— Где же их было множество?
— На Невском, в Петербурге, например. Вот, вспоминаю, скажем, тезоименитство государя наследника цесаревича Алексея Николаевича… По всему Невскому флаги, музыка, штандарт скачет, красота… Не помните?
— Увы, почти ничего, — развел руками Сергей. — Но вы не сказали: почему они исчезают?
— Ах да! — снова приподнял шляпу старичок. — Певский. Гурий Гурьевич Певский, так сказать, доживающий свой век бывший человек. А на них, — он повел шляпой над толпой, — не обижайтесь. Сменилась общественно-экономическая формация, сместились взгляды и критерии. Диалектика, именно поэтому исчезает в лицах доброта… — Он поклонился и протянул руку, Сергей протянул свою, запоздало называя имя, отчество и фамилию, и вдруг ощутил мощное, совсем молодое пожатие и, переведя машинально взгляд на запястье старика, увидел гладкую, без единой морщины кожу, и бугорки третьей фаланги на кулаке были сглажены, едва видны, а такое бывает только у тренированных кулачных бойцов — это Сергей знал очень хорошо.
Между тем старик (кем же он был на самом деле?) уже уходил, все время кланяясь, как китайский болванчик, улыбаясь и пришептывая: «Не беспокойтесь, Сергей Петрович, не беспокойтесь…»
А беспокойство не просто нарастало, оно наваливалось давящим комом, предчувствием катастрофы. Из пляжной кабинки Сергей появился в совершенно дурном настроении, и даже привычный черный костюм (нечто родное и удобное после этого дурацкого «коко») не принес ни малейшего облегчения.
На автобусной остановке (в Тутутах недавно открыли первую городскую линию — от вокзала до пляжа) скучала небольшая очередь — движение пока было нерегулярным, так как два новеньких автобуса постоянно ломались, — женщина с авоськой, набитой всем необходимым для борща, рабочий в спецовке, из кармана которой торчала початая бутылка в обнимку с хвостом селедки, и парень с удочками. Пригромыхал автобус (это громыхание было не столько следствием плохого качества автобуса, сколько от того возникало, что мостовую у пляжа не ремонтировали еще со времен проклятого царского режима — исполком строил стадион на двадцать пять тысяч зрителей, и хотя все население Тутут составляло только двадцать, считалось, что к моменту окончания строительства оно возрастет), Сергей сел последним, увешанная билетными рулонами кондукторша оторвала ему три билета по пятачку, и он стал смотреть в заднее окно: его всегда занимало странное ощущение, возникающее от выскальзывающей из-под ног дороги. Вот и теперь слегка закружилась голова и замелькало в глазах, но Сергей взял себя в руки и сразу же увидел знакомую пролетку с опущенным верхом, лошадь ходко шла рысью, стараясь не отстать от автобуса. В то же время она не приближалась к нему — это была вполне очевидная демонстрация силы и наглости, иначе Сергей расценить действия своего невидимого противника не мог, если, конечно, не ошибался и пролетка эта имела хоть какое-нибудь отношение к созданной им оперативно-розыскной конструкции. Выйдя из автобуса, он направился в центр города, пролетка упрямо цокала сзади, нужно было что-то предпринимать (а зачем, собственно? Но эта спасительная мысль в голову Сергею не пришла), и он решил встретить опасность лицом. Верх пролетки был по-прежнему опущен, и хотя жара все усиливалась и усиливалась, пассажира это почему-то не беспокоило, он вальяжно откинулся в глубине, и рассмотреть его лицо было невозможно. И Сергей с горечью подумал, что на этот раз (как и вообще до сего времени) противник его переиграл. И сразу ухватился за соломинку: а есть ли он, этот противник? Может, голову напекло и мерещится? Но в глубине улицы пролетка остановилась, и знакомый номер 13-Е обозначился явственно, и старичок появился, и, приподняв любезно канотье, улыбнулся и исчез в подворотне…
Когда Сергей добежал до нее, увидел: старичка нет, а длинный проходной двор ведет на соседнюю улицу. «А ведь он — факт, — с мрачной усмешкой пожал плечами Сергей. — И ведь не остановить, не проверить — какие основания? Он меня переиграл…»
Еще через пять минут Сергей уже входил в кабинет Сцепуры. Тот сидел за столом, подперев лоб ладонью, и встретил его молчанием. «Они клюнули. Кажется…» — Сергей сел, вглядываясь в ничего не выражающее лицо Сцепуры. «Вы с птичьего двора?» — Сцепура поднял голову и внимательно посмотрел. Вид у него был участливый, он словно спрашивал, нет ли у Сергея температуры. «При чем тут птичий двор?» — удивился Сергей. «Так ведь вы утверждаете, что кто-то кого-то клюнул?» — «Вы напрасно иронизируете, товарищ капитан государственной безопасности». — «Я? Отнюдь. Просто вы не совсем точно употребляете слова. Я слушаю». И Сергей начал рассказывать. Сцепура не перебивал, в глазах у него застыло вечное безразличие (а может, и спокойствие — кто знает?), когда же Сергей закончил, начальник РО достал из кармана гимнастерки расческу и начал тщательно укладывать шевелюру. «Боде, я тебя, честно говоря, не понимаю, — подул на расческу и посмотрел ее на свет. — Какая-то пролетка, какой-то пожилой идиот, ты тоже, прости — какой-то… не из нашей конторы словно, а где толк? Результат где? И почему ты решил, что этот старик тебя срисовал? И ты — объект его внимания? Не логичнее ли предположить, что старику с руками юного теннисиста интереснее смотреть за Качиным, если ты, конечно, не прожектер? И все твое построение не есть некий бессмысленный прожект. Обнаружение шпионов. Иди думай, даю тебе два дня, чтобы составить подробную записку — для анализа. Помнишь? Тезис, антитезис, синтез! Вот суть, ядро диалектики. Иди».
