Кровь действительно закипела. Она бросалась к коже и откатывала назад для нового броска. Нестерпимый жар жег меня изнутри. Ярость просилась на свободу.
– Ну и что ты будешь делать?.. – спросила я собственную кровь.
– Увидишь! – ответила она.
Я вцепилась зубами в кожу запястья и рванула ее.
Струя черной крови сползла по моему бедру и потекла по камням. Она делалась все толще, все круглее, а я была захвачена новыми ощущениями – сперва стало безумно жарко лицу, потом в голове и груди возникла пустота. Им было легко, как будто я понемногу выныривала из вязкой и противной жидкости. Круглая струя на камнях наливалась блеском и медленно отползала, давая место последним вытекающим каплям крови.
Страха не было. Он не возник и тогда, когда я поняла – это не струя, это рожденная во мне змея. Она будто ждала моего озарения, подняла голову и посмотрела мне в глаза.
Это было сильное, мощное животное с руку толщиной и с меня ростом. Взгляд был спокоен и неумолим. Это была та я, какой воображала себя – способная творить справедливость.
Я кивнула ей, и она поползла – все быстрее, все быстрее. Она шла по следу. Убийца уже давно скрылся за углом – скрылась за тем же углом и она.
Я опустилась прямо на колени и привалилась спиной к стене мертвого дома. Вернее, это была уже не я. Существо, одетое моей плотью, ломало голову – было ли это все смертью, и как же ему теперь жить – за гранью смерти.
Так прошло несколько часов – не знаю, сколько именно, в таком состоянии скорость мысли другая и время воспринимается иначе. Я успела проститься с Сонькой, со всеми своими коровищами и бегемотицами поименно, и вот сидела и смотрела в тот конец улицы, где скрылись убийца и преследующая его змея.
И вот вдали из-за поворота показалась точеная головка. Черная струя быстро потекла ко мне. Кровь моя, ярость моя, боль моя – все это возвращалось.
Змея подползла, положила головку мне на бедро, и тонкий раздвоенный язычок лизнул мою руку – там, где уже засохла рана от зубов.
И я увидела, как все произошло.
Сперва, увидев на улице города огромную змею, он окаменел. Он даже пришел в себя, вынырнув из своей чудовищной, нечеловеческой эйфории. Потом прибавил шагу. Он не имел намерения общаться с гадом и не думал, что представляет для гада какой-то интерес. Змея со скоростью чуть больше человеческого шага поползла за ним.
Когда он это понял, то решил убежать. Он еще не верил, что стал жертвой. Он думал, что бег – надежная защита. Змея поползла чуть быстрее. Он пробежал квартала два и перешел на шаг, уверенный, что все в порядке. Через несколько минут он затылком почувствовал змеиный взгляд.
Он опять побежал – туда, где его из страха приютили. Там он твердо обещал, что вернет себе оружие и покинет город. Правда, этой ночью он там не ночевал, и хозяева, возможно, решили, что он выполнил задуманное.
Бегал он плохо. Ему почти не приходилось от кого-то убегать. Тех, кто мог за ним погнаться, он не трогал. И змея без особого напряжения нагоняла его, стоило ему выдохнуться.
Он додумался заскочить в случайный подъезд и крепко захлопнуть дверь. Там он сел на ступеньку и стал искать сигарету.
Он не знал, что это вовсе не змея. Струя крови легко просачивается в тончайшую щель. Когда он увидел, что буквально на пустом месте, из-за тяжелой двери, под которой и муравью не протиснуться, возникла маленькая головка с холодными черными, в алых ободках глазами, волосы у него на голове зашевелились. Он взбежал по лестнице, и у него хватило ума выпрыгнуть в окно на первой же площадке между этажами.
Он ушиб себе ногу, но все равно побежал – через незнакомый двор, мимо гаражей, вдоль ограды палисадника. Навстречу ему шел мужчина в тренировочных штанах и с мусорным ведром.
Будь в беглеце побольше силы, он придушил бы мужчину и оставил его на съедение змее, искренне считая, что ей все равно, кого жрать. Но мужчина легко справился бы с ним. Поэтому беглец проскочил мимо него и притаился за углом.
Для мужчины с ведром змеи, возникшей вдруг во дворе, не было. Была струя темной жидкости неизвестного происхождения. Ну, льется, и пусть себе льется. Он перешагнул через струю и пошел к помойке.
Беглец понял, что обречен.
Остальное меня уже не интересовало.
Я знала, что он мертв. И что он погиб той смертью, какую заслужил. Сперва он тысячу раз умер от ужаса. Его донимала боль в ноге, ему не хватало дыхания. Но ему не пришло в голову, что это – ужас тех слабых, кто попадался ему под горячую руку и чья боль его радовала. Впрочем, змея не наслаждалась его страданием. Она делала то, зачем появилась на свет.
