Госпожа Морет сделала шаг вперед.
— Мадемуазель д’Эстисак… Я, кроме того, ее несчастный отец… И потом, Анжела и Берта, наши тетки. Это все.
— Вы их племянница?
— По мужу. Мой муж их племянник. Мы — их единственная семья. Они обе не замужем. После смерти Марсиаля — он был привратником до нас — они попросили мсье графа взять нас на работу.
Говорила она уверенно, а комиссар подтверждал ее слова короткими кивками. Недурна собой: хоть руки и испорчены грубой работой, но перманент и на губах следы помады. Типичная крестьянка, стыдящаяся своего происхождения.
— Ну? — спросил я. — И что же произошло?
— Женщины испугались, — сказал Морет. — Они думали, что убийца скрывается в замке… Как же! Ведь все кругом заперто! И двери и окна!.. Я тщательно проверил. Никого!
— Ничего не украдено?
— Именно украдено, — снова вступил в разговор комиссар. — Граф обладал превосходной коллекцией старинных часов. Она-то и исчезла.
— Где она находилась?
— В библиотеке, как раз рядом с кабинетом, где граф работал. Вора, должно быть, застигли врасплох, может быть, завязалась борьба. Дело совсем простое, если бы знать, каким образом убийце удалось уйти.
— Проводите меня, я хочу взглянуть на тело.
Комиссар толкнул двустворчатую дверь.
— Врач поставил диагноз: перелом черепа, вызванный, возможно, ударом в лицо, а возможно, падением… Необходимо дождаться результатов вскрытия.
Кабинет представлял собой просторную комнату, выходящую двумя окнами в плавающий в тумане парк. Граф упал совсем рядом с камином; перевернутый стул указывал на то, что произошла схватка. Несчастный защищался. Он лежал распростертый на животе. Я осторожно приподнял его голову и увидел след удара на виске и левой скуле. Ухо немного запачкано запекшейся кровью. На нем — только домашний пиджак, одна из пуговиц которого отскочила.
— Мы обнаружили его под рабочим столом, — тихо сказал комиссар.
— Где мадемуазель д’Эстисак?
— На втором этаже вместе с Анжелой и Бертой.
— Я попросил бы вас позвать ее.
Я прошел в библиотеку, чтобы обследовать шкафы со стеклянными дверцами. Они занимали середину комнаты. Стекла в них разбиты. Осколки хрустели под ногами. Они валялись по всему паласу. Вор орудовал грубо, что указывало на спешку. Он вынес всю коллекцию. Эти выпотрошенные остекленные шкафы придавали комнате — обычно торжественной и холодной — скорбный вид, от которого щемило сердце. Я бросил взгляд на ряды томов… сочинения по истории, по праву, «Анналы Генерального совета»… И еще стояла тишина, тишина очень старого дома — подруга шума дождя и ветра. Я думал о девушке, оказавшейся в одиночестве в этом замке между молчаливым отцом и двумя бесконечно преданными слугами. Я возвратился в гостиную, куда в тот момент входил комиссар вслед за мадемуазель д’Эстисак… Вероника, как я узнал позднее. Но это прелестное, вышедшее из моды имя ей совершенно не шло. Высокая, как и отец, волосы зачесаны назад, властный взгляд. Никаких следов румян. И уже во всем черном, исполненная достоинства, безликая, словно какая-нибудь компаньонка.
Мне стало неловко. Я пролепетал приличествующие случаю соболезнования. Она выслушала меня, слегка склонив голову; у меня было ощущение, будто я рассказываю плохо выученный урок.
— Спасибо, мсье, — сказала она и предложила сесть.
Сначала я расспросил ее о графе и узнал, что каждый вечер, с девяти до полуночи, он трудился над большим сочинением, посвященным повстанцам Вандеи. Со смерти графини, случившейся около двадцати лет тому назад, он жил, как и прежде: днем — крестьянин, в окружении своих арендаторов, ночью — ученый, в окружении своих книг.
— А вы? — спросил я.
Она поняла все, что подразумевал мой вопрос, и ее лицо стало еще более непроницаемым.
— Владения обширны, — сказала она, — а дни слишком коротки.
— Расскажите мне о том вечере.
— Но… не о чем рассказывать. Я легла спать в десять часов, проснулась ближе к половине двенадцатого… Я что-то услышала… какой-то приглушенный шум… или скорее вибрацию, которая распространилась по полу и стенам… Я спустилась вниз. Постучала в дверь кабинета. Спустя какой-то момент, обеспокоившись, я зашла… и обнаружила своего отца…
Горе стянуло ей горло. Через мгновение она продолжила:
— Я тотчас же позвала Анжелу и Берту. Позвонила в сторожку, потом нашему врачу. Я также и жандармерию оповестила… Вот…
— Коллекция представляет собой большую ценность?
