И одновременно – хищное.
Таинство вечное — смерть…
Определенно, эти слова что-то мне напомнили. Я мимолетно нахмурился, пытаясь вспомнить, что конкретно, но мои мысли прервала мадам:
— Значит, вы далеко не романтик. Ну что ж, каждому — свое. А я вот люблю поэзию и, было время, сама баловалась стихотворчеством. Строки, что я только что прочла, принадлежат мне. Вы удивлены?
Наверное, действительно на моем лице мелькнуло удивление — вот так вот: хищницы на досуге слагают сентиментальные вирши. Как говорил великий Пушкин, «ужасный век, ужасные сердца!».
— Ну, прошу вас, признайте, что мои строчки — гениальны! Меня бог не обидел, в юности я и сочиняла, и пела, и писала почти бессмертные полотна… Пока не поняла, что гораздо надежнее — найти обеспеченного мужа и переселиться в вечный и великолепный Париж…
Как хотите, но должен признать, что лишь в этот момент до меня дошел простой и очевидный факт: мы с дамой беседовали по-русски. Дело в том, что я с детства говорил на двух языках: отец и его окружение обращались ко мне на французском, мама и ее компания — на русском. Наверное, поэтому для меня не было особенной разницы, на каком языке говорить. Может, потому и теперь я слушал речь незнакомки, ни на минуту не задумываясь над простой и очевидной штукой: мы сидели в парижском кафе, дама впервые меня видела и тут же заговорила по-русски! Интересно, откуда она узнала, что я из России? На мне это написано, что ли?
Между тем дама, не замечая мои мрачно сведенные брови, продолжала наслаждаться своими поэтическими талантами.
— …абсолютно согласна с Пушкиным: осень — магическое время года. Поэтому у меня, как и у классика русской литературы, немало стихов именно про осень. Вот, послушайте…
Два глотка кофе – абсолютно черные глаза дамы при этом внимательно наблюдали за мной, – и она вновь продекламировала нарочито негромким голосом с интересной хрипотцой:
Вспоминая о прожитом лете
И о первых восторгах весны —
Как он падал, кружась, на рассвете
В зыбких сумерках близкой зимы!
«Ах, все было тепло и надежно
В пышной роскоши зелени крон:
Это близкое синее небо,
Ливней тех очистительный звон!
И веселые детские крики,
Запах теплой травы и цветов,
И кузнечиков ранние песни,
И ночной перестук каблучков…
Было все и светло, и прекрасно —
Это лето и эта весна.
Почему все хорошее — кратко?
Сказка-жизнь, почему ты — одна?..»
Так он думал, в усталом круженье
Опускаясь к земле, тих и чист —
Этот самый последний, осенний,
Потемневший и сморщенный лист.
Несколько секунд стояла почти звенящая тишина. Что я мог сказать? Мадам не лишена дара божьего. Но при чем тут я? Пусть организует литературные гостиные русской эмиграции, выпускает стихотворные сборнички…
Между тем она смотрела на меня с откровенным торжеством.
— Признайтесь, вам не хочется заплакать?
Я вздохнул и с усмешкой покачал головой, стараясь смотреть на поклонницу поэзии, что называется, без тени сентиментальности.
— Совершенно не хочется. Мне хочется спокойно допить свой кофе и отправиться дальше по делам.
Мадам ядовито улыбнулась, допила свой кофе, после чего неожиданно наклонилась ко мне, положив свою руку поверх моей:
— Пять штук.
Признаться, я не сразу понял, о чем речь, и взглянул на мадам, должно быть, по-детски удивленно, потому как она в очередной раз хрипловато рассмеялась.
— Не бойтесь, вы же не мальчик! Я предлагаю вам пять тысяч евро. Ведь это немало, согласитесь?
Это было уж слишком! Меня покупали, как какую-нибудь гулящую девку! Я едва не задохнулся от праведного гнева.
— Идите к черту, — я тоже слегка наклонился к мадам. — Советую вам заняться чем-нибудь общественно полезным и презентовать эту сумму на какой-нибудь сиротский приют. А теперь прошу оставить меня в покое.
Мадам внимательно наблюдала за мной с немного кривоватой улыбкой; по всему выходило, что она вовсе не собирается оставлять меня в покое. Облокотившись о стол, она сцепила холеные ручки и принялась медленно поглаживать свои пальчики с безупречным маникюром и множеством золотых колечек.
