– Стажер, ты здесь что, ночевать собрался?
Юра поневоле отвлекся от сладких мечтаний о стройных Верочкиных ножках. Следователь Володя Седов, уже в куртке, до ушей замотавшийся в шарф, собирался уходить домой.
– Пытаюсь к зачету готовиться. Дотянул, как обычно, до последней ночи. Теперь читаю – и ни во что не врубаюсь.
Седов заговорщицки подмигнул.
– А списать никак нельзя?
– Списать у Петренко? Да вы что!
– Петренко еще работает? Вот мужик дает. Я помню, он же совсем старенький был, даже когда нас учил. Как-то на лекции он упал с кафедры. Мы ему помогли принять прежнее положение. И даже почти не ржали. Но у него списать – действительно, дохлый номер. Шпоры можешь даже не делать. Он хоть и в годах, но зоркий и вредный. Ну что, удачи тебе, студент!
– Спасибо!
Следователь Седов был последним сотрудником, покинувшим то крыло здания, которое чрезвычайно занимало стажера Юру Рыжова.
Он дождался, пока дежурный следователь и эксперты уедут на вызов.
Через полчаса из закутка дежурного милиционера раздался зычный храп. Услышав раскатистые звуки, Юра отложил ненавистный учебник и, стараясь не шуметь, осторожно направился к кабинетам следователей.
Преступников ловят – а сами беспечные, как дети. За первую неделю практики у него появились дубликаты всех ключей от кабинетов и, что намного важнее, от сейфов.
Он открыл дверь первого кабинета и достал из кармана брюк фонарик. Содержимое сейфа его разочаровало. Пьяная поножовщина, нанесение телесных повреждений средней тяжести, кража сотового телефона. Только у Александры Марининой бандиты в книгах умные, аж оторопь берет. Пока книжку до конца не дочитаешь, ни за что не поймешь, кто же главный злодей. В жизни все проще.
Юра защелкнул замок и направился в следующий кабинет, к Седову. Разбуженная лучом фонарика зеленая попугаиха просвистела рядом и со снайперской точностью нагадила на рукав свитера.
– Голову отверну, – пообещал Юра Амнистии и опустился на колени перед сейфом.
Пролистав пару томов уголовных дел, он радостно присвистнул. Седов его не подвел…
«Вот это повезло, так повезло! Верочка, душа моя, все еще не потеряно. Далеко не потеряно», – думал он, со всеми предосторожностями спускаясь по лестнице.
6
Из дневника убийцы
Увы, еще одна намеченная жертва останется жить. Очень обидно. Чрезвычайно досадно. Оказалось, она обитает в доме, где у входа вяжет носок консьержка. Иногда старуха читает газету, но ее маленькие зоркие глазки вгрызаются в каждого входящего в подъезд человека. Если он ей незнаком, консьержка скрипит: «Вы к кому направляетесь?» И вот результат. Смерть не придет в квартиру ищущей счастья женщины, разместившей объявление о знакомстве и вступившей в переписку. Нельзя рисковать. Консьержка обязательно меня вспомнит, у следствия появится описание моей внешности. Ни к чему. В моей жизни слишком много страданий, чтобы усугублять их тюрьмой. Небо за решеткой, узкий дворик для прогулок. Все это не для меня. Не хочу. Лучше перестраховаться.
Сегодня весь вечер я просматриваю объявления на сайте знакомств. Ничего подходящего. Мне нужен определенный типаж, а его нет. Хотя объявлений на этом сайте масса. Самый популярный сервер для встречи одиноких сердец… Конечно, можно поискать другие. Но я ведь не тороплюсь. Смерть – это не то дело, где нужно суетиться. Умершие женщины прошли жесточайший отбор. И мне просто не хочется портить такую чудесную картину. Смерть слишком прекрасна для торопливых дилетантов. А я, смею надеяться, профессионал…
Интернет – вещь достаточно опасная. Специалисты могут вычислить многое. Но я не боюсь каких-либо последствий. Адрес, с которого отправлялись мои письма женщинам, зарегистрирован через прокси-сервер, а это значительно снижает шансы на определение ай-пи адреса. Но даже если и просчитают. Мои письма уходили из Интернет-кафе, небольших, наполненных мечтательными девушками и волосатыми парнями. Там слишком много народа, там жутко накурено. Там трещат выстрелы компьютерных игр и скрипит дешевый принтер. Местная публика пялится в мониторы, а не на соседей. Никто ничего не вспомнит, в этом сомнений нет. Так что пусть милиция приходит в кафе. Мне это не грозит никакими неприятностями.