В дверях Сергей столкнулся с дежурным — над его ростом подшучивал весь город; Сцепуре, который совсем не отличался богатырским телосложением, Рукин (так звали дежурного) не доставал и до плеча. «ЧП, — бодро доложил он с порога. — Утром в совхозе «Рассвет» совершился падеж быка-производителя…» — «Почему сразу не донес? — вскочил Сцепура. — Ты знаешь, что этого быка прислали из Москвы и он куплен за золотые деньги?» — «Так точно, только я хотел суммировать, так сказать…» — «Рукин, ты не кассир, понял? За сто километров курица чихнула…» — «Как?» — «Ну кудахтнула, не перебивай, так вот — она подала голос, а я должен об этом знать, ты понял? Ты помнишь, где служишь?» — «Так точно! Без полной информации не может быть надежной охраны мирного труда граждан и страны, азы дела…»
Сергей сочувственно улыбнулся Рукину и вышел. Настроение было тяжелое, просто дрянь, ни одной мысли в голове. И Сергей решил заняться запиской по Качину завтра, а сейчас пойти к Тане. Вот так просто — взять и пойти, наплевав на все. По дороге он заглянул на извозчичью биржу и сразу же увидел знакомый номер 13-Е и владелец, Иван Ельпидифорович Арнаутов, узрев слишком пристальный и даже несколько растерянный взгляд Сергея, понял неправильно и широко улыбнулся: «Что, дорогой? Ехать надо? Всем надо, и тебе надо, и мне тоже надо лошадку кормить, поехали!»
Кивнув, Сергей сел и начал озабоченно осматривать сиденье, и спинку, и даже пол, в связи с чем Иван Ельпидифорович еще более сочувственно скосил сразу оба глаза: «Потерял? Деньги? Часы золотые фирмы Павел Буре? Нет?» — «Кого вы везли примерно час назад?» — «Я? Вез? Я стоял, уважаемый, как броненосец «Потемкин», понимаешь? Автобус провели, трамвай проводят, тает золотое время извоза, вот что я тебе скажу!» Судя по всему, Арнаутов говорил правду…
Сергей расплатился, вошел в клуб и сразу же очутился в окружении пионеров. Все они были традиционно белыми сверху и черными снизу, полыхали костры на зажимах, и галстуки прибавляли немыслимое количество красного цвета, шум и гам стоял, как на большом вокзале. Пионервожатый с зачесом, в тапочках и косоворотке бегал, по-женски всплескивал руками и кричал что-то неразборчивое. Заметив Сергея, замер: «Здравствуйте-е, мы ждем вас ууже полчаса-а, вы видите-е, что де-елается!» — «Здравствуйте, — кивнул Сергей, — какими судьбами?» — «У-у нас была экску-урсия по-о заводу-у». — «Разве в Москве мало заводов?» — «При-и чем зде-есь Москва-а?» — «Молодой человек, мы же с вами неделю назад разговаривали около чучела Адольфа Гитлера?» Пионервожатый испуганно отодвинулся: «Мы-ы? У-у… Гитлера-а? Шутите-е…» Надо же… Лицо, зачес, тапочки и даже манера произносить слова, растягивая окончания — все совпадало. Но ведь это был совершенно другой человек. И ожидал он не Боде, а другого и тоже обознался.
Как странно все это, как странно… Между тем пионеры припустили в сторону заводской проходной, и пионервожатый, стеная во весь голос и бодро взбрыкивая длинными ногами, помчался следом.
…Перед знакомыми дверьми с табличкой «Литобъединение «Сейнер» Сергей простоял долго — все не решался войти. «Ну зачем это, зачем… — бессильно вопрошал он лестничное пространство. — Ну войду, ну здравствуйте, как поживаете, хорошо, а вы, я тоже хорошо. И что дальше? Нет. Не пойду», — решил он твердо, но за дверьми послышался знакомый бас: «Когда подхожу я к вагранке и льется прозрачный металл, с тоской вспоминаю о пьянке, в которой мозги растерял. Не пить мне мечталось — работать. Чтоб мускул твердел и густел. Чтобы до кровавого пота. Свершение доброе дел прибавило счастья народу и мне оказало бы честь! Такую дурацкую моду решил я отныне завесть!» Сразу раздались бурные аплодисменты и чей-то восторженный голос выкрикнул: «Качин! Ты наш Некрасов, виват!» И голос Тани: «Юрий Иванович, вы сочинили прекрасную пародию». — «Татьяна Николаевна, что вы! Это крик души! На заводе — в металле и стекле, здесь — в чеканном слове». — «По поводу первого один мой знакомый так и считает. А вот стихи…»
