Внезапно ей пришло в голову, что адреса ее родителей не знает почти никто. Когда-то, двенадцать с лишним лет назад, Александра ушла из родительского дома к мужу-художнику и поселилась в его мастерской, ставшей ее единственным пристанищем. Именно адрес мастерской и был известен всем ее знакомым. Адрес родителей могли помнить лишь те, о ком Александра давно забыла.
«Но старые знакомые мне не опасны. Куда хуже то, что я по-прежнему зарегистрирована здесь, и значит, полиция без труда меня найдет… Мое имя все знают. Корзухиных-Мордвиновых в Москве наверняка не так много… Да и через Союз художников можно найти этот адрес!»
Александра уже оставила идею временно укрыться у зарубежных друзей. Бегство, которое занимало ее мысли вчера утром, тогда выглядело не просто возможным, а единственно верным выходом. Теперь оно казалось немыслимым. Художница почти физически ощущала, как родной город опутывает ее невидимыми, но прочными сетями, не позволяя вырваться, исчезнуть. Болезнь отца… Гибель подруги… И то, в чем она боялась признаться себе самой, – загадка, оставленная в выморочном особняке на Китай-городе, вместе с грудами дорогих сердцу книг, эскизов, необходимых для работы материалов и личных бумаг, заметок, черновиков… Вместе с памятью о недолгих, давних счастливых днях и о многих, одиноко прожитых годах…
«Я права, что остаюсь, а не бегу сломя голову… – твердила она себе. – Надо во всем разобраться. Не может быть случайностью то, что происходит сейчас вокруг меня! Что за напасть?! Одна смерть… Другая… Подряд! И пусть я не причастна ни к первой, ни ко второй, но почему-то же это случилось у меня под боком?! В смерти адвоката замешана Рита. В этом никаких сомнений нет. Рита притянула его в мою мастерскую, вот и вся связь. Но Марина? Если бы я не поехала с ней за город, осталась бы она в живых? Или ее и в Москве настигли бы и толкнули, скажем, под машину? Были ли у нее враги? Серьезные проблемы? Завтра меня спросят об этом, а что я скажу?»
Художница пыталась припомнить, о чем рассказывала Марина, когда им случалось встречаться или говорить по телефону. Ярче всего в ее памяти запечатлелись события двухлетней давности, когда приятельница разводилась.
Муж, не выдержав жениных трат на коллекцию (во всяком случае, таков был его главный аргумент в пользу развода), подал наконец документы в загс и мимоходом, с оскорбительным равнодушием поставил Марину в известность об этом.
– Как бы между прочим брякнул, за завтраком! – удивлялась приятельница, делясь новостью с Александрой. Они встретились в тот же день, когда Марина еще не оправилась от утреннего потрясения. – Между одним бутербродом и другим!
– И ты согласна развестись?
– Ну, если раньше я еще сомневалась, то теперь согласна! – Марина была вне себя, ее голос дребезжал сильнее обыкновенного. – Подумать только, двадцать лет прожили, сына вырастили, а Сергей несет в загс эту бумажонку на развод так запросто, будто квитанцию в химчистку! Будто я какое-то пятно, которое ему надо со своей безгрешной жизни вывести! Даже не поговорил со мной! Уже сейчас, задним числом, заявил, что разводится из-за моего хобби. Серебро, мол, ему жизнь отравило, мы давно чужие люди, так зачем жить вместе?
– А если бы он заговорил с тобой о разводе, до того как отнес заявление? – решилась спросить Александра, хотя не в ее обычае было встревать в чужие семейные дела.
Приятельница искренне ее не поняла:
– Вот именно, пусть сказал бы сперва! Ведь и я тебе толкую об этом!
– Нет… Я спрашиваю, это изменило бы что-то? Ты бы бросила собирать коллекцию?
– Еще чего! – Марина смотрела на Александру с недоумением, ее переносицу прорезала морщинка. – Ради его каприза? Да ладно, если уж он решил развестись, то не из-за серебра. Это просто повод. Дело совсем не в серебре!
– У него… есть кто-то? – предположила художница.
Марина пожала плечами и с видом полного равнодушия заявила, что и прежде-то не интересовалась такими вещами, а теперь и подавно не станет тратить нервы, деньги и время на слежку за мужем, почти что бывшим.
– Он имущество делить не собирается, целиком оставляет квартиру мне, будет жить в той, которую получил после своей мамы. С его стороны это благородно, конечно… Сын взрослый, его делить не придется, к счастью. А Сергей пусть собирает вещи и уходит. Мне все равно куда. Раз он так со мной, пусть не ждет, что я стану плакать…
Но Марина, по всей вероятности, все же плакала.
