Вот и Левашов, знавший остров довольно неплохо, не упускал случая поговорить о нем. Во-первых, это облегчало выполнение задания, поскольку он общался со многими людьми, а во-вторых, чего греха таить, — хотелось и ему прихвастнуть своими поездками.
— Послушай, — с восхищением спросил Иван, — ты что, в самом деле все Курилы объездил?
— Такая, работа, ребята! Вы вон тоже по всему Сахалину помотались, а это больше, чем Курилы.
— А лесоразработок там нету? — спросил Афоня.
— Вот этого нет. Но, если надумаешь пойти в рыбаки или геологи, работа найдется.
— И на Тюленьем острове был? — спросил Федор.
— Но это же не Курилы… Это к вашим разработкам ближе, чем к островам.
— Как же не Курилы?! — воскликнул Афоня.
— Помолчи, — сказал Иван негромко. — Помолчи и послушай.
— Не понравилось мне там, — продолжал Левашов. — Воняет.
— Как воняет? — У Федора было такое выражение, будто оскорбили лично его.
— Ну как… Остров маленький, а сивучей… Земли не видно. С коммунальными услугами там пока еще слабовато. Но все-таки здорово! Птичьи базары каждую весну. Жить там, конечно, ни к чему, но побывать — здорово.
— И на Зеленом острове был? Там, говорят, дикие лошади бродят? — спросил Афоня почему-то шепотом.
— Бродят, — подтвердил Левашов. — Правда, не столько дикие, сколько одичавшие… Табун со времен войны остался… Людей нет, вот лошади и живут на воле. Неказистые, правда, лошаденки, но самые настоящие мустанги. Ничего, Афоня, ты еще молодой, побываешь, посмотришь.
— Это кто, Афоня молодой? — Федор хмыкнул. — Афоня уже алименты выплатил. Так что у него, можно сказать, вторая молодость открылась…
— А у тебя и первой не было, и второй не будет, — отрезал Афоня. — А Горячий пляж видел? — повернулся он к Левашову.
— Ну, ребята, Горячий пляж совсем рядом. Это же Кунашир. Рейсовые пароходы ходят.
— И что же, он в самом деле горячий?
— Через подошву печет. Там, понимаете, вулкан рядом, от него и весь жар. Что интересно, берег каменистый, как волна отбежит — тут уж не зевай! — хватай рыбешку и выбрасывай на берег. Между камнями ее всегда полно. Окунь морской попадается, еще кое-чего…
Так вот, поймаешь голыми руками рыбу, заворачиваешь в газету и зарываешь в песок. Считай, что она уже на сковородке. Через полчаса такое блюдо, ребята, сравнить не с чем!
Левашов рассмеялся, увидев, как лесорубы дружно проглотили слюну.
— Ладно, не будем про блюда, не тот случай… Но рыбалка однажды там случилась знаменитая. Надумали ребята с Кунашира рыбку половить. Ну, у пограничников отметились, те предупредили их насчет погоды, в общем, отчалили в море. Катерок у них был небольшой, одно только название, что катер, так, лодка с мотором. Плавали они, плавали, но настало время домой возвращаться. Опять же пограничники подошли, говорят, хватит, ребята, туман сгущается.
— Поворачивать надо! — невольно воскликнул Афоня.
— Повернули. Туман плотный, низкий, носа лодки с кормы не видно. Опять же стемнело, и, как на грех, мотор заглох. Моториста среди них дельного не было, сели они на весла и помаленьку поплыли. Благо, погода тихая, волна небольшая. Ребята не растерялись, бывалые потому как были, но когда поняли, что заблудились, кричать начали и ракеты в воздух пускать. Слышат, отзывается кто-то. Потом еще голоса в темноте раздались, с одной стороны, с другой… Но когда подошли поближе да прислушались, оторопь их взяла. Язык-то японский! Присмотрелись — огни в тумане, лебедка постукивает, якорные цепи звенят. Только тогда и догадались, что в порту они.
— В японском?!
— Ну! Как им удалось все японские кордоны пройти — непонятно. То, что наши пограничники пропустили их — тут все ясно. Те предупредили и отчалили. Опять же убедились, что в лодке все свои. Ведь в одном поселке не один год живут, не один раз выручали друг друга.
— А голова все равно должна быть, — серьезно сказал Иван.
— Так вот, начали наши ребята лодку потихоньку разворачивать, на сто восемьдесят. Головы сразу светлые стали. Что-то японцы еще в темноте кричали, а ребята знай гребут. И что бы вы думали? Выбрались. Где-то через час услышали катер, по звуку мотора узнали — свой. Подобрали их, конечно. Но шуму было! А что ты хочешь, самовольно за границу смотались и обратно вернулись… Большинство испугом отделалось, но один начальничек с ними был, невысокого, правда, пошиба, — того с работы сняли, выговор с занесением вкатили… Но, по слухам, восстановился уже.
