— Миня, а почему тебя стали Мосей звать? — поинтересовался Роман.
— Ты бы с успехом мог задать и обратный вопрос: Мося, а почему тебя Миней звали? Но, мне кажется, ты отлавливал меня для того, чтобы задать не этот вопрос. А совсем-совсем другой. По палагинскому делу. Так?
— Проницателен ты до невозможности, Миня.
— Профессия такая.
— А какая у тебя профессия?
— Юрист, Рома.
— Не юрист, а юрисконсульт фабрики канцтоваров «Светлячок». Это не профессия, Миня, и даже не должность. Это — крыша, голубок ты мой.
Мосин засмеялся и смеялся долго. Отсмеявшись, покрутил головой, сказал:
— Господи, до чего вы, милицейские, одинаковы! Сразу — пугать.
— Я не пугаю. Я тебе твою позицию объясняю, с которой ты должен вступать в разговор со мной. — Я — представитель правоохранительных органов, а ты — жучок, существующий, и существующий неплохо, на сомнительные доходы. Вот так-то.
— Вопросы будешь задавать?
— А как же! — обрадовался Казарян.
— Тогда без предисловий начинай. Я тороплюсь, меня симпатичная гусыня ждет.
Казарян взял его под руку и вывел на улицу Герцена, и пошли они к Манежной площади.
— С палагинской коллекцией хорошо знаком?
— Да.
— Через тебя никто не пытался начать переговоры с Палагиным о продаже коллекции или части ее?
— Палагинской коллекцией интересуются только специалисты и фанаты. И те, и другие знают, что Палагин ничего не продает. Так что подобной попытки не может быть в принципе.
— Кстати, Миня, а сам-то ты что-нибудь коллекционируешь?
— Конечно. Но моя страсть — сугубо по моим средствам. Я по дешевке собираю русскую живопись начала двадцатого века, которая сегодня стоит копейки и которая через двадцать пять лет сделает меня миллионером.
— А хочется стать миллионером?
— До слез, Рома.
— При такой жажде можно и форсировать события, а?
— Дорогой Рома, при твоем ли роде деятельности пользоваться эвфемизмами? Спроси коротко и ясно: «Гражданин Мосин, не вы ли за соответствующее вознаграждение навели уголовников-домушников на коллекцию Палагина?»
— Считай, что спросил.
— Не я.
— Жаль, — Казарян обнял Мосина за плечи. — А то как бы было хорошо!
— Не столько хорошо, сколько просто. Для тебя.
— В общем, я тебе, Миня, верю. Хотя нет, все наоборот! В общем, я тебе, Миня, не верю, но — в данном конкретном случае — верю.
— Тоже мне Станиславский! Верю! Не верю!
— Хватит блажить-то. Давай вместе подумаем. Я поначалу был убежден, что наводка зрячая. А вот окружение прошерстил и усомнился.
— А если темная, Рома?
— Откуда? Среди окружения фофанов для темной наводки нет.
— Есть идея, Рома.
— Поделись.
— А что я с этого буду иметь?
— Миня, могу тебя заверить: от моих благодеяний миллионером не станешь.
— Да я шучу, шучу! Хотелось бы от тебя просто знак признательности, небольшой сувенирчик. У твоего папани в чулане лентуловский этюд пылится. Только и всего!
— Договорились. А ты мне в ответ — театральный эскизик Добужинского. Я помню: у тебя их несколько.
— Это же баш на баш! Мне-то какая выгода?
— Как знаешь, Миня, как знаешь!
— Ну, что мы с тобой, право, как на базаре! Бери идею задаром, — замахал отчаянно руками Мосин.
— Значит, Лентулов менять прописку не будет?
— Как это не будет? — возмутился Мося. — Мы же с тобой договорились: я тебе Добужинского, ты мне — Лентулова.
— Ладно. Отдавай идею задаром.
— Вы в своей конторе на Петровке, небось, думаете, что вы самые умные и проницательные. А у некоторых на плечах тоже не кочан капусты.
— Кстати, насчет эвфемизмов. Некоторые — это ты?
— Абсолютно верно. Я. Так вот, тот, у которого на плечах не кочан капусты, вне зависимости от вас размышлял о краже и пришел к выводу, что наиболее вероятный источник информации о палагинской коллекции и квартире — обслуга.
Слесари, водопроводчики, домработница, портниха, электрики, конечно же, могут дать кое-какие сведения о квартире Палагина. Но исчерпывающие сведения, а главное — о коллекции, может дать только Петр Федосеевич, краснодеревщик. Я его знаю сто лет, Палагин его знает сто лет, все его знают сто лет, и поэтому почти с уверенностью можно сказать, что на сознательную зрячую наводку он вряд ли пойдет. А вот в темную его использовать могли.
