Антон поведал о том, как выкопал редкий панцуй, как встретил в тайге хитромудрого Чеботаря. Рассказал со смехом, как стоял, дурак дураком, привязанный к дереву телефонным кабелем, не понимая еще, что участвует в идиотском розыгрыше.
Чем дальше он продвигался в своем рассказе, тем больше удивляла его реакция слушателей. Особенно Геонки. Старик побледнел и напрягся. Скулы его заострились. Рот безвольно развалился. Морщинистое правое веко начало безостановочно подергиваться в нервном тике. Было видно, что он воспринимал полупьяный потешный треп Антона на полном серьезе. На старика просто страшно стало глядеть. Казалось, еще чуть-чуть, и его кондрашка хватит.
Антон поглядел на него в очередной раз, резко оборвал свой затянувшийся монолог, нешуточно озаботился и спросил:
– Ты что, батя? Тебе плохо, что ли?
– Твоя плохо делай, – прошептал Геонка. – Совсем манга есть!
– В чем дело? Что такое?
– Твоя Позя обижай. Его совсем не балуй, не корми. Он тебе не помогай. Панцуй днем копай – дракон шибко серди. Его твоя убей хочу. Твоя совсем глупый, что ли?
– Объясни, Игорек, что он там придумал. Кто такой Позя? – обратился к парню Антон.
– Позя-ней – это добрый дух тайги, – ответил тот. – Его задобрить надо. Тогда поможет. – Он сказал это без тени улыбки на лице и почему-то замолчал, не вдаваясь в подробности.
– Панцуй долго живи. Долго расти. Его дракон сторожи. Шибко не хоти женьшень люди давай. Его обмани надо, ночью тихонько копай. Так надо. Тогда – айя, хорошо. – Старик закрыл рот, свел бровки, строго посмотрел на Антона.
Он убедился в том, что его увещевания попали точно в цель, как следует проняли гостя, покачал седовласой головой и слегка сгладил углы:
– Твоя не одна виновата. Много другой люди теперь худо делай. Шибко греши, однако. Тогда дракон опять прилетай. Его хочу такой люди накажи. Его такой люди убей хочу!
Подытожив свои нравоучения, старик засуетился, полез из-за стола.
– Ты куда? – спросил его Ингтонка.
– Моя знай, куда надо. Моя камлать будет. Его дверца Буни открыл. Совсем плохо, – ответил дед и почему-то вдруг враз вспыхнул, озлился на племянника: – Твоя не мешай! Твоя совсем дурак, да?
Геонка прошаркал куда-то в дальний угол, совсем недолго покопался там и вернулся к столу в шаманском обличье. На голове – огромный, явно не по размеру, сползающий на уши мохнатый малахай с торчащими в разные стороны редкими длинными косичками. На бедрах – широкий кожаный пояс, увешанный мелкими медными колокольцами, при каждом его движении издающими нестройный, но довольно мелодичный звон.
В одной руке он держал потертый, почерневший от времени бубен с такими же, как и на поясе, побрякушками. В другой – гёу, длинную кривую колотушку, обтянутую тонко выделанной шкурой выдры.
Его широкоскулое плоское лицо, еще несколько минут назад до умиления простецкое, читаемое как открытая книга, тоже заметно преобразилось. Теперь на нем лежала печать какого-то комичного горделивого величия. Тонкие острые губы плотно сжаты, словно он их проглотил. По-рыбьи выкаченные, выпученные глаза огнем горят, мечут из-под косматых седых бровей и гром и молнии. Ни дать ни взять – неумолимый ревностный служака изощренного религиозного культа.
Он поводил бубном над пламенем очага, чтобы кожа прогрелась и натянулась, потом вышел на свободное пространство, медленно, торжественно поднял вытянутые руки на уровень груди и замер, готовясь к нанесению первого удара, открывающего древний мистический обряд. Через несколько секунд старик бросил короткий робкий взгляд на занавеску, отделяющую женскую половину фанзы, пару-тройку раз неуверенно, будто на пробу, тыкнул в бубен колотушкой и явно нерешительно двинулся по кругу. Он переваливался с ноги на ногу и потешно вилял крестцом, прямо как жирная, сверх меры раскормленная утка.
– Мама! Сандиемафа [49] ! – вдруг выдал он на-гора неожиданно тонюсеньким и ломким голоском. – Помогай, однако! Причина бед ищи. Ваша везде лазь. В речке ищи, в лесу ищи. Хорошенько надо. Хитри нет. – Он снова дважды шлепнул колотушкой по бубну. – Сенче [50] ! Моя небо лети! Уикта [51] гори. Высоко лети. Так надо. А-на-на, ничего нет! Манга, совсем плохо! Надо хорошо ищи. Сильно надо.
Бум-бум.
– Сенче! Моя Мангму [52] ныряй. Тихонько плыви. У-у-у, темно! Ничего не видно! Му-Андури [53] , твоя давай помогай! Патх-чо [54] моя делай. А-на-на! Его точно сделал! Дальше моя водичка плыви. Тина копайся. Опять нет! Не там ищи, наверно?
