Я открыл Уголовный кодекс на статье о мошенничестве.
– Прочтите, Евгений Александрович, статью сто шестьдесят девятую… Система, антиквар, система…
– Попробуйте только!.. Продажа антикварных предметов законом не карается… даже, допустим, поддельных. Попробуйте: теперь не двадцатый год – слава богу, есть в мире несколько золотников справедливости… И еще – прокуратура есть! Попробуйте!..
В интонациях голоса его всякое подобие радушия мгновенно исчезло: злобно вкрадчивой стала речь…
«Партизан» Кружилин выпустил когти. Я ответил:
– Хоть и прокуратура, попробую все ж…
И позвонил коменданту:
– Пришли милиционера… Пришел милиционер. Скомандовал:
– Арестованный, встать! Руки назад… Кружилин вскочил:
– Не имеете права без санкции!..
– На сутки имею право.
– Я не выношу насилия!.. Повешусь на подтяжках в камере!..
– Шпана не позволит, Евгений Александрович… Они очень не любят таких демонстраций и могут отколотить.
– Меня – со шпаной вместе?!
– А куда же? В музей? Милиционер опять повторил:
– Встань, сказано! Замолчь! Прямо иди! – И вытянул из кобуры наган.
Я крикнул вслед:
– Скажи коменданту: подтяжки не отбирать!
Евгений Александрович на пороге обернулся. Он улыбался:
– Оказывается, вы – юморист, инспектор!.. Завидное качество! А если я все же повешусь? Ведь – тюрьма, дорогой!.. Вам, вам – будет тюрьма!.. Свидетель-то есть!..
– Шагай швыдче! Сказано – замолчь, не вертыхайся! – уже грозно рявкнул «свидетель».
Я углубился в письма Андреева…
Их оказалось тринадцать. «Чертова дюжина».
Но что это были за письма!.. Можно ли найти в мужском сердце столько беспредельной любви и нежности, столько ласки словесной и жемчужин душевной щедрости, разбросанных по страничкам почтовой бумаги?!. В этих письмах был весь Володя Андреев: человек, не умевший находить компромиссов в жизни, не знавший «золотой серединки», не признававший никаких уклонов и не умевший прощать…
Ни другим, ни себе.
Перечитав письма, я протянул их Софье и вздохнул:
– Эх вы, женщина!..
Она опять разрыдалась, как в первое знакомство, но у меня рука не поднималась к графину с водой…
Пройдут годы, десятилетия, постареет русоволосая, обрюзгнет, потолстеет, детей народит… Как дым исчезнет краса былая, и голова оплешивеет. Может, тогда поймет, что прошла мимо того счастья, о котором мечтает женщина, о котором романы пишут…
И сам, на свои мысли, заметил вслух:
– Мимо…
Она еще горше заплакала – поняла…
– Ну-с, хватит, Кружилина, дождика! Выкладывайте все, как на исповеди: вам легче будет. Отчего застрелился Андреев? Предупреждаю: ваш отец, Кружилин Евгений Александрович – арестован.
Тут я сказал насчет откровенного показания и прочее, что принято считать «штучками-дрючками» следователя: дескать, «заманивает, силки ставит»; никак люди понять не могут, что, когда допрашиваемый не лжет, он действительно духовно ближе следователю…
Она ответила:
– Клянусь: всю правду… Измучилась я, исстрадалась… Сама уже думала… о веревке.
– А разве это поможет?.. Не надо об этом думать. Рассказывайте, Софья Евгеньевна. Я слушаю.
Вместо ответа она достала из сумочки еще одно письмо Андреева.
– Это – последнее. Я получила уже после его смерти…
– Следовательно, вы уезжали из города все-таки? До смерти Андреева?
– Я уехала в Мочище, на дачу, двадцатого, а папа приехал двадцать четвертого и рассказал… Вернулась в город, а меня уже ждет Володино письмо… посмертное… А его – уже похоронили. Думала, что с ума сойду… В Мочище у одного охотника стрихнина купила за большие деньги, но тот обманул. Провалялась в постели неделю и решила – веревку надо, да тут вы появились… Читайте письмо, в нем все сказано. Я не хотела отдавать вам – ведь оно посмертное…
«Счастье, радость моя единственная в жизни!.. Не тревожься, не бойся за отца: никто и никогда ничего не узнает… Ради твоего спокойствия, пусть все будет само по себе.
Я ухожу из жизни, ухожу от тебя, любимая моя. Мне больше жить нельзя: обмарался я перед комсомолом, перед партией, и – не имею права на личное счастье и на существование. Сегодня я покончу с собой. Я пристрелю себя, как собаку, нагадившую в хозяйской комнате. Но об отце не беспокойся – он может спать спокойно, если сможет… Вексель сейчас у москательщика Кошкина. Я уже продал все из дома, даже вещи мамы, и мне теперь один выход… Прощай. И в гробу – твой Владимир»…
Софья успокоилась, сидела тихая и бледная, но видно было, что стоит ей огромного напряжения эта реакция после истерики.