— Завтра с утра мы с тобой, Миня, в гостях у Петра Федосеевича.
— А ты сегодня Лентулова подготовь. Там масло, ты пыль влажной тряпочкой сотри, подсолнечным протри и опять насухо вытри, — Мосин подошел к окну кафе, глянул в щель между неплотно задвинутыми гардинами, сообщил — Юрий Карлович с Веней кукуют. Обрадовать, что ли, советскую литературу?
— Валяй. Подкорми классиков с доходов праведных.
— Компанию не составишь?
— Мне, Миня, пьянствовать в общественных местах не положено. Особенно с тобой.
— Грубишь, хамишь, а зачем?! Будь здоров тогда, — и Миня небрежно кивнул Казаряну. Наказав Казаряна за милицейскую грубость, тут же добавил, ибо не забывал ничего и никогда — Завтра в девять часов утра я жду тебя у метро «Дворец Советов».
VI
Ларионов заканчивал доклад о проделанной работе по делу о палагинской краже.
— Кое-что о Леониде Михайловиче Берникове я подсобрал, — Ларионов сверился с бумажкой. — Л. М. Берников, 1896 года рождения, образование незаконченное среднее, с 1933 года постоянно работает в системе промкооперации, в основном в должности председателя различных артелей. К судебной ответственности не привлекался, однако в знаменитом текстильном деле сорокового года фигурировал как свидетель. В настоящее время заведует производством артели «Знамя революции», изготовляющей мягкую игрушку.
— Похоже, Сережа, похоже, — оценил ларионовскую работу Смирнов. — Я понимаю, у тебя времени не было, но все-таки… В УБХСС на него ничего нет?
— Я по утрянке к Грошеву успел заглянуть. Говорит, что единственное у него — подозрения.
— Что делать будем?
— Романа подождем и решим.
— А где он запропал? — вдруг высказал начальственное неудовольствие Смирнов.
— Звонил в девять, сказал, что к одиннадцати будет. У него там что-то по наводке наклевывается.
И действительно наклевывалось: оперуполномоченный Роман Казарян вошел в кабинет Смирнова вольно-разболтанной походочкой, оглядел присутствующих, небрежно поздоровался:
— Привет! Трудитесь? Ну-ну! — и кинул себя на стул.
— Здравствуйте, гражданин Ухудшанский! — ответствовал его начальник Смирнов.
Казарян поморгал-поморгал, понял, посмеялся сдержанно, отреагировал.
— Точно подмечено. Исправлюсь, товарищ майор! Так что же у вас новенького? — Но надоело играть, и он торжественно сообщил — Пока вы тут в бумажки играете, бюрократы, я, по-моему, кончик ухватил.
— И я кончик ухватил, — скромно, но с достоинством сообщил Ларионов, а Смирнов загадал им детскую загадку:
— Два конца, два кольца, посредине — гвоздик. Что это такое, друзья мои?
— Дело о краже в квартире гражданина Палагина, — отгадал Казарян.
— Правильно, — подтвердил Смирнов. — Давай о деле поговорим. Начинай.
— Сегодня утром Миня Мосин рекомендовал меня, как заказчика, персональному краснодеревщику Палагину Петру Федосеевичу. Я сказал, что мне необходимы стенды-шкафы для коллекции миниатюр XIX века, камей и медальонов. Зная о прекрасной домашней коллекции Палагина, хотел бы иметь нечто подобное. И подсунул ему планчик квартиры, будто бы моей, а на самом деле вариацию на темы палагинских апартаментов. Обрадованный маэстро по этому плану воспроизвел расположение стендов по-палагински, отметив центральную, более ценную часть экспозиции, как его, мастера, профессиональное достижение.
Тотчас предъявив удостоверение, коллекционер превратился в милиционера и попросил ответить Петра Федосеевича на вопрос, не приходил ли к нему кто-нибудь с подобным предложением.
Оказывается, с полгода назад с подобным предложением обращался один гражданин. Петр Федосеевич даже примерный эскиз набросал по его заказу, но больше человечек не являлся…
— Стоп, — прервал его Смирнов. — Человечек — это есть фигура твоего красноречия?
— Отнюдь. Это единственная характеристика, которую мог дать Петр Федосеевич.
— Два конца, два кольца, а посередке — гвоздик. Сережа, как ты считаешь? — спросил Смирнов.
— Похоже, Саня, — ответил ему Ларионов.
— Может, объясните, о чем вы? — обиделся за свое неведение Казарян.
— Сережа вышел на деятеля промысловой кооперации Леонида Михайловича Берникова, у которого в последнее время прорезался интерес к заезжим домушникам. А при Берникове вьется некто, характеристика которого и с сережиной стороны ограничивается одним-единственным словом — «человечек».
