— А тут вполне можно жить, — донесся голос Б. О.
Скорее всего, это он к тому, что баня — сложенное из прочного бруса строение под асимметричной крышей — скромными размерами не отличалась и больше походила на жилой дом. Левое крыло крыши более полого, оно накрывает просторную галерею с высокими резными перилами и длинной, во всю стену, лавкой. Хорошо же было сидеть здесь в облаке пара после того, как окатишь себя, распаренную, разомлевшую из ведра жидким колодезным льдом.
Дверь в тесную, с тремя ярусами полатей парную выходила на галерею. Рядом еще дверь, за ней коридор, чулан, крохотная комнатка, куда едва помещалась кровать. Коридор выводил в просторную комнату с широким, во всю стену, окном — каминную.
— Да, можно жить.
— Побудь там, — сказал он. — Пока я...
— Да, посижу в бане. В каминной.
Она стояла у широкого окна и наблюдала, как Б. О. не спеша направился к бесформенной груде обломков, громоздившихся в центре участка. На ходу обернулся, вопросительно посмотрел на нее: может, и ты? Она покачала головой: нет.
Нет, это когда-то был дом, живой, теплый, хранивший в себе стойкие дачные запахи, отдававшие чем-то ветхим, чуланным, чем-то таким, что истекало из старых кроватных покрывал, пожелтевших газет, забытой на подоконнике высохшей морковки, пыльных занавесок, мышиного помета в духовке, чавкавших домашних тапочек, истекало, и впитывалось в дерево стен, и входило в комнаты вместе с его, дерева, спокойным дыханием — вот это, запахи, она помнила особенно хорошо и потому не могла приблизиться к черным, словно застигнутым в момент игры "куча мала", бревнам, остаткам кирпичной кладки, осколкам волнистого шифера.
Он понимающе кивнул.
Не спеша ходил он по пожарищу, постепенно сужая круги, и наконец оказался в самой его сердцевине, трогал бревна, ощупывал куски проводки, разгребал угли, перетирал их в ладонях, подносил к лицу — все это продолжалось невыносимо долго, и она чувствовала, что в его странной и бессмысленной работе, в самой пластике его движений отчетливо проступает что-то древнее, темное, шаманское, словно он вызывает из прошлого времени давно скомканный, поруганный брандспойтными струями огонь, восстанавливает его и пробует понять.
Она уселась в кресло возле камина, водрузила ноги на стальную решетку и задремала. Пробудило ее сдержанное урчание двигателей во дворе. Приехали грузовики. Б. О., переговорив с шоферами, направился к бане.
Он постоял в дверях, обводя взглядом помещение — книжные стеллажи, диван, низкий столик со столешницей, украшенной керамической плиткой, кресла, — заинтересованно приподнял бровь, увидев камин, по верху которого, на широком бортике, были выставлены экзотических форм бутылки в причудливо застывшей лаве свечного воска — они использовались как подсвечники. Внимательно осмотрел провал каминного ложа, решетку, пощупал кирпичи — он явно тянул время, собираясь с мыслями.
— Как говорил тот пожарный? Лег в постель, закурил, заснул с зажженной сигаретой?
Она попыталась вспомнить лицо пожарного — нет, лицо в памяти не задержалось, но голос его звучал отчетливо.
— Да, так он и сказал. А что?
— Где была ваша спальня?
— На втором этаже.
Б. О. осмотрелся, заметил в углу стопку старых газет, предназначенных для растопки, взял верхнюю, присел на корточки у жестяного настила, предохранявшего пол от раскаленных плевков каминного огня.
— Мы собираемся топить? — спросила она.
— Нет.
— Пойду пройдусь. Подышу воздухом.
— Хорошая мысль.
Когда она вышла, Б. О. осмотрелся, заметил сбоку от дивана пустую картонную коробку из-под обуви. Взял ее, слегка надорвал картон в четырех углах, положил на жесть. Сверху установил согнутую в форме ломаной крыши газету.
Чиркнул зажигалкой, поднес огонек к картону. Чиркнул еще раз. И еще. И еще.
Огонь полз с четырех сторон, медленно взбираясь по картону, потом перекинулся на бумажную крышу, проникая в столбцы текста, пожирая заголовки; он тек плавно и быстро, пуская впереди себя затемнявший бумагу жар, и на месте этого ожога в следующую секунду вырастало желтоватое, в синем оперении пламя.
За спиной скрипнула дверь. Бася стояла на пороге, смотрела, как горит бумажный домик, и вдруг почувствовала холодок в груди.
— Что ты хотел этим сказать?
Он поднял на нее отсутствующий, гипнотический взгляд — такой она уже видела пару раз, когда Б. О. ни с того ни с сего погружался в задумчивость.
— Ничего... — Губы едва двинулись, он обращался не столько к ней, сколько к себе.