– Какой вексель? – спросил я, складывая письмо. – Какой вексель? Чей?
– Вексель Володи, который вы взяли в Мочище.
Меня озарило:
– Значит, фактический тесть Кружилин продал фактическому зятю Андрееву ружье, фальшивый «Голланд-Голланд»? И потом тестюшка опротестовал векселек у Кошкина, потом выкупил, а зятю платить нечем? Так?
– Нет, не совсем так…
– А как же?..
Она поморщилась, как бы досадуя на мою непонятливость…
– Сначала, по моей просьбе, Володя написал папе вексель. Такие необеспеченные векселя называют «бронзовыми».
– Знаю уже. Дальше?..
– Дальше было так: папа нашел возможность реализовать Володин документ и получил за него какую-то сумму… А тот, купивший, предъявил Володин вексель ко взысканию и не оговорил сроки. Получилось: в любой момент с Андреева могут взыскать деньги…
– Понимаю. Продолжайте.
– Ну, вот, тогда папа с Володей написали соглашение о покупке этого проклятого ружья с оплатой векселем, и папа сказал Володе: «Продай «Голланда», его всякий с удовольствием отхватит, это же уникальная вещь», – и я Володе сказала то же… Так и получилось, что сперва «бронзовый вексель», а после уже ружье…
– Тоже – «бронзовое»?
Она молчала.
– Знаете, просто в голове не укладывается: как же так, за здорово живешь, Андреев выдал Кружилину долговое обязательство на огромную для нашего брата сумму, выдал «бронзовый» вексель, по сути – сделал мошенничество? Так ведь?..
Она потупилась.
– У папы тогда были очень тяжелые обстоятельства: ему задолжал крупную сумму дантист Гриневич, мамин хороший знакомый до брака с папой, и папа попросил меня…
– Что, о чем?
– Чтобы я попросила Володю написать вексель…
– И Андреев?
– Он очень любил меня… И всю нашу семью любил… Папа сказал: всего на одну неделю, а потом он отдаст вексель Володе обратно.
– Так, так… дальше!.. Ну, рассказывайте дальше!..
– Потом… Общество Взаимного кредита отказалось учесть Володин вексель, и папа был вынужден обратиться к одному человеку…
– Фамилия?..
– Проскуряков… Галантерейщик Проскуряков. Тот учел вексель в половине стоимости…
– Почему же нэпман Проскуряков сделал великое одолжение вашему отцу? За какие красивые глаза?..
– У него с папой были какие-то расчеты… он был должен нам.
– Но в письме Володя пишет, что вексель сейчас находится у Кошкина – москательщика, а практически – лежит в моем столе. Ничего не понимаю!.. И почему Кружилин не опротестовал вексель дантиста Гриневича?
– Гриневич, я же вам говорила, – старинный друг нашей семьи…
– Значит, вы с папой решили отыграться на зяте, или вернее, на кандидате в зятья?.. Где же у вас совесть, Кружилина?..
– Но папа же, после, выкупил вексель у Жихарева…
– Какой еще Жихарев?
– Жихарев купил вексель Андреева у Кошкина…
– Да почему же, все-таки, вексель Андреева стал ходить из рук в руки? Что Андреев – Ротшильд, что ли?
– Не знаю…
Так и есть: добрался до кульминации допроса и не сумел все же найти столь необходимый следователю «контакт со свидетелем…» Груб я, груб… Вот и расплата: замкнулась Софья Кружилина, выплакалась и ушла в себя… Теперь – слова не выжмешь… Спросила только:
– Вы отца освободите или в тюрьму отправите?
И тон совсем отчужденный, безразличный…
– Ну, зачем же!.. Если будет откровенным – освободим. Нам ведь немного надо узнать: почему Андреев застрелился? А коммерческие дела Евгения Александровича – это компетенция финорганов… Знаете что, Кружилина? Напишите отцу записку: пусть будет откровеннее, правдивее.
Она сказала со злостью:
– Ничего я ему писать не буду!.. Умел и себя и семью запутать, пускай выпутывается, как знает! А вам я больше ничего сказать не могу. Просто – ничего. Сама не знаю, не ведаю, хоть убейте!.. Мне можно идти или и меня посадите?
Ни гордости, ни вызова в голосе нет.
Только горечь.
Попросил ее зайти завтра…
– К двенадцати, Софья Евгеньевна… Я вас кое о чем еще поспрашиваю.
– Хорошо…
Ночью вызвал из камеры Евгения Александровича.
– Как самочувствие? Шпана не обижает?
Хотел было «Почему не повесились?» Но вовремя удержался.