Из купе показалось растерянное лицо Бориса.
— Ребята… Это… Вроде того… Начинается!
— Что начинается?
— Ну эти… роды. Надо бы что-то сделать, а, ребята? — Борис походил сейчас на испуганного и беспомощного мальчишку. В коридоре уже столпились люди, но никто не знал, что предпринять.
— Ничего страшного, — сказал Арнаутов. — Раньше такие вещи вообще без врачей происходили. Природа все предусмотрела на тот случай, если врача не будет. Вы побудьте с ней, а я схожу узнать, может, среди пассажиров есть врач…
— Ей врач сказал, что через неделю, а то и через две…
— Ну, мил человек, мы здесь уже почти неделю торчим, и потом с нами случилось в некотором роде чрезвычайное происшествие.
Арнаутов постучал в дверь служебного купе.
— Видите ли… Она рожает… Таня то есть… — сказал он Оле.
— Да она что, с ума сошла?! — И Оля бросилась в купе.
Таня лежала, запрокинув голову. Лицо ее при желтом свете свечи казалось застывшим, и только руки скользили, скользили по животу.
— Ну что делать, что делать! — твердила Оля, выйдя в коридор. — И надо же — в моем вагоне! Нет чтобы этой Верке повезло. И все мне, все мне!
— Оля, ты успокойся. — Лина взяла девушку под локоть. — В нашем вагоне врачей нет, мы узнали. Надо пройти по составу, пусть проводники спросят у пассажиров. И через пять минут все будет ясно.
— Да, да… Конечно.
Оля протиснулась через забитый коридор, выбежала в тамбур. В наступившей тишине слышно было, как грохнула дверь. И все особенно четко, как бы внове, услышали настойчивый гул ветра.
— Ну, с кем спорить, что пацан родится? — спросил Афоня.
— А на что спорить, на штаны? — захохотал Виталий.
— Зачем на штаны… Как приезжаем, ведешь меня в ресторан и кормишь, пока я не скажу — хватит. Мяса хочется, жареного, с корочкой, чтобы на нем еще пузыри лопались… И лимоном его побрызгать. И на второе — тоже мясо. И тоже с корочкой и лимонным соком. Разрежешь, а от него — дух! И на третье — мясо…
— Заткнись! — свирепо сказал Иван. — Мне это мясо каждую ночь снится. Только я его в рот, а оно вроде нарисовано и из бумажки вырезано. А сегодня колбаса приснилась, толстая, мягкая… А потом смотрю — это глина раскрашенная. Хватил я эту колбасу об пол, она и рассыпалась на мелкие кусочки. Тут какие-то собаки набежали, стали подбирать…
— Собаки — это хорошо, — сказал Олег. — А хотите про медведя?
— А что там с медведем? — спросил Иван.
— А то с медведем, что убили его. Вы никогда не были на празднике зимы у нивхов? Ну-у, вы много потеряли. — Олег выпятил вперед сочную нижнюю губу. — Что до разных там плясок, гонок на оленях, собаках, художественной самодеятельности — все это вы знаете. Я сам ездил и на оленях, и на собаках — хлопотно. Было однажды, даже прирученного медведя в сани запрягли, и ничего, тащил.
— А что, потащит! — убежденно сказал Афоня.
— Так вот о медведе… Центр и гвоздь всего праздника — убиение медведя. Надо убить медведя. Он у них вроде священного зверя, и если убить его как надо, то целый год и рыба будет ловиться, и дети рождаться, и все остальное будет в ажуре. Но порешить медведя полагается не из винтовки или ружья, нет, это нужно сделать оружием предков — стрелой!
— А что, можно! Запросто!
— Легко сказать — стрелой, а пусть попробует нынешний нивх убить нынешнего медведя из лука! Во-первых, медведи стали большие и злые, а луки нивхи разучились делать. Ну с луками кое-как выкрутились. Написали в какое-то материковское «Динамо» и оттуда выслали им лук спортивный. И тут вторая загвоздка — будь ты хоть какой нивх, но ни председатель колхоза, ни участковый милиционер не позволят тебе рисковать собственной жизнью. И кто решится на медведя идти с луком?! Это же смешно… Да и нивх уже не тот. Образование у него, специальность, жизненные планы, если можно так сказать, технику безопасности он изучал. Решили — медведя надо растить самим, как говорится, в своем коллективе. Так и сделали — стали растить медведей в клетках. Малышами из берлог берут и каждую зиму по одному убивают во славу предков. И нивх цел, и обычай сыт. Правда, пока медведь вырастает, он ручным становится, по поселку чуть ли не свободно разгуливает, и нашему брату в общем-то жалко его убивать, но обычай суров.
— Так что праздник? — как-то настороженно спросил Иван.