— Очень большую ценность. Она содержала бесценные экземпляры; золотые часы, подаренные Людовиком XV маршалу д’Эстисак; часы, которые принадлежали Шатобриану…
— Но все они, наверное, довольно громоздкие? Кроме того, существует определенный риск: ведь такие вещи трудно сбыть. И наконец, почему вор не дождался, пока все улягутся спать, чтобы начать действовать?
— Ставни были закрыты, шторы задернуты. Снаружи вовсе не видно никакого света. Он, наверное, полагал, что все заснули.
— Правдоподобное объяснение. Не могли бы вы показать мне холл? Хотелось бы самому посмотреть на двери.
Прежде чем последовать за ней, я еще раз отправился осмотреть тело. Я представлял себе графа во весь рост. Несмотря на свои белые волосы, эдакий крепкий молодчина. И поскольку комиссар проходил передо мной, я спросил у него тихим голосом:
— Сколько ему было лет?
— Шестьдесят шесть. Но ему едва ли дали бы пятьдесят.
Я вернулся к Веронике д’Эстисак и один за другим обследовал замки — старые, добрые замки тех еще времен, со сложными ключами, такие отмычке не поддадутся, в общем, вроде тех, что в пиратских сундуках.
— Ну как он смог войти? — пробормотал комиссар.
— А главное, — заметил я, — каким образом смог бы оставить за собой закрытые изнутри двери?
В спальне графа Берта и Анжела остановили часы и закрывали тканью зеркала. Анжела — одна из тех деревенских женщин, которые быстро начинают напоминать мужчин, но Берта выглядела существенно моложе. Блондинка, ухоженная, всегда с опущенными долу глазами, она казалась хрупкой и трогательной. Они обе боязливо поприветствовали меня. В этом замке вне времени иерархия соблюдалась так же скрупулезно, как и в былые времена.
— Давно они у вас служат? — спросил я у мадемуазель д’Эстисак, когда обе сестры покинули комнату.
— Скоро уже семнадцать лет. Они поступили сюда вместе. Преданы нам душой и телом.
Я пытался, но напрасно, найти какое-нибудь объяснение. Меня сильно раздражало выглядеть дураком в глазах девушки. Но та пришла мне на помощь.
— Если позволите, — сказала она, — я останусь тут. Еще много чего надо приготовить.
— А вот и прокуратура, — сказал комиссар. — Слышу, подъезжает автомобиль.
Это был не представитель прокуратуры, а парень лет тридцати спортивного вида, который ожидал нас в вестибюле.
— Жак Воллан, — представился он. — Где Вероника?
Он выглядел взволнованным. Я дал ему войти в небольшую гостиную и попытался расколоть его на разговоры, что оказалось просто. Стоило лишь спросить. Да, он вхож в замок. Сперва его принимали в качестве архитектора: он занимался восстановлением южного крыла, которое грозило рухнуть. Потом мало-помалу он стал другом дома, и уже пару недель, как состоялась помолвка с Вероникой.
— Эта новость вызвала, наверное, много толков в округе? — заметил я.
Он сильно покраснел.
— Пока еще никто ничего не знает, — с живостью ответил он. — Даже слуги в замке. Отец Вероники опасался сплетен, недоброжелательства. Огласить помолвку он намеревался как можно позднее.
Я начинал понемногу разбираться в деле, мог уже представить себе действующих лиц, а в особенности эту скрытную, страстную девушку, которая, должно быть, кинулась на шею единственного мужчины, явившегося в замок, чтобы сбежать отсюда и наконец-то зажить как все.
— Кто предупредил вас?
— Вероника, — сказал Жак Воллан. — Она позвонила. Я потрясен. Где она?
— В спальне графа… Не уходите далеко. Мне, наверное, понадобится задать вам несколько вопросов.
Заранее заготовленная фраза, предназначенная, чтобы скрыть, насколько я обескуражен, так как я самым жалким образом запутался. Я хотел еще раз допросить привратников, но они вернулись в свой флигель. Я их там и нашел. У них царил какой-то дикий хаос. Повсюду чемоданы, узлы, солома.
— Мы собирались уехать в воскресенье, — объяснил мне Морет. — Мадемуазель не сказала вам об этом?
Он смотрел на меня с подозрительностью, как будто я расставил ему западню.
— Вас уволили? — спросил я.
— Вовсе нет. Мы сами уезжаем в другое место.
— Мы не очень ладили с мсье графом, — вмешалась госпожа Морет. — Очень трудный человек. Все, что ни сделай, плохо. Он обращался с нами хуже некуда! Прошли те старые времена, мсье инспектор. Не знаю уж, как другие могли его выносить, а с нас довольно! Достаточно вспомнить эту сцену, когда мы сказали ему, что нашли другое место!.. Из-за пустяков он впадал в страшный гнев. И больше себя не помнил. Несчастный человек, он мертв, не надо бы нам говорить о мертвеце плохо, — тут она перекрестилась, — но мы о нем не жалеем.
