— Умные вещи говорит эксперт,— поддержал Синицын, обмахиваясь платком.— Я уже давно сварился.
— Предложение принимается,— сказал Байдалов,
Вышли на площадь у кинотеатра. Но как назло машины, опоясанные шашечками, проносились мимо, не останавливаясь.
— Тут мы, пожалуй, простоим до вечера,— начал сомневаться Синицын.— Давайте проситься на любую машину... Ага, есть! Вот идет такси с зеленым огоньком. Дуй навстречу, эксперт!..
— Не надо, Саша,— остановил лейтенанта Байдалов,— Слушай меня. Смотри: возле кинотеатра остановилась шоколадная «Победа». Быстрее к ней! Уговори шофера обязательно.
— Есть,— на ходу ответил Саша.
Шоколадная «Победа» уже разворачивалась. Саша встал перед нею, поднял руку. Машина скрипнула тормозами.
— За город подбросишь, парень?
—Некогда, спешу.
— Выручи, браток. Мы заплатим вдвойне.
— Сколько вас?
— Трое.
— Садитесь.
— Алексей Тимофеевич, пожалуйте в машину!
Саша с Синицыным расположились на заднем сиденье, Байдалов уселся рядом с шофером. Машина, фыркнув, понеслась по улице. В зеркале над ветровым стеклом капитан увидел часть лица шофера — маслянистые глаза с прищуром, ястребиный нос, черные усики — и подумал: «Интересно, что ты за птица, Крейцер?»
Краем глаза осматривая оранжевую кофту водителя, Байдалов, чуть повернувшись, протянул назад руку:
— Дай сигарету, Саша.
Рыбочкин удивленно взглянул на капитана — ведь все в управлении знают, что Саша не курит. Он не успел ответить, как Синицын быстро сунул в руку капитану папиросу.
А Байдалов не мог отвести взгляда от рук водителя в черных кожаных перчатках.
— Спичку дать? — спросил Синицын.
— Не надо, пожалуй, покурим на месте.
— Курите здесь, капитан,— промолвил Крейцер, улыбаясь одними глазами.— Вам разрешается.
— Спасибо,— ответил Байдалов и зажег спичку. Прикуривая, он собирался с мыслями. Неожиданная встреча с Крейцером почему-то взволновала его. Хотелось задать ему несколько вопросов, но с чего начать, капитан не мог сразу придумать.
Крейцер сам выручил. Остановив машину, он пробормотал:
— Эх, черт! Придется круг сделать, здесь дорогу ремонтируют.
Он уверенно свернул машину влево, к железнодорожному переезду. Байдалов спросил:
— Вы давно в городе живете?
— А что? — насторожился Крейцер.
— Да смотрю: город хорошо знаете.
— А-а,— Крейцер засмеялся. — Ездить много приходится, особенно за последнее время, когда вы у моего шефа машину забрали. Теперь я у него вроде личного шофера. С утра за ним заезжаю.
— Не с руки ведь вам, далеко, поди, живете...
— Да не очень, всего десять минут езды.
— Где это?
Крейцер медленно повернул голову и, взглянув на капитана, ухмыльнулся:
— На другом конце города, капитан...
Байдалов промолчал, окутываясь папиросным дымом.
Он понял, что зря поторопился, не следовало задавать Крейцеру такой прямой вопрос. Остаток пути капитан не проронил ни слова. Молчали и его спутники. Синицын почувствовал настороженность в разговоре и поэтому не вмешивался. А Саша усвоил справедливое правило: не спрашивают — помалкивай...
Остановились у заросшей густым лозняком речушки. На берегу уже взмахивали удочками несколько рыболовов.
Саша подошел к шоферу:
— Сколько с нас?
— Не надо,— отмахнулся Крейцер.— Деньги пригодятся вам на обратный путь. Привет!..
«Победа» круто развернулась и, сверкнув на солнце горбатой спиной, умчалась к городу.
— Запомни эту личность, Синица,— сказал Байдалов,— а заодно и номер машины — «19-21».
— Есть. Порядочек! Год моего рождения...
Саша посмотрел вслед уехавшей «Победе», на две колеи, оставленные ею на влажной от дождя земле. И вдруг приглушенно вскрикнул:
— Товарищ капитан, смотрите! Рваная покрышка...
Да, это был такой же след, как у ограбленного магазина. «Так вот почему Крейцер хорошо город знает...» — подумал Байдалов.
— Давайте ваш чемоданчик, лейтенант,— строгим голосом заговорил он.— Вы сейчас же выходите на дорогу, останавливайте первую машину, поезжайте в город. Нам надо сделать гипсовый слепок со следа.
— Может, и я с ним? — предложил Синицын.
— Тут нужна быстрота, а это не по твоей комплекции. Давай, Саша. Одна нога здесь, другая там.
— Слушаюсь!
