Кручинин спросил и у Оле, не знает ли он каких-нибудь песен. Парень на минуту сдвинул брови, соображая, по-видимому, что лучше всего исполнить, и запел неожиданно чистым и легким, как звон горной реки, баритоном. Он пел о море, о горах, о девушках Севера с толстыми золотыми косами, живущих в горах на берегу моря.
— Вы любите песни? — спросил он, окончи
— Да, — сказал Кручинин. — Я люблю песни и… собираю их везде, где бываю.
— Наш пастор тоже собирает песни и сказания, — заметил хозяин гостиницы. — Он даже записывает их на этакий аппарат. Я забыл, как он называется.
— Эта машинка здесь, — сказала хозяйка. — Я ее спрятала. Думала, может быть, из-за нее могут быть неприятности.
— Неси-ка, неси ее. Пускай гости посмотрят, — сказал хозяин.
Через несколько минут перед нами стоял портативный магнитофон вполне современной конструкции с приделанным к нему футляром для запасных лент. Запись велась на пленку и позволяла тут же воспроизводить ее на том же аппарате переключением рычажка.
— Умная штука! — восхитился хозяин. — Сам поешь, сам слушаешь.
— Наверно, очень дорогая, — уважительно заметила хозяйка и фартуком смахнула с футляра пыль.
Кручинин один за другим поставил несколько кружков лент и внимательно прослушал.
— Нужно будет попросить разрешения пастора воспользоваться этим аппаратом, — сказал он.
— Сейчас вы увидите самого пастора, — сказал Оле Кручинину. — Он, наверное, уже на “Анне”.
— На “Анне”? — удивился Кручинин.
— Он решил воспользоваться этим рейсом, чтобы побывать на островах.
— Ах, вот что! Подбирается приятная компания.
— Если не считать Видкуна, — пробормотал Оле.
— Как, и кассир тоже?
— Кажется, да.
К пристани друзья шли тихими улицами. Стук подкованных ботинок о гранит мостовых четко разносился между тесно сошедшимися домами. Встречные здоровались с русскими приветливо, словно то были давнишние знакомые. Каким-то образом весь городок уже знал, что они русские. И это радушие относилось не столько к случайным туристам, сколько к великому народу, представителями которого они тут невольно оказались.
Грачик издали увидел у пристани приземистый зелено-белый корпус “Анны”.
В сторонке, поодаль от толпы, Грачик заметил Оле и Рагну. Они стояли, взявшись за руки, как любят держаться дети, и о чем-то беседовали. У Рагны было такое же сосредоточенное лицо, как накануне. Оле же, по обыкновению, был весел и то и дело смеялся. При виде русских он высоко подбросил руки девушки и вприпрыжку пустился к “Анне”. Рагна без улыбки глядела ему вслед.
На борту гостей уже ждали шкипер и пастор. Кассир, заложив руки за спину и ссутулив плечи, медленно прохаживался на пристани.
Увидев, что бот отваливает без него, Грачик спросил:
— Разве вы не едете с нами?
Видкун скорчил гримасу отвращения и угрюмо пробормотал:
— Есть на свете люди, от которых хочется держаться подальше. — При этом его мутные злые глаза уставились на Оле Ансена.
Море было спокойно. “Анна” бойко прокладывала себе путь, расталкивая крутыми бока ми теснившиеся к берегу льдинки, размягченные весенним солнцем и водой.
К месту назначения — южному острову, архипелага — подошли в сумерках. Друзьям нужно было поскорее отделаться от спутников, чтобы, не теряя времени, заняться отысканием следов гитлеровского агента, известного под именем Хельмута Эрлиха. Нужно было обе: вредить его, прежде чем ему удастся найти надежную нору, в которой он сможет отсидеться до возможности вытащить на свет припрятанные списки законсервированной агентуры и возобновить свою подрывную деятельность. Было известно, что переданная американской разведке нацистская агентура должна, по мысли ее новых хозяев, сделать эту маленькую северную страну базой своей секретной деятельности, направленной против СССР и некоторых других стран. Трудно предположить, что мирный, трудолюбивый и свободолюбивый народ этой страны согласился бы дать приют иностранной службе диверсий, имеющей своей единственной целью шпионаж и провокации, направленные на разжигание новой войны. Этот народ не раз уже в своей истории отстаивал собственную независимость от поползновений на нее даже наиболее “родственных” претендентов. К тому же он заслуженно гордился своим миролюбием и традиционным нейтралитетом в бурной жизни Европы. Поэтому можно было с уверенностью сказать, что даже если шкипер и другие не совсем верят в чисто туристские цели Кручинина и Грачика и догадываются об их истинных намерениях, то все равно они сделают все, чтобы им помочь. Они видели в русских гостях верных и бескорыстных друзей своего народа.
Под первым попавшимся предлогом, закинув за спину мешки, друзья покинули судно и ушли вглубь острова. Убедившись в том, что разыскиваемого преступника на острове нет и что следы наводят на мысль об его возвращении на материк, они повернули назад.