И все же очень хочу поскорее отыскать подходящую женщину. Мной овладел азарт. Преступный азарт – совершенно особенное состояние, со мной никогда такого раньше не было. Про нетерпение и сходство с наркотической зависимостью здесь уже говорилось. Проходят дни, и я понимаю – убийства делают жизнь ярче. Те мгновения навсегда останутся в моей памяти. Они были… цветными, объемными, искрящимися, вкусными. Все, что случилось потом – серые тона, полутени, отблески. Я опять хочу туда. Хочу к свету, к полету, провалу во времени. Смерть очень яркая. Убийство – счастье. Разместить, что ли, объявление: убиваю нуждающихся? Шутка.
– Не шути так, пожалуйста. Мне больно. Я хочу оказаться там с тобой…
Никакой сознательности. Тот, кто все понял, кто все знает, тоже хочет убить. Безумие заразно. Впрочем, я не считаю то, что со мной происходит, безумием. Это совершенно нормально.
Читателя моего дневника никогда не будет, но я его слышу совершенно отчетливо. Он шокирован, возмущен до глубины души! Да, так что вы говорите про десять заповедей? Ага, не убий, не укради. А дальше? Все десять с ходу назовете? Без запинки? Я знаю, что слабо. Вот и молчите!
1
Берлин, 1892 год
Продать картины? Нет. Он не сделает это даже теперь, когда голод покусывает его, как злая собака. С работ смотрят мать, Карен, Софи. Там вся его любовь, мечты и надежды. Это будет предательством.
Эдвард встал с кровати и прошел на половину Густава. Украдкой, словно бы скульптор мог его увидеть, он глотнул вина из горлышка зеленой бутыли и озабоченно посмотрел на уровень жидкости. А, пожалуй, и незаметно. Особенно когда солнечные зайчики прыгают на бутыль через большие полуоткрытые окна.
Признаваться Вигеллану в своей нищете было выше его сил. Они приехали в Берлин вместе, полные самых радужных мечтаний. И вот Эдвард разбит и уничтожен. А Густав получает все новые и новые заказы. Нет, пусть приятель ничего не знает. И так стыдно, что он уже несколько раз вносил и его долю за оплату мансарды. «Со мной вот-вот рассчитаются за картину», – обещал Эдвард и сам верил в свои слова. Верил ли в них Густав? Пожалуй, нет. Слишком скептическим становилось его красивое лицо.
Вино приятно вскружило голову. Эдвард осмотрелся по сторонам. Что бы еще снести в ломбард? Часы на длинной цепочке, серебряная табакерка, запонки, пресс-папье и чернильница. Все это уже ощупали ловкие пальцы приказчика. Поправив вечно падающее пенсне, он протягивал пару марок и никогда не осведомлялся о сроках, когда Эдвард выкупит вещи. Как унизительно. Что бы еще ему снести? Краски? Кисти? Решительно невозможно. После провала выставки он ни разу не подходил к мольберту, но если расстаться с красками, то все окончательно потеряет смысл.
Щеки художника покраснели. Он застыдился собственных мыслей. Нет-нет-нет. Медный кувшин для умывания принадлежит фрау Шниттель, и думать нечего о том, чтобы показать его проныре-приказчику. Горничная сразу заметит отсутствие кувшина, расскажет об этом хозяйке, а в голубых глазах Густава замелькает презрительное: «Жалкий вор, неудачник!»
Эдвард еще раз глотнул вина из бутыли Вигеллана, и голод из покусывающей внутренности собаки стал кошкой. Она точила в животе когти, вырывала кусочки плоти, и так продолжалось бесконечно.
Он полежал полчаса на кровати, борясь с подступающей к горлу тошнотой и все еще смутно надеясь, что кошка устанет рвать его на части.
«Надо торопиться. А вдруг Густав сам снесет кувшин в ломбард? Деньги-то у него водятся. Но что, если он задумал меня погубить? Вигеллан все время крадет мои идеи. И если я умру, то он заберет все мои мысли и превратит их в скульптуры. Скорее», – подумал Эдвард, хватая кувшин.
Накинув пальто, он спрятал сосуд в его складках, и, с трудом передвигая ноги, двинулся вниз по лестнице. Как много ступенек в доме фрау Шниттель!
Ступенек много – зато ломбард всего лишь в нескольких минутах ходьбы.
Эдвард прошел через квартал высоких домов из красного кирпича с виднеющимися кое-где проплешинами на черных черепичных крышах. Задержался у тележек торговцев. Аромат свежайших булочек не понравился голодной кошке, вновь запустившей когти в желудок, и Эдвард ускорил шаг.
Он пересек площадь, с трудом пробираясь через нарядный поток горожан, текущий из величественной резной кирхи. Миновал ресторанчик, дразнящий аппетитными запахами тушенного в капусте мяса. И обеспокоенно потер глаза.