Она опустилась в кресло: холодок под сердцем разрастался, набирал объем, устремлялся вниз, затекал в коленные чашечки.
— Что-то зябко, — поежилась она.
* * *
Часам к трем участок расчистили, только из сердцевины обширного гаревого пятна сиротливо торчала похожая на разоренную сванскую башню печная труба, на макушке которой сидела ворона. Б. О., прислонившись к шершавой стене бани, задумчиво разглядывал птицу. Что-то в его позе, в неотчетливом, плывущем взгляде было знакомое — ах да, вот так же он посматривал на притаившуюся на подоконнике герань.
— Хочешь узнать, что она думает? — Бася осторожно дотронулась до его локтя.
Б. О. покосился на Басю и задумчиво протянул:
— Ну-у-у... Это было бы занятно.
— Чу! — насторожилась она, нахохлилась. — Слышишь? Да, тонкий, похожий на протяжное блеянье испуганного барашка звук встревожил меня. Доносился он со стороны соседнего безалаберного, заросшего сорным кустарником участка. Там, в глубине леса, стоит старый дом с такой густо замшелой крышей, что издали казалось, будто крыша эта укрыта лоскутьями грязного серого велюра. Смотри: на втором этаже медленно открылось тонко блеющее окно. И оттуда, полыхнув солнечным зайчиком, — видишь? — выскользнула и начала падать, как рыба, сорвавшаяся с крючка, бутылка. И с тупым ватным звуком нырнула в траву.
— Да-да, — кивнул Б. О., пристально глядя в сторону соседнего участка.
— Видишь, — шептала Бася, — я беспокойно завертела головой. Странно, что обитатель дома еще жив, рассудила я, следя за нырком пустой посуды. Этот человек питается одним ядом, заключенным в высоких стеклянных емкостях, и почти не ест съедобного. И кроме того, он почти не спит. Ночи напролет он сидит за столом напротив окна в свете лампы под зеленым стеклянным абажуром, сидит и сидит... В том, что человек питается ядом и черпает в нем силы для продолжения жизни, я убедилась еще в тот день, когда он тут возник. Знаешь, Бог Огня, из природного любопытства я подлетела к дому и уселась на обломок сосновой ветви как раз напротив окна.
— Да что ты?— слабо улыбнулся Б. О.
— Да-да, уселась. И могла видеть, как человек медленно кружил по комнате. Потом достал из большой дорожной сумки на молнии бутылку, схватил ее горлышко, сделал резкое, скручивающее пробку движение и налил прозрачную жидкость в стакан. Когда первая емкость вылетела из окна, я опять-таки из любопытства опустилась в траву, подтолкнула клювом сосуд и тут же отскочила на безопасное расстояние. Потому что инстинкт подсказал мне — пить жидкость нельзя, она ядовита. Но человек упорно питался ею третий день кряду и не погибал, вот разве что под утро он валился на разложенное кресло-кровать и застывал в неловкой разметанной позе — голова мертво привалена к плечу, рот приоткрыт, левая рука с развернутой вверх ладонью свешивается на пол. В зеленоватом свете настольной лампы он походил на погибшую тропическую птицу.
Б. О. с интересом следил за тем, как Бася, выговорившись, вдруг ссутулилась, опустилась на корточки и так сидела, словно нахохлившаяся птица, а потом подняла лицо и посмотрела на него снизу вверх.
— Скорее всего, так оно и было, — тихо пробормотала Бася и бесцветным тоном добавила: — Это Костя. Скорее всего, он. Я слышала, он впал в запой.
— Костя? — спросил Б. О., приседая рядом.
— Да. Сосед. Сын Павла Емельяновича. Того старика, который тут с Митей... В ту ночь.
— А что, разве с ним в ту ночь кто-то был?
Чертя указательным пальцем сложный иероглифический узор в засыпанной хвоей земле, она кивнула:
— А разве я тебе не рассказывала? Баню, как видишь, огонь не зацепил, так что в ней все осталось на своих местах. В частности, следы основательной пьянки. Пил он, судя по всему, не в одиночестве — на вешалке нашли тяжелое драповое старомодное пальто. Я сразу его узнала — это Павла Емельяновича.
— А кто он такой?
— Да кто... Пенсионер. Раньше работал на филфаке, теперь давно на пенсии. Ну, я тут же понеслась на соседскую дачу... — Она долго молчала. — Старика нашла в кабинете на втором этаже, он лежал в кресле — рука безвольно свесилась к полу, рядом пустая бутылка из-под коньяка. Еще пара пустых на столе, — она тяжело вздохнула. — Потом врач "скорой" сказал, что у старика отказало сердце: в таком возрасте нельзя позволять себе лишнего. А тут такие дозы. — Она глянула в сторону соседней дачи. — Надо бы зайти. А то неудобно.