— Неприветливые места, — сказал Грачик, обведя рукой видимый сквозь туманную дымку берег. Скалы круто обрывались прямо в воду. Береговая полоса измельченного океаном шифера была так узка, что по ней едва мог пройти рядом два человека. Волны спокойного прилива перехлестывали через эту полосу и лизали замшелую подошву утесов. Глаз не находил не единого местечка, где утомленный мореход мог бы найти приют и отдых. Негде было даже пристать самому маленькому суденышку без опасности быть разбитым о скалы
Грачик повел плечами, словно ему стало холодно от этой суровости, и повторил:
— Неприветливо.
— Да, не очень уютно, — с усмешкой согласился Кручинин и с каким-то сожалением оглядел серые скалы, серую от пены полоску прибоя, сереющий в тумане недалекий горизонт.
Первые розовые блики зари уже вздрагивали на далеких, плывших у горизонта облаках, когда они подошли к берегу. Они старались идти как можно тише, чтобы не разбудить спутников, но каково же было их удивление, когда, выйдя из-за последней скалы, отделявшей их от фиорда, они совершенно ясно услышали голоса, доносившиеся с бота.
Кручинин остановился и сделал Грачи знак последовать его примеру. Они замер, безмолвные и невидимые с судна, и прислушались.
С “Анны” доносились два голоса. Можно было без труда узнать голоса Оле и шкипера. Они о чем-то спорили. Сначала нельзя бы разобрать взволнованно сыплющихся слов, по-видимому, очень возбужденного Оле. Шкипер отвечал редко и более спокойно.
— Ты глуп, Оле, молод и глуп, говорю я тебе. Бог знает, что еще выйдет из вашей затеи, — заключил шкипер. — Один бог знает.
Голоса смолкли. Спор не возобновлялся. Кручинин поманил Грачика и, нарочито громко ступая по прибрежной гальке, направился к судну. Приблизившись, друзья увидели, что Ансен сидит возле люка, ведущего в крошечную каюту. Шкипер, очевидно, находился в каютке. Вероятно, потому его голос и доносился до берега не так громко. Хотя друзья старались приблизиться так, чтобы их было слышно, оба моряка, по-видимому, были настолько заняты своими мыслями, что заметили гостей лишь когда, когда те подошли к самому берегу. Какая-то излишняя суетливость чувствовалась в их движениях, когда Оле опускался в шлюпку, чтобы снять друзей с острова, а шкипер подавал ему весла и отвязывал шлюпку от кормы бота.
После завтрака друзья для вида совершили еще одну небольшую прогулку по острову в обществе пастора и шкипера. Около полудня вернулись на “Анну” и отправились в обратный путь к материку.
На этот раз им сопутствовал легкий норд-вест, и шкипер Хеккерт показал высокое искусство управления в ледовых условиях парусным ботом без помощи мотора. Только подходя к дому, шкипер запустил двигатель, и “Анна”, задорно постукивая нефтянкой, к полуночи пришвартовалась у пристани. Гости распрощались со спутниками и отправились в свой “Гранд отель”.
Нельзя сказать, чтобы они возвращались в хорошем настроении. Кручинин выглядел совершенно спокойным, но Грачик знал, что душе его свирепствует шторм. Разве вся поездка не оказалась напрасной, и им не предстояло вернуться ни с чем?
Именно с этой мыслью он и улегся спать, с нею же приветствовал и заглянувшие в их комнату наутро яркие лучи весеннего солнца.
Не в очень веселом настроении вышел он к завтраку и уселся в кухне около пылающего камелька, подтапливаемого старыми ящиками, и еле-еле поддерживал беседу с хозяином, по-видимому, не замечавшим его дурного настроения. Грачика удивляло отличное расположение духа, в котором пребывал Кручинин.
Стук в дверь прервал застольную беседу кухню вбежал Видкун Хеккерт. Бледный, растерянный, едва переступив порог, он без сил упал на стул.
Прошло немало времени, пока он успокоился настолько, чтобы более или менее связно рассказать, что привело его в такое состояние. Оказывается, ночью, услышав стук мотора “Анны”, он пришел на пристань, но гостей уже не застал. Не было на “Анне” и пастора. Шкипер и Оле укладывались спать. Несмотря на то, что присутствие этого малого было ему в высшей степени неприятно, он сказал бы даже противно, Видкун решил остаться на “Анне”, чтобы кое о чем поговорить с братом. Они выбрили по трубке и велели Оле сварить грог, грог хорошо согрел их, и они улеглись. И, черт побери, благодаря грогу они спали так, что Видкун разомкнул веки только тогда, когда солнце ослепило его сквозь растворенный кап. Вскоре Видкун сошел на берег вместе с зашедшим за ним пастором. Они пошли было в город, но пастор вспомнил, что забыл на “Анне” трубку и вернулся за нею. Прошло минут десять, пастора все не было. Видкун пошел обратно к пристани. Придя на “Анну”… Да, да, не больше пятнадцати минут прошло с тех пор, как они с пастором покинули “Анну”, и вот теперь, вернувшись на нее…