Александра, звонившая ей в ту пору довольно часто, иногда слышала в голосе приятельницы необычную сиплость. Так говорит человек, только что проливавший обильные слезы. Жаловаться Марина не жаловалась, держась избранной линии поведения – гордой, самодостаточной женщины, не цепляющейся за мужа. Но рана, которую она пыталась представить в виде царапины, наверняка оказалась глубокой. Как-то раз, не выдержав, Марина призналась при встрече:
– Это очень тяжело, ужасно, будто половина жизни отмерла и ампутирована. И я была права, он ушел к женщине. По-другому и быть не могло. Они живут вместе… Но меня это не волнует! Плохо то, что он сына приглашает к себе в гости, а тот, конечно, приезжает! Меня это бесит! Я готова сама туда поехать и все там разгромить!
Александра слушала признания приятельницы молча.
Советы были неуместны, так она считала. Да вряд ли Марина нуждалась в советах, скорее, ей просто нужен был терпеливый слушатель. Задыхаясь от негодования, она твердила:
– Какой негодяй, ах, какой! Знакомит сына с этой гадиной, настраивает ребенка против меня! Знаешь, что мне сын сказал?! «Ты, мама, больше любила свое серебро, чем отца и меня, потому так все и случилось!» Сам бы он не додумался до такой глупости! Это ему Сергей напел!
– Ребенок-то у тебя уже великовозрастный, – несмело напомнила Александра. – У него и свое мнение может быть.
– То есть ты тоже так думаешь?! – взвилась Марина.
– Да!
Художница дала этот прямой и неприятный ответ, не сомневаясь, что приятельница обидится. Но та, вопреки ее ожиданиям, внезапно успокоилась и совсем другим, мирным тоном спросила:
– Как ты считаешь, мне надо запретить сыну туда ходить? Пусть бы встречались с отцом на нейтральной территории.
– Мне кажется, это уже не твое дело, – все с той же прямотой ответила художница. – Отец и сын могут встречаться, где им удобно. Если ты начнешь ставить условия и рогатки, это будет странно… И глупо.
С тех пор миновало два года, Марина благополучно развелась, успокоилась и никогда не вспоминала о бывшем муже иначе как с усмешкой. Ее, казалось, смешило то, что раньше ранило. Александра тоже предпочитала не касаться этой темы. Она видела, что приятельница достигла душевного равновесия, вновь находит радость в своем хобби, пишет на эту тему статьи, общается в Интернете, ведет блог, посвященный старинному серебру… Появился ли у нее мужчина? Марина ни о ком не упоминала. Возможно, предполагала художница, она и встречалась с кем-то, но ничего серьезного в ее жизни не происходило. «Иначе она поделилась бы со мной!» Отношения с бывшим мужем были как будто ровные. Материальных претензий у них друг к другу не было. Сын жил своей жизнью, и теперь Марина ревновала Леонида куда больше к его девушке, чем к новой жене Сергея. О последней она даже мимоходом не упоминала.
«И это все… Жизнь как жизнь!» Поворочавшись с боку на бок, сев и включив лампу над постелью, Александра взглянула на часы. Время близилось к полуночи, а сна, как назло, не было ни в одном глазу. «Конечно, неприятности были и у Марины, как у всех людей, но ничего особенного… Иначе я знала бы. Она доверяла мне, уж неизвестно почему. Делилась со мной, как с близкой подругой, хотя мы и не были подругами, не дотягивали наши отношения до этого. Но ничего, ровным счетом ничего такого за ней не водилось, чтобы вокруг закипели страсти и кто-то толкнул ее под поезд! Или же она была куда более скрытной, чем я думаю?»
Александра погасила свет, снова легла, заставила себя закрыть глаза. Ее мучила тревога, которую не удавалось обмануть никакими уговорами. Художница давным-давно приучилась засыпать, оттеснив все черные мысли на дальний план сознания, обманув свои страхи размышлениями на посторонние приятные и просто абстрактные темы. Сейчас старый рецепт не срабатывал.
«Что я скажу завтра? О чем меня будут спрашивать? Проклятая красная куртка! Нелепость, совпадение… Но какое злосчастное! Меня никто никогда там не видел… Могут перепутать с кем угодно. Завидев издали знакомого человека, узнаешь его уже по походке, по манере размахивать руками, сутулиться или, напротив, держаться прямо. А тут – белое пятно, рисуй на нем что угодно! Вот этот пропойца и нарисует вместо той женщины – меня, долго ли? Ах, если бы можно было не ехать! Как бы я хотела больше никогда не бывать в том проклятом поселке!»
Вконец измучив себя тревожными мыслями, устав оправдываться перед пустотой, женщина незаметно задремала.
