Но к чести Зинаиды Тимофеевны она мгновенно пришла в себя и, смерив зятя ненавидящим взглядом, произнесла дрожащим от негодования голосом:
— Скоро я избавлю тебя от своего присутствия, но, учти, Катю я тебе не отдам. Нельзя оставлять девочку с человеком, у которого на первом месте работа и…
Теща обвела быстрым взглядом кабинет и, о, счастье! заметила все-таки пустую бутылку из-под виски. Виталий неосмотрительно спрятал ее за штору, которую сам же и отвернул в сторону.
— …И пьянство! — Добавила она с торжеством. — Я лишу тебя, сударь, родительских прав, я ославлю на весь белый след. И тебя не спасет ни твое высокое положение, ни деньги, которых ты успел изрядно нахапать! У меня найдутся люди, которые помогут опубликовать в газетах некоторые подробности твоей гнусной жизни. Возможно, им будет интересно узнать, по какой причине моя Альвина покинула тебя…
— Сбежала с любовником, вы это имеете в виду? — вежливо справился Виталий.
— Да, она сбежала! — воскликнула теща с пафосом и воздела руки к небу. — Но потому, что ты завел себе молоденькую любовницу, а бедную Альвину превратил в кухарку, домработницу, родильную машину! — Теща закрыла лицо руками и разрыдалась.
Прежде это было сигналом к прекращению ссоры, но раньше она никогда не приписывала ему наличие любовниц, и Виталий взбеленился:
— Что за чушь вы несете? Какие любовницы? Ваша дочь наставила мне рога, а вы пытаетесь обвинить меня во всех смертных грехах. Можете болтать, что угодно, и публиковать какие угодно инсинуации в мой адрес, но Катю вы не получите. К тому же, я, кажется, дал вам неделю, чтобы вы покинули мой дом. Но теперь я передумал. Даю вам только три дня на сборы. В четверг вас отвезут в аэропорт. Мне надоело, что вы постоянно настраиваете девочку против меня, рассказываете ей жуткие истории про мои нечестивые похождения. Объясните, о какой женщине идет речь, которую вы прочите Кате в мачехи? Почему изо дня в день вы внушаете ей мысль, что я вот-вот женюсь и брошу ее на произвол судьбы? Вы думаете, прежде чем говорите или что-то делаете? Катя вчера поднялась ко мне в кабинет вся в слезах. С ней случилась форменная истерика. Мне понадобилось два часа, чтобы убедить ее в том, что я не помышляю о женитьбе. И у меня нет женщины, которая реально бы претендовала на роль ее мачехи! Зарубите это себе на носу! И учтите, я не советую вам затевать судебную волокиту! Я не любитель драться, но за Катю я сломаю хребтину любому!
— Ты поплатишься за эти слова! — произнесла теща с интонациями героини дешевого телесериала. И закатив глаза, трагическим тоном изрекла: — Ты еще вспомнишь меня, Виталий! Забыл, сколько я сделала тебе добра? Но добро быстро стирается из памяти, и теперь можно вытирать о беззащитную больную женщину свои грязные подошвы.
Тема о беззащитной и больной женщине была бесконечной, и Виталий прервал ее раз и навсегда:
— Я не хотел бы сейчас взвешивать, как в мелочной лавке, кто кому и сколько причинил добра, и сколько зла. На том свете все сочтется, но сейчас мне некогда выяснять с вами отношения. Прошу в последний раз, покиньте мой кабинет! Мне надо переодеться. И предупреждаю, не смейте врываться ко мне без стука. Я же не вхожу в вашу спальню, когда мне заблагорассудится?
— Но я и не пью всякое пойло в одиночку! — Теща смерила его презрительным взглядом. — Смотри, так недолго и спиться…
— Этого счастья я вам не доставлю, — усмехнулся Виталий и демонстративно посмотрел на часы. — Ну же!
— Бурбон! — дернула костлявым плечом Зинаида Тимофеевна и, гордо задрав подбородок, торжественной поступью направилась к двери. На пороге повернула голову и злобно прошипела, вложив в последние фразы весь нерастраченный яд: — Ничего, еще попляшешь у меня! Я тебе устрою веселенькую жизнь, негодяй!
Бедное, измученное болезнями создание с такой силой хлопнуло дверью, что чуть не вывалились косяки.
Но схватка с тещей была лишь прелюдией перед грядущими испытаниями. Виталий об этом пока не подозревал, и думал лишь о том, что сегодняшний рабочий день будет едва ли не самым напряженным и длинным на нынешней неделе. Впрочем, она только начиналась, а в народе так и говорят: как зачнется, так и закончится.