Когда лейтенант Рыбочкин ушел, Байдалов высыпал из чемоданчика содержимое и прикрыл им самый четкий отпечаток разорванного протектора.
— Ты, Синица,не кружись здесь, иди лучше удить рыбу. А я... я буду рисовать этюды. У меня блокнот с собою.
— Понимаю, Тимофеевич, но я не любитель рыбной ловли. Вот есть, это — да, здесь у меня порядочек!
— Давай, не задерживайся...
Синицын поднял с земли леску и, разматывая ее, спустился к речке. А капитан с самым серьезным видом уселся на чемоданчике и принялся рисовать с натуры. Посторонний вполне принял бы его за художника.
...От почти готового рисунка Байдалова оторвал треск мотоцикла. Это вернулся Рыбочкин. Он привез пакет с гипсовым порошком и письмо от полковника Рогова. На официальном бланке начальника уголовного розыска было написано всего несколько слов: «На Сунженском хребте обнаружен труп. Срочно выезжайте».
Даже самому себе Гаевой не смог бы ответить, почему он так разоткровенничался перед малознакомым ему армейским офицером. Ведь встретились-то всего два часа назад, и вот льется разговор непринужденно, душевно... Видно и впрямь душа человека — что ладно настроенная струна. Тронь ее легонько, ласково, тепло и заиграет она, запоет во всю силу, откроет все свои чувства... А рвани с маху—порвешь...
Вот и тронул Тимонин душу Ильи Андреевича, тронул своей чистосердечной болью за судьбу друга, за судьбу по сути неизвестного ему мальчишки.
— Ребенок—это ж беззащитная птаха,— с грустью в голосе говорил Гаевой, шагая рядом с Тимониным по городу.— Пока не оперится, не взлетит. Вот хотя бы-этот... Как его зовут?
— Егоркой,— ответил Тимонин.
— Остался Егорка без батьки. Один. Всяк его может обидеть, а пожаловаться некому. Конечно, он не пропадет, государство его выкормит. Но как же все-таки трудно человеку без родительской ласки...
— Я это на себе испытал,— Тимонин закурил, глубоко затянувшись дымом.
— Человеку без ласки жить нельзя, — повторил Илья Андреевич. — Когда теперь ее узнает Егорка?
— Вырастет — узнает...
— Но сколько eщe воды утечет, сколько слез прольется! А каждая слеза, каждая обида — рубец на сердце...
Молча прошли мост. У цирка свернули направо, пошли через сквер. Илья Андреевич вновь заговорил:
— Всякое бывает в жизни, много еще на свете горя бродит... Хочется мне рассказать тебе, Борис, одну историю. Извини, что я с тобой на «ты». Так легче, да и седины мои позволяют...
Гаевой помолчал, словно не решаясь приступить к откровенному разговору. Тимонин улавливал эту нерешительность, но не торопил.
Илья Андреевич начал сразу, торопливо, чуть заикаясь от волнения:
— Знаю я... одну семью. Здесь живет. Семья как семья. Небольшая. Трое: отец, м-мать и... дочка, Галинка, ей пятнадцать лет. Отец работает... в милиции, на Старых промыслах. Мать домохозяйка, дочь учится. Живут неплохо. Но все они — сироты. Да, да, круглые сироты. Чтобы ты понял все хорошо, я расскажу по порядку.
Лет тринадцать назад у Галинки была родная мать. Жили они в другом месте, в селе. Отец мотался по району за бандитами, тогда, после войны, их развелось порядочно: трудное было время. Пришлось ему как-то вести дело о шайке крупных расхитителей. Выслеживая их, он всю ночь пролежал в снегу, а потом, сбившись с пути в глухую метель, провалился в прорубь. Ползком добрался до чужой избы. И слег в постель. Жена перевезла домой. Две недели лежал в бреду. И все это время, каждый день, в дом приходили какие-то хмурые, бородатые мужики, спрашивали: «Очухался твой-то аль нет?..» — и уходили, зло посматривая на постель, где бредил больной. А когда он пришел в себя, переслали записку: прекрати дело, не поскупимся. На следующий день пришел один, положил на стол пачку денег, спросил: «Хватит аль еще?» Больной с трудом пошевелил растрескавшимися тубами: «Плюнул бы я тебе в морду, да сил нету...»
Два дня никого не было. А потом снова пришел один из главарей, стал в дверях, подпирая папахой потолок избы, и предъявил ультиматум: «Ну, хочешь, разойдемся красиво, или...» Больной приподнялся на локте, сунул руку под подушку. «У-у, гад!» — заревел пришелец и, выхватив из-за спины топор, замахнулся. Жена ойкнула и бросилась навстречу. Удар пришелся ей. Она снопом упала на кровать мужа. Невероятным усилием воли больной вскочил с постели, сжимая в руках теплый наган. Он не стрелял в бандита, но уйти ему не дал...