— Да, вы действительно чрезвычайно интересный молодой человек, — проговорила она неторопливо, все так же разглядывая меня чуть прищуренными черными глазами. — Я бы назвала вас вежливо-дерзким. Именно такие мне особенно по душе. Уверена, если я сейчас же вас не покину, вы сами встанете и пересядете за другой столик, а то и вовсе уйдете. Так и быть — свой кофе я допила, потому сама вас оставлю. Но при одном условии…
Тут ее правая рука нырнула в сумочку, которая лежала на соседнем стуле, и положила передо мной изящную визитку фисташкового цвета.
— Обещайте, что возьмете ее с собой — на всякий случай, — и тогда я сердечно с вами распрощаюсь. Идет?
Сами понимаете, мне пришлось кивнуть и покорно сунуть визитку в свой карман. Мадам удовлетворенно улыбнулась и поднялась. Пару секунд она сверху вниз смотрела на меня с загадочной улыбкой и вдруг наклонилась, отчетливо проговорив низким голосом:
— Семь штук…
Я нервно дернулся.
— Послушайте, я так похож на бедного русского? Я…
Она перебила, не дослушав:
— Десять! Или… Как говорится, торг уместен. Ставки растут.
Произнеся эти слова, не ожидая моей реакции, она резко развернулась и походкой от бедра покинула помещение, оставив меня в буквальном смысле слова с отвисшей челюстью и недопитой чашкой кофе в руке.
Вечер этого дня выдался на редкость мирным и тихим. Отец, после того как навестил Лулу в клинике, вернулся домой значительно повеселевший и приободренный, по вдохновению порадовав меня дивным пловом по-азербайджански — готовить это блюдо несколько лет назад его научил парфюмер с азербайджанскими корнями Рене Бакиров из Марселя.
Мы знатно поужинали, поговорили за жизнь под славный джин, которым Старый Лис меня не без торжественности угостил, и разбрелись по нашим спальням.
Я долго ворочался и не мог уснуть. В голове мешались все события этих суток: то я вновь выслушивал монотонный рассказ печального Мишеля о бесстыдно целующейся в парке Мари, то тревожно проверял пульс никак не приходившей в себя Лулу, то опять на меня, не мигая, смотрели темные глаза интересной дамочки, которая драматическим сопрано торговалась со мной, набавляя цену, пытаясь купить меня, а то вдруг начинала проникновенно декламировать собственные (гениальные!) строчки:
И снились ей долгие грустные сны
Про таинство вечное — смерть…
«Таинство вечное — смерть» — эти слова мучительно бесконечно кружились в моей голове, пока я, усилием воли, не заявил самому себе, что, наверное, эта поэтесса с коммерческой жилкой была, судя по одежке и изысканному аромату, из нуворишей — тех, что скупают навороченные особняки по всей Европе, создавая порою не слишком привлекательный образ современного россиянина.
И что-то ведь она говорила о выгодном браке? Дескать, в юности баловалась стишками, рыдала над собственными творениями, покуда не поняла извечную житейскую мудрость: надо выйти замуж за богатенького Буратино и до конца жизни жить припеваючи.
Почти тут же мои мысли сделали очередной скачок к так и не разгаданному вопросу: нет, а все-таки откуда дама узнала, что я — русский? Будь на мне ватник и ушанка со звездой на лбу, я бы не задавался такими вопросами, но я выглядел вполне по-парижски: темная куртка, шарф…
Следующий виток мысли — и передо мной вдруг возникло смуглое лицо Аиши с тревожно сведенными к переносице бровями.
«Таинство вечное — смерть. А я ведь говорила тебе, предупреждала! В твоем раскладе смерть играет главную роль…»
И ее тонкие пальцы быстро и ловко начали выкладывать передо мной яркие картинки карт Таро: Колесница, шестерка пентаклей, Правосудие, семерка жезлов и семерка мечей, Луна, туз мечей…
«Таинство вечное — смерть…»
И вновь зазвучали во мне, отражаясь многократным эхом, эти стихотворные строчки — произнесенные тонким голоском Аиши и хрипловатым сопрано мадам, переплетаясь и перебивая друг друга, зарождая во мне невероятную головную боль и желание отключиться от действительности. В конце концов усталость взяла свое, и я наконец-то уснул, без снов и видений проспав до шести утра, когда меня разбудил звон мобильника.
По началу, выплывая из небытия сна, я не мог понять, что происходит и что означает этот пронзительный звонок. Наконец мое сознание полностью ко мне вернулось, и я, схватив мобильник, прижал его к уху и вновь рухнул в уют подушек.
— Да, комиссар!
Звонил именно он, и, стало быть, имелись серьезные новости — эта мысль и заставила меня окончательно проснуться.
