Знала Калерия, что отец Перешвынов не раз лечился от алкоголизма, но после лечения держался недолго, потом снова «развязывая», и опять начинался загул «по-новому».
— Сами-то как, держитесь? — доверительно спросила Калерия и улыбнулась так, что Перешвынов прочитал ее мысль правильно: «Давайте по душам, начистоту, уж коль сами пришли…»
— Да сам-то держусь… — виновато опустив голову, ответил Перешвынов.
— Давно?
— Да вот уже год.
— Не тянет?.. — В эту минуту Калерии было интересно знать, как относится к спиртному хронический алкоголик, год назад бросивший пить.
— Днем нет, а вот ночью, во сне, выпиваю почти каждый день. Иной раз аж расстроишься… Вот, думаю, год как бросил, а тут на тебе — ни с того ни с сего развязал. А когда проснешься и видишь, что это всего-навсего был сон, то даже рад-радешенек.
— Лечились на улице Радио? — спросила Калерия. За семь лет работы в милиции с пациентами этой лечебницы она сталкивалась много раз.
— Нет, — затряс головой Перешвынов. — Таблетки меня уже не берут. Последний раз лечился по-серьезному.
— Это как же?
— Я теперь «зашитик», — ощерившись беззубым ртом, жалко улыбнулся Перешвынов.
— Что значит «зашитик»? — Калерии показалось, что Перешвынов неловко пошутил.
— Хожу с «торпедой»… А она не таблетки. Она — ой-ой-ой… Она шуток не любит. «Развяжешь» — тут же дашь дуба. А жить-то и ежу охота. Вот теперь не знаем, что с сыном делать… А вижу, что дальше так нельзя, погибнет или в тюрьму сядет. — Перешвынов протяжно и шумно вздохнул и шершавой ладонью стер со лба мелкие капельки пота. — Вот и пришел к вам. Когда-то вы меня вызывали, а теперь вот сам явился. Помогите. Дальше мочи нету.
— Жена-то тоже «завязала»? — подстраиваясь под жаргон Перешвынова, спросила Калерия.
Перешвынов поморщился, как от зубной боли, и отрешенно махнул рукой.
— А-а-а!.. Дома еще кое-как держится, а с работы частенько приходит навеселе. Уговаривал ее: зашейся. Она ни в какую. Говорит, что в торговле без этого никак нельзя. А с «торпедой», говорит, там сразу концы отдашь: то ревизия, то комиссия, то премиальные… И все надо то обмыть, то вспрыснуть, то еще что-нибудь…
— Да, товарищ Перешвынов, плохие ваши дела… Вот и получается по пословице: что посеешь — то пожнешь. Помню, года три назад как я уговаривала вас, чтобы вы не втягивали сына в свои праздничные застолья, а вы еще тогда мне твердили: «Да он только пивко или красненькое…» Помните наш разговор после Майских праздников, когда вашего сына пьяного домой привел дворник.
— Помню, как же не помнить?.. Все помню, товарищ инспектор. Если бы знать, где упасть… соломку бы подстелил… А вот теперь соломкой не обойдешься.
— Хорошо, товарищ Перешвынов, я постараюсь вам помочь. Начнем с того, что я с Анатолием побеседую одна. Постараюсь растолковать ему слова Горького, а вот насчет пьянства и побоев — решайте сами: кто мне об этом заявил, вы или соседи?
— Что вы!.. Что вы, товарищ инспектор!.. — взмолился Перешвынов. — Да если он узнает, что я у вас был, он меня в такой нокаут бросит по пьянке, что я потом сам не рад буду, что пришел к вам.
— Соседи знают о его пьяных дебошах?
— Не только знают, а ждут, чтобы его поскорее забрали в армию или посадили за что-нибудь в тюрьму.
— Напомните ваш адрес, я зайду к вам, поговорю с соседями, а потом повесткой вызову сына. Нужно, чтоб картина была полнее, да и вас постараюсь обезопасить. — Калерия озабоченно нахмурилась, записывая адрес Перешвынова, потом встала, давая понять, что разговор окончен.
Попрощавшись с инспектором, Перешвынов с порога, приложив руку к сердцу, с мольбой в голосе, переходя на шепот, проговорил:
— Прошу вас, товарищ инспектор… Только на вас осталась одна надежда.
Когда за Перешвыновым закрылась дверь, Калерия посмотрела в свой рабочий календарь. После фамилии «Перешвынов» стояла запись: «Классный руководитель 10 А кл. 122-й шк. Ираида Андреевна Манькович. 13.30». Времени было 13.40.