Бум-бум.
– Сенче! Мама! Сандиемафа!.. Моя хозяин тайги лети. Позя-ней, твоя теперь помогай! Ингтонка водка тебе привози. Его сказал, много вези… А-а-а-а! Его тебе спасибо говори! Наконец-то знаю, говори, причина бед! Хорошенько знаю! Дверца Буни открыта. Это люди, говори, шибко греши. Обманывай, убивай. Плохо делай! Уф-уф-уф. Черти хохочи, черная слюна брызгай. Напиться крови хоти, пьяным быть хоти. Ой как страшно! Сенче! Кто теперь помоги? Кто дверцу Буни закрой?
Бум-бум.
– А-а, моя нарты сейчас едет. Та-тах, та-тах! Быстро едет. Полянка видит. Парень сиди – панцуй копай. Может, он дверцу Буни закрой? Нет, его не моги. Сам женьшень у Позя-ней [55] воруй. А-на-на, манга, однако!
Бум-бум-бум-бум.
– Чего моя делай сейчас? – Геонка резко осадил на месте, словно перепуганный коняка перед обрывом.
Он выпучил глаза, наморщил лоб как школяр, неожиданно забывший заданный урок, но через несколько секунд просветлел лицом, выкрикнул громко и радостно:
– А-а-а, моя понимай теперь. Хотонгони [56] надо! Его точно помогай будет!
Старик вмиг растерял всю свою былую представительность, разошелся, пустился ухарем в какой-то дикий припляс с ужимками, козлиными подскоками и приседаниями. Колокольцы на бубне и на кожаном поясе, болтающемся у него на крестце, зазвенели, забренчали так оглушительно, что хоть уши затыкай.
Но таинственному камланию так и не суждено было продолжиться в этот вечер. Неожиданно на сцене появилась Одака. Она мягко, но требовательно потянула бубен и гёу из рук Геонки, отобрала их, крепко прижала к груди и стремительной тенью исчезла за ширмой.
Все это произошло за считаные секунды. Старик не успел даже рта раскрыть. Он так и застыл столбом, смятенный и растерянный, с поднятыми пустыми руками.
– Чего твоя дерется?! – стряхнув оцепенение, тоненьким фальцетом возопил он.
Геонка сделал пару меленьких быстрых шажков в направлении угла, где скрылась жена. Потом он словно наткнулся на непреодолимое препятствие, резко остановился, пробубнил какие-то ругательства, в сердцах рубанул рукой воздух и с ожесточением содрал с головы кудлатый шаманский малахай.
Антон с Ингтонкой, не желая усугублять душевные терзания публично опозоренного старика своим присутствием, с улыбкой переглянулись и вышли на перекур.
За филенчатой дверью фанзы стояла кромешная темнота. Зарождающийся месяц, похожий на куцый обрезок апельсиновой корки, жалко бледнел на небосводе в окружении невзрачных малахольных звезд.
Антон, ступив во тьму следом за парнем, вздрогнул от нежданного прикосновения к опущенной руке, но через мгновение нервно рассмеялся, сообразив, что это мокрый и холодный собачий нос. Найда, радостно повизгивая от избытка чувств, закрутилась, заметалась у него под ногами.
– Ну все, успокойся, девочка, – приструнил ее Антон. – Не надо. Нельзя, сказал. Иди гуляй.
Они отошли от дома, присели на перевернутый бат и задымили.
– Слушай, Игорек, ты меня извини, конечно, но мне показалось, что это не камлание, а цирк какой-то. Больше на пародию походит.
– Да это так и есть на самом деле. Как только Геонка выпьет крепко, так и начинает чудить. Сам он никакого правильного обряда, конечно же, не знает. Что у стариков шаманов когда-то подсмотрел, то и выдает по пьянке.
Они посидели, помолчали немного.
– Так ты говоришь, что эстонец убить тебя хотел? – спросил Ингтонка. – Может, просто попугать, чтобы ты по его владениям больше не шатался?
– Какое там попугать?! – возмутился Антон. – Лупил он явно на поражение, да еще картечью! Если бы я по счастью не споткнулся, то этот чухонец завалил бы меня однозначно. Да тут и к бабке не ходи! Мне же просто жутко повезло, что сковырнулся вовремя. А не то он меня в дуршлаг разделал бы. Как бы он и к вам сюда за мной не притащился?
– Нет. Сюда он не придет. Он наших стариков десятой дорогой обходит.
– Слушай, Игорек, а почему Одака так взбрыкнула? – намеренно сменил тему Антон.
– Да это же родовой бубен. Семейный. Ее отец Падека с ним шаманил. По-настоящему. Не так, как Геонка. Умер он недавно. Точнее, застрелил его кто-то. Ты же заметил, наверно, паню на краю лежанки? Такую подушечку красную, расшитую с его душой? Еще и года не прошло [57] . Весной, в конце мая, это все случилось.
– И что менты?
– Да приезжал, говорят, участковый, протокол составил, заявление принял и убрался восвояси. На этом все и заглохло. Милицию в эти дебри никаким калачом не заманишь. Как же, будут они ноги бить!
