Каждое утро я дарила ему первый взгляд, и от того, в каком настроении он входил в аудиторию, зависело и мое душевное состояние в этот день. Я жадно вглядывалась в отражение солнечного света на его волосах, в малейшие изменения лица. Андрей (такой, какой есть) стал мне необходим — как глоток свежего воздуха, сумерки или рассвет. Мне не хватало его все те часы, которые я была вынуждена проводить за пределами института. Этот человек был незауряден, с первого взгляда я определила, что он не такой, как все. Именно поэтому за ним бегало такое количество женщин. И, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я жила только им — не потому, что мне необходима была хоть какая-то любовь! Подсознательно я даже чувствовала, что могу не стать с ним счастливой… Но мне хотелось слышать его голос, просто молча сидеть рядом. Впрочем, целая ночь ушла на то, чтобы разобраться: необходимо ему мое присутствие так же, как мне его? Все равно выходило, что нет…
На следующее утро я оделась красиво, накрасилась, сделала прическу и поехала в институт. Осенняя непогода уступила место последнему дыханию теплого солнечного света. Всю первую пару я не спускала глаз со входной двери. Он не пришел ни на вторую пару, ни на третью. Он вообще не показывался в институте целых два дня. А на третий я подсела к одной из тех девчонок, что постоянно ходили в его «свите».
— Ты уже знаешь главную новость? — спросила она.
— Какую?
— Неужели ты ничего не знаешь? Все ведь только об этом говорят! Ты первый темный человек. Словно живешь в джунглях!
— Да скажешь, наконец? Что произошло?!
— Каюнов забрал из института документы! Совсем!
— Что?! Ты это серьезно?
— Конечно! И выписался из общаги.
— Но почему?!
— Этого никто не знает. Если честно, он всегда был немного сдвинутый. Ни с кем не сходился особенно близко, все время молчал. Не откровенничал даже со своими бабами. А тут утром вдруг взял и пошел забирать документы. Потом выписался из общаги, забрал сумку и ушел. Никому не сказав ни слова. Мне ребята из его комнаты рассказали.
— Не могу понять! Зачем?
— Никто не может. Он же был в группе самый умный. Ему все легко давалось. В общем, как тебе главная новость? Я, например, потрясена!
До конца дня все падало из моих рук и я не находила себе места. К счастью, у меня хватило сил держать себя в узде. Я никогда не отличалась сильной волей, но, если было нужно, выдержать могла. Возвращаясь из института домой, не заплакала в автобусе. Просто снова почувствовала себя неудачницей, которая никому не нужна. А я бы сделала абсолютно все, только бы быть нужной ему.
Мне суждено было испытать не только пустоту. Так же я убедилась в избитой истине о том, что представляет собой женская дружба. Однажды Наташка и Людка не явились на первую пару.
И я села с той самой девчонкой, которая сообщила мне об уходе Андрея.
— Почему ты вчера не пришла? — спросила она.
— Куда?!
— Ну к нам в общагу. Мы отмечали день рождения. Весело было.
— Я не знала.
— Странно. Люда обещала все тебе передать. А потом нам сказала, что ты просто не хочешь прийти, потому что у тебя плохой характер.
— Это неправда! Она мне ничего не говорила! Я бы пришла!
— Может быть. Ведешь себя как дура… Знаешь, Наташка с Людкой — две суки. Обалдеть от них можно. Они взяли три бутылки водки, заявились к пацанам из комнаты Андрея, принялись их спаивать, чтоб выяснить новый адрес Андрея. Он же из города не уехал, вот они и принялись выпытывать. Озверели совсем, что им ничего не сказал.
— А должен был сказать?
— Ты что, уже совсем дура?
— Не понимаю… И те дали адрес?
— Нет. Наташку чуть с лестницы не столкнули, она оступилась, мордой о косяк двери стукнулась, теперь у нее под глазом фингал. Знаешь, они ведь спали с ним, с Каюновым — и Наташка, и Людка. Они даже поспорили с девчонками, что с ним трахнутся обе. И вот однажды Людка выждала, пока он останется один в комнате, прыг к нему и сама раздеваться начала. Ну, он и не выдержал. А на следующий день так же поступила Наташка. Они потом ходили по институту собирали с девчонок по десять баксов за выигранное пари. Можешь себе представить!
— Разве они ему нравились?
— Не в этом дело! Просто он относится к тому слабому типу мужчин, которые всегда выбирают наименьшее сопротивление. Такого понятия, как верность, для него просто не существует. Он готов с любой переспать. Но сам он при этом не думает, что причиняет кому-то зло. Понимаешь? Для него это естественный звериный инстинкт, такое поведение нормально. Инстинкт-то звериный, но вот жестокости в нем нет. И ничего ненормального тоже нет. Я-то знаю.