Я так мечтала уничтожить это чудовище, что кровь моя была отравлена смертью. И в тот миг, когда смерть состоялась, змея освободилась от яда и вернулась ко мне чуточку посветлевшей, ласковой, домашней.
Она лизнула мне руку и передала свое чувство облегчения.
Я встала.
Мне действительно было легко.
Я сделала правой ногой шаг вперед и встала в арабеск. Спина прогнулась, руки вознеслись ввысь. И меня закрутило в бешеных пируэтах! Их было великое множество – словно лопнула тугая пружина! На последнем я взлетела в воздух.
На пустой улице я танцевала с таким восторгом, так самозабвенно, как ни в одном сне. Я чертила уникальные диагонали, зависая в воздухе так долго, как хотела. Я, выгнувшись, отбивала легкими ногами тройной кабриоль назад, бросалась в па-де-ша, перелетая в нем через всю улицу, отбивала тройной передний кабриоль, причем правая, верхняя нога достигала окон второго этажа. Я делала такие перекидные жете с заноской, какие не снились ни одной балерине. Долетев до перекрестка, я понеслась по кругу короткими жете, постепенно увеличивая их размах. Это еще не было танцем, я только пробовала силы! Во мне, обновленной, еще не было и не могло быть поэзии. Мне пока нечего было вложить в бесподобные бризе и гран-жете. Они требовали пылких и бурных страстей, как пуантовый танец требует беспредельной женственности. А все мои страсти сейчас лежали на камнях, свернувшись кольцами, и с интересом наблюдали за моими выкрутасами.
Оттолкнувшись, я полетела в гран-жете, таком, что откинутая назад нога и поднятые над головой руки сомкнулись через всю улицу и опустились рядом со змеей.
Она приподнялась, обвилась вокруг протянутой руки и скользнула на шею. Я погладила змею по голове – лежи, отдыхай, моя хорошая, мечта сбылась, танец начинается, все справедливо…
И вспомнила про Зелиала.
Если бы он знал, что я тут натворила! Я совершенно не представляла себе, что будет со мной дальше. Если где-то и обитали такие же, как я, безумные плясуньи, так их нужно было искать. Если мне предстояло отплясывать отныне по ночам в полном одиночестве, я бы приняла это как должное. Но я должна была знать, как быть дальше.
Это мог знать либо ангел справедливости, либо демон справедливости. Что касается ангела – это было дело туманное, я даже считала, что он позабыл о нашей грешной земле. Но демон-то имелся!
Я достала из волос свое заветное перышко.
Сперва мне показалось, что это вообще не оно. То было воронье, а это – не может быть, поседело! Оно засеребрилось по краям, а пух у стерженька был совсем белым.
Я смотрела на перо в тревожном изумлении и дождалась – из него вылилась тяжелая капля и упала на камень у моих ног. Я опустилась на корточки, змея тоже потянулась к ней мордочкой. Поняв, что это такое, мы переглянулись. Кровь!
Зелиал попал в беду!
Стыдно признаться, но чувство, охватившее меня, было похоже на радость.
Теперь я знала, что буду делать дальше.
Наступает рассвет, в ближайшей церкви благовест зовет к заутрене, тени тают. До следующей ночи.
Мир четко разграничен на день и ночь. И если днем некому творить справедливость, ее принесут ночные силы.
Для них нет солнечного света. Они знают лишь ночных птиц и ночные цветы. В сущности, это тоже неплохо, какой-никакой, а мир. Даже знакомый мир – для тех, кто еще при жизни любил шастать по ночам.
Должно быть, для виллисы есть еще один порог, кроме смертного. Она должна отказаться от своей единственной радости – танца, от своего любимого и единственного пейзажа – ночных лесов и лугов, от белых и остро пахнущих цветов летней ночи. Ради чего?
Разве у виллисы есть то, ради чего отказываются? Ведь она – невеста, что умерла до свадьбы. Ведь она не познала любовь во всей полноте.
Пожалуй, балету «Жизель» необходимо третье действие. Готье и Перро не подумали о том, что Жизель будет искать этот высокий порог и, чего доброго, найдет его.
Я оказалась в помещении с высокими стенами и незримым потолком.
Здесь можно было присесть на табурет с ножками в виде звериных лап. Было еще кресло, спинка которого напоминала готический собор. Была у стены резная консоль, четырьмя ножками которой служили позолоченные фавны, а столешница обрамлялась понизу гроздьями и листьями винограда.