Калерия хотела выйти в коридор, чтобы пригласить учителя Манькович, но не успела она сделать несколько шагов от стола, как на пороге ее кабинета, открыв дверь, появилась уже немолодая, лет сорока пяти, высокая, стройная женщина в платье спортивного покроя и с короткой стрижкой. Вместе с вошедшей в кабинет инспектора как бы вплыла освежающая волна тонких французских духов. «Модница», — подумала про себя Калерия, окинув с ног до головы вошедшую. Лицом своим, статью, прической и ростом она чем-то сразу же напомнила Калерии Зою Космодемьянскую, портрет которой висит у нее дома в гостиной.
— Вы Ираида Андреевна?
— Да, — улыбнулась Ираида Андреевна, обнажив ровный ряд белых зубов.
— Прошу, садитесь. — Калерия чисто по-женски оценила ее модное платье и красивый серебряный перстень.
— Я к вам давно уже собираюсь, Калерия Александровна, да как-то все не решалась. Считала, что визит в ваше учреждение — это последний и крайний шаг, чтобы как-то вытащить из трясины моего в прошлом хорошего ученика.
— Как его фамилия и имя?
— Его фамилия Ротанов Юрий, из-за поведения с горем пополам перетянула в десятый. И то под нажимом роно и по просьбе родителей. Прислали директору школы такое письмо, что не помочь было нельзя. По письму видно: прекрасные люди. Отец — заслуженный строитель, в этом году получил орден Трудового Красного Знамени. Мать — педагог, литератор.
— Письмо?.. Почему письмо?.. Откуда письмо? — недоуменно спросила Калерия.
— Из Индии. Они там в долгосрочной командировке. Отец Юрия строит какой-то важный объект в Калькутте.
Со свойственной педагогу неторопливостью, делая значительные паузы, где они усиливали впечатление, Ираида Андреевна рассказала причину своего визита к инспектору милиции по делам несовершеннолетних:
— Поведение Юрия меня начинает крайне тревожить. Все у него есть: прекрасная четырехкомнатная квартира, в Зеленограде — дача, его покойный дед был видным академиком-физиком, так что он единственный сын у родителей — баловень судьбы и богатый наследник. И он знает об этом, неглупый молодой человек, к тому же внешне интересен — девчонки за ним бегают, но он строит из себя разочарованного в жизни денди. Я преподаю литературу, В девятом классе прошлой весной я дала ребятам сочинение на тему «Мой любимый литературный герой». Ребята, как на исповеди, раскрыли свои души. Писали четыре часа. У одного любимый герой — Павел Корчагин, у другого — Мартин Иден, у третьего — Олег Кошевой, у четвертого — Артур из «Овода» Войнич… Когда я проверяла сочинения, я была рада, что мы правильно воспитывали свою молодежь. А один мальчик написал об Александре Матросове. Причем в начале сочинения он оговорился, что ни романов, ни повестей, ни поэм он ее читал об Александре Матросове, он знает о нем только из документальных статей в газетах и журналах, но написал пламенное сочинение и кончил его примерно так: «Если писатель или поэт создаст об Александре Матросове произведение, достойное его подвига, так, как это сделал скульптор Вучетич в скульптурном портрете Матросова, — то он обязательно будет лауреатом Нобелевской премии». И объясняет это тем, что подвиг Александра Матросова — это подвиг интернациональных масштабов, особенно в век освободительных войн, когда о Матросове, о его подвиге должны знать люди в странах колониальных и порабощенных. — Увлеченная рассказом об ученике, написавшем сочинение о легендарном герое войны, и на минуту забыв, зачем она сюда пришла, Ираида Андреевна, словно опомнившись, извинилась: — Простите, я увлеклась, Я педагог. Вы знаете, кто у Юрия Ротанова его любимый литературный герой?
— Кто?.. — с улыбкой явного любопытства спросила Калерия, изрядно измотанная за день от разговоров о пьяницах и дебоширах.
— Григорий Печорин!.. Вы чувствуете? В своем сочинении, за которое я поставила ему пятерку, он исповедался. Причем исповедался без бравады, искренне. Написал без единой ошибки, взволнованно и закончил сочинение фразой, которая мне запомнилась. — Ираида Андреевна вскинула голову и, прищурив свои большие серые глаза, словно она проводит диктант в классе, четко проговорила: — «До тех пор пока человеческая красота, ум и физическая сила будут слагать личность гражданина, до тех пор образ Григория Печорина будет волновать молодежь», — Ираида Андреевна привычным движением ладони смахнула со лба непослушную прядь каштановых волос и смотрела на инспектора такими глазами, словно ждала обязательного удивления или даже возмущения. — Что вы на это скажете, дорогая Калерия Александровна? Надеюсь, вы помните лермонтовского «Героя нашего времени»?
Своей искренней взволнованностью учительница литературы как бы зажгла инспектора милиции, которая за семь лет работы с «трудными» подростками вела диалоги и беседы, далекие от литературы и ее героев.