— Откуда?
— У меня брат в психичке работает. И я успела у него на работе наглядеться на психов. Я даже умею их различать. К нему часто привозят маньяков. Их в специальном отсеке содержат. Как собак. И у них всех есть что-то общее. Неуловимое. Это сложно объяснить. Этого нет у Каюнова. Он подонок, но не псих. И потом, он безобидный подонок. Хотя для кого как… Он по жизни ведет себя таким образом, словно ему позволено абсолютно все. Он настоящий эгоист, как и все слабые люди. А эгоист всегда считает себя правым. Конечно, в глубине души он-то сам, может, и знает, насколько он подловат. Но все равно, он не способен на настоящую жестокость. Понимаешь, что я хочу этим сказать? К тому же, обладая завышенным самомнением, он прекрасно понимает, что все, что бы он ни сделал, ему обязательно простят…
На второй паре я увидела, что у Наташки под глазом действительно сияет крупный фингал. Я сама подошла к ним.
— Ну Что, достали адрес?
— Какой еще адрес?!
— Тот, который искали.
Нисколько не смутившись (даже для приличия), огрызнулась:
— Не твое дело! Между прочим, я собираюсь за Каюнова замуж! — как самая наглая, выступила Наташка.
Я засмеялась:
— Если его найдешь!
Потом я ушла. Больше мы никогда не общались.
Приближалась зима. Выпал первый снег. Ударили морозы. Встав однажды утром, я отодвинула занавеску и увидела, как вся улица вместе с домами напротив стала белой, а на стекле расцвели ледяные цветы, лепестки которых переливались радужными искорками, напоминающими северное сияние. Я замерзла в легкой ночной рубашке, чтобы согреться, прижалась коленями к горячему радиатору и подумала, что прошло совсем немного времени с тех пор, как я навсегда уехала из дома. Однако время успело стать тысячей лет, и столько изменений произошло, я нашла любовь и снова ее потеряла и на приближающуюся зиму осталась одна…
Мой день рождения в октябре (по календарю выпавший на воскресенье) прошел вроде бы неплохо. Пришел Володя со своим другом, принесли большой букет белых роз, пришла поэтесса со своим люмпенизированным супругом, еще несколько Юдиных друзей. Я не приглашала никого — друзей у меня здесь не было, да никого и не хотелось звать. Единственное, в чем проявилась моя инициатива, стал торт — его съели быстро, за какие-то десять минут, и мне пришлось признать, что, несмотря на подгоревший крем, торт вышел довольно вкусным. Днем позвонила мать, поздравила меня и, даже не извинившись, сказала, что не могла приехать, и почему-то усиленно выясняла, не подружилась ли я с каким-нибудь мальчиком. Меня перекосило от слова «подружилась», и, сдерживая злобу, я усиленно лепетала в трубку нечто, по содержанию напоминающее американское «все о'кей». Я не видела мать несколько месяцев, и мне хотелось ее увидеть. Я все ждала, что она приедет именно в этот день, и как ненормальная бросалась на каждый звонок в дверь. Но она не приехала. Голос Сергея Леонидовича, как всегда, был официален и сух, произнося заранее тщательно заученные поздравительные фразы, подразумевающиеся как поздравительные, потом прибавил, что посылку с подарком мне уже выслали. В целом день рождения прошел неплохо, только в течение всего вечера я постоянно ловила себя на мысли, что эти люди словно пришли не ко мне, потому что позвала их не я, и что, если б не было Юли (пригласившей всех Юли), никто не поздравил бы меня в этот день. Думать так было немного глупо, но я ничего поделать с собой не могла. Единственного человека, которого так хотелось видеть мне в этот день, я не могла не только пригласить, но даже найти.
Приближалась сессия. Мне было плевать на экзамены, на институт. Я любила Андрея. Я ничего не знала о его дальнейшей судьбе и подготавливала себя к мысли, что больше никогда его не увижу. Не хотела понимать, что потеряла его окончательно, и не хотела убеждать себя в этом, но здравый смысл брал верх над романтизмом, и на душе становилось горько и пусто. Однажды я проснулась с мыслью, что действительно рассталась с ним навсегда. Впрочем, между нами ничего и не было. Разве могли означать что-то несколько пустых, невзначай сказанных слов? Разве могло получиться что-то иное, кроме убийства скучного досуга? Но боль продолжала существовать, так же, как и Андрей, — с этим я ничего не могла сделать. Постепенно каждый день стал напоминать предыдущий — все как должно быть.