Виталий вышел из кабинета и направился в соседнюю комнату. Она находилась рядом с бывшей супружеской спальней, в которую Морозов не заглядывал с момента обнаружения побега жены. Все здесь напоминало ему о былых счастливых моментах, которые воспринимались сейчас без всякой ностальгии, с горечью, а то и с откровенной ненавистью. По прошествии двух десятков лет он наконец-то понял, что никогда не был особенно любим, а решение Альвины отправиться с ним в Сибирь продиктовано было одним-единственным желанием, насолить бывшему мужу и заставить его мчаться следом за ней в даль несусветную, и, уливаясь слезами, умолять вернуться в священные театральные конюшни.
Но Тальников оказался мудрее и обошелся малой кровью. Послав вслед непутевой подруге несколько непечатных выражений, почти мгновенно нашел ей замену. Но для Виталия до сих пор оставался непонятным тот факт, почему вдруг признанного театрального мэтра потянуло на немолодую уже женщину, на несостоявшуюся актрису, которой Тальников, впрочем, передал почти все ведущие роли в своем театре. По слухам, Альвина вполне прилично с ними справилась, но все-таки звезд с неба не хватала. Или стареющего ловеласа поманило в теплое семейное гнездышко, которое Альвина при желании могла создать без особого труда? Его не испугало ни наличие грудного ребенка у нынешней пассии, ни полное отсутствие у нее средств к существованию. Роман Тальников был богат, и жалкая проза бытия волновала его меньше всего. Вероятно, воспоминания о первой чистой любви согревают души даже подобным циникам и эгоистам, к которым, несомненно, принадлежал Роман Тальников. Так думал Виталий Морозов, быстрым шагом минуя свою прежнюю спальню.
Возможно, он заблуждался по поводу своего последнего предположения, но углубиться в мысли ему помешал звонок мобильного телефона, который он включал с «первыми петухами», потому что давно уже приучил себя вставать не позднее пяти часов утра, чтобы на свежую голову поразмышлять над проблемами, которые ни в какую не решались накануне вечером…
На этот раз трубка осталась на рабочем столе в кабинете, и Виталий, чертыхнувшись, вернулся обратно. И правильно сделал, потому что звонил его старый приятель, начальник краевого УФСБ Владимир Сенчуков. Конечно, само слово «приятель» не слишком сочетается с аббревиатурой ФСБ, но Сенчукова и Морозова объединяло не только МВТУ имени Баумана, которое они закончили с разницей в один год, но и игра за сборную училища по волейболу, а позже, когда судьба свела их в Сибири, редкая совместная рыбалка или иногда пробежка на лыжах. Причем по лыжам Морозов был всегда впереди, а Сенчуков брал реванш на рыбалке…
— Слушай, — сказал в трубку Сенчуков, — тебе надо срочно подъехать в управление. Желательно, прямо сейчас!
— Прямо сейчас не могу! — ответил Виталий. — В восемь у меня важное совещание, потом встреча с журналистом из Москвы. — Он посмотрел на часы. — Через пять минут подойдет машина, а я еще без штанов.
— Ну и дела пошли! — Вздохнул тяжело Сенчуков. — Совсем берега потеряли! Разбаловали вас! Сам генерал госбезопасности тебе звонит, а ты кобенишься.
— Между прочим, я тоже генерал! — огрызнулся Морозов. — Говори, что случилось? Опять твои контрразведчики узбекского шпиона поймали?
— Не язви! А то обижусь! — вздохнул прямо в трубку Сенчуков. — Дело гораздо серьезнее, чем ты представляешь! Нам удалось обнаружить кое-что интересное касательно пропавшего самолета, вернее части его пассажиров. Но это все! Остальная информация не по телефону. — И уловив через мембрану участившееся дыхание своего собеседника, переспросил: — Так ты едешь? Или подождем, когда освободишься?
— Еду! — Не попрощавшись, Виталий отключил телефон и тут же набрал новый номер, теперь уже секретаря, чтобы предупредить ее о том, что совещание переносится на послеобеденное время, а визит журналиста откладывается на завтра. Никогда прежде Морозов не позволял себе подобных послаблений, но замаячившая впереди перспектива получения хоть какой-то информации о судьбе злосчастного самолета, заставила его забыть о должностных обязанностях и почувствовать себя вновь человеком.
Ему хватило пары минут, чтобы облачится в повседневную форму одежды: темно-серый пиджак, рубашку нейтральных тонов, скупой расцветки галстук и черные туфли. Возможно, приверженность к подобной весьма консервативной и скучной на взгляд Альвины одежде, породило о нем мнение, как о человеке сухом и рациональном, у которого разум преобладает над чувствами. Правда, Виталий не слишком считался с чужими взглядами на некоторые вопросы своего личного бытия. Себя он считал человеком излишне эмоциональным, поэтому, видно, и пытался скрыть свои чувства за личиной чрезмерной серьезности и отрешенности от всего, что мешало его деловым интересам.
