой, и с тех самых пор, как свинки не стало, она тосковала по ней. Но ей не сиделось на месте. Надо удостовериться, что с Лео все в порядке. Обычно ей удавалось успокоить его, хотя бы немного, и у нее есть новые таблетки, они нужны ему, это его лекарство, которое укрощает болезнь, охоту, как Миллер называл это маниакальное состояние.
Она вышла из комнаты. Лампа на лбу светила плохо, она поменяла батарейку. Она не любила в одиночку ходить по туннелям и в общем-то никогда этого не делала. Ориентировалась она хорошо, дело не в этом, скорей уж в темноте и сквозняках, местами до того сильных, что казалось, кто-то тянет тебя за волосы. Ощущение вроде как в детстве, когда она, маленькая, лежала в постели, а чьи-то руки касались ее тела и голос шептал на ухо, что надо вместе идти в душ, и чье-то дыхание сдувало волосы на сторону.
Она не сомневалась, что идет правильно. По крайней мере, тут даже пахло крысами.
Несколько сотен метров, пройдено почти полпути, как вдруг вдали мелькнул световой конус, совсем тусклый. Это не он. Это карманный фонарик, а Лео никогда бы не пошел в канализацию без лампы на лбу, без света, который никогда не падал на него самого.
Она замедлила шаги, фонарик приближался, беспокойно метался по стенам туннеля и время от времени слепил ей глаза.
Лео. Миллер и его друг. Женщина в душевой для транспортников. Врач, который брал ее, меж тем как она глядела в потолок. Сегодня она повидала столько людей, сколько обычно за неделю. И вот еще один человек.
На расстоянии десяти-пятнадцати метров она разглядела, кто это.
Одна из одиннадцати женщин, которые жили в большом помещении под Альстрёмергатан.
Если присмотреться, пожалуй, вовсе и не женщина, а ее ровесница.
Их разделяло два-три метра, когда они на миг встретились взглядом. Обе еще больше замедлили шаг и посторонились, чтобы уж точно не коснуться друг друга.
Еще один взгляд — и они разминулись.
Женщина, оказавшаяся девочкой, смотрела прямо перед собой. Они были одного роста, с одинаково длинными, темными, спутанными волосами, лица у обеих в саже. Но у той, другой что-то поблескивало. Серебряные колечки в ухе, одно вплотную к другому. Не десяток, не сотня — много больше.
Она трижды видела эту девочку раньше.
Но ни слова не говорила. Никогда. Здесь у каждого была своя история, и каждый хранил ее в себе.
Еще несколько шагов, свет фонарика затрепетал и исчез, они разошлись в разные стороны.
*
Эверт Гренс медленно ехал через центр Стокгольма. По-прежнему малолюдно, мороз всех распугал, редкие прохожие кутались в длинные пальто и мечтали поскорей очутиться в тепле. Он знал каждую улицу, каждый тротуар, каждый подъезд. За тридцать пять лет в городской полиции изучил, где обретаются уголовники и наркоманы. Из прочих, из законопослушных людей, он знал немногих.
Красный свет на Стуреплан сменился зеленым и снова красным. Он не слышал тех, что сигналили где-то позади, он все еще был с ней, у постели с мигающими аппаратами. Состояние, как ему сказали, вполне стабильное. Он этого не видел. Человек лежал в забытьи и дышал при помощи аппарата — вот все, что он видел и понимал.
Никогда еще он не испытывал такого жуткого страха.
Раньше было полегче. Раньше он умел отключаться. Когда знал слишком много и не хотел знать больше. Мог работать еще энергичнее, еще ниже склоняться над щелистым столом, еще быстрее шагать по грязному коридору. Теперь так не получалось. Может, виноват возраст, может, силы уже не те. Сведущие умники утверждали, что у психопатов с годами возрастают эмоциональные способности. Гренс обычно только посмеивался над подобными учеными выводами, он ежедневно видел психов и как-то не замечал, чтобы кто-нибудь из них поздоровел. Но если б все было так. На самом деле. Наверно, тогда это касалось бы и комиссаров криминальной полиции.
Раздражающий писк рации, закрепленной повыше его колена. Потом голос из дежурной части:
— Девятнадцать двадцать три.
— Девятнадцать двадцать три на связи. Прием.
— Вызов по просьбе Нильса Крантца. Он хочет поговорить с тобой.
— Я говорил с ним. Только что.
— Он хочет поговорить еще раз. Но не может дозвониться тебе на мобильный. Свяжись с ним.
Эверт Гренс посмотрел на мобильник, который висел в заряднике возле рации. После разговора с Крантцем он отключил его, хотел остаться с ней, со своими мыслями.
Включил телефон, набрал номер. Крантц ответил после первого же сигнала:
— Карточка, Эверт. С отпечатками женщины. Я проверил, откуда она.
— И?
— Государственная страховая касса в Тюресё. Возле площади Болльмура-торг. Ехать надо…
— Спасибо.
— …на юг по…
— Спасибо. Достаточно. Может, и тебе не мешает навестить начальника тамошней службы безопасности? Раз уж ты решил играть в следователя?
Ясный голос криминалиста иной раз тоже звучал сердито, но сейчас был просто усталым:
— Эверт, мне тоже трудно говорить «спасибо».
Гренс улыбнулся.
Да, это чертовски трудно, как всегда.
Улыбаться было приятно, и он улыбался, выезжая с Кунгсгатан и сворачивая налево, в туннель, который вывел его на Сёдерледен и дальше, в сторону южных предместий.
Пока перед ним снова не возникло ее лицо. Пока благодаря ему она не задышала свободнее, а он сам едва не задохнулся.
Люди на площади Болльмура-торг мерзли не меньше, чем в городе. Гренс стоял, прислонившись к машине, ждал на морозе уже десять минут, но не спешил спрятаться внутри: щеки приятно немели от холода. Он успел позвонить в санаторий Софиахеммет, и кто-то еще раз сообщил ему, что состояние ее не изменилось, а он еще раз сказал, что это невозможно, что все меняется, иначе не бывает.
