— Понимаете, я чистил свой револьвер… — начал он.
— Ах, вот как! Вы чистили свой револьвер, — сказала девушка.
— Да, и он вдруг выстрелил.
— Вам следовало быть более осторожным, — сказала девушка. — За вами гонятся копы, верно?
— Да, — честно признался он.
— Я так и подумала, потому что в квартире под нами живет очень старая леди, лет семидесяти, не меньше, которая еле ходит из-за сильнейшего артрита, а вовсе не мужчина в красивой кремовой рубашке, к тому же простреленной пулей.
— Если вы знали, что я не из квартиры под вами, то почему же впустили меня?
— Скажем, я неравнодушна к голубым глазам.
— Но они у меня карие.
— Ну, вот поэтому я и позволила вам войти.
— Но вы только что сказали…
— Я ведь пьяная, кто знает, что я там говорила?
— Как вас зовут?
— Роза.
— В самом деле? Мою маму звали…
— Нет.
— Что, нет? Вас зовут не Роза?
— Нет, мое имя Абигайль.
— Хорошо. Почему же все-таки, Абигайль, вы впустили меня?
— Не называйте меня Абигайль. Меня зовут Мелани.
— Это правда?
— Абсолютная правда. Мелани — это греческое имя, оно означает — черная.
— Но это действительно ваше имя?
— Кажется, я только что сказала это, разве не так?
— Но вы еще сказали, что ваше имя Роза и Абигайль.
— Правильно, Мелани Роза Абигайль. Вам нравится это имя?
— Нравится.
— Которое из них?
— Они все хороши.
— А мне больше нравится Мелани.
— Почему вы позволили мне войти в вашу квартиру, Мелани?
— Я не хотела, чтобы вас сцапали копы. Правильно, вот так и зовите меня: Мелани, скажите — Мелани. Мне не нравится, когда копы кого-то ловят, даже если это убийцы. А вы — убийца?
— Нет, Мелани.
— Тогда почему же за вами гонятся копы?
— Наверное, потому, что я кажусь им подозрительным.
— Вы и в самом деле подозрительно выглядите.
— Это потому, что по натуре я игрок и потому что у меня на рубашке дырка от пули.
— Нет. Потому что у вас тревожный вид человека, который что-то ищет, а мама всегда учила меня относиться к таким людям с недоверием и подозрением.
— Вы именно так и относитесь ко мне?
— Конечно. Кто продырявил вам рубашку?
— Человек по имени К.
— Видно, он неважный стрелок.
— Не думаю, чтобы он хотел задеть меня.
— Зачем же тогда он в вас стрелял?
— Чтобы напугать.
— И напугал?
— Нет, ему это не удалось.
— А что вы ищете?
— Полмиллиона долларов.
— Вы сможете заплатить за чистую рубашку без дырки от пули?
— А у вас она есть?
— Вы не ответили на мой вопрос.
— Если у вас найдется такая рубашка, я заплачу за нее. Через некоторое время.
— О Господи, чего еще захочет этот человек! — округлив выразительные глаза, сказала Мелани и протянула ему руку. — Пойдемте.
— Куда?
— Туда, где у меня лежат рубашки.
— А где это?
— Все вопросы, вопросы… Вы что, не доверяете мне?
— Полиция, наверное, уже в доме. Я могу вам довериться?
— Милый, кому же еще вы можете довериться? Когда сюда ворвется полиция, что, видимо, обязательно произойдет, раз они уже в нашем доме, неужели вы хотите, чтобы они застали подозрительного мужчину в одной рубашке, к тому же опаленной пулей, или все-таки предпочтете встретить их прилично одетым, в костюме, в белой рубашке с галстуком, которые висят у меня в шкафу в спальне и которые принадлежат одному гитаристу, которого я выставила вон месяц назад, хотя он и не был белым. Вы хотите, чтобы они застали здесь человека в штанах, которые как будто сели после стирки и стали на три размера меньше, или будет лучше, чтобы на вас был прекрасно отутюженный костюм в стиле Ива Лига, сшитый для моею друга, который играл на бас-гитаре в Чипсе? Так что же вы выбираете и можете ли вы позволить себе не довериться мне?
— Я вам верю, — сказал Малони.
— Отлично, — сказала Мелани, — потому что лично я не верила ни одному белому человеку за всю жизнь.
— Почему же тогда вы решили мне помочь?
— Это все из-за ваших голубых глаз, — сказала Мелани. — Кроме того, мне нравятся игроки.
— Но у меня карие глаза.
— Да, но я пьяна, не забывайте!
— Вероятно, только поэтому вы и помогаете мне.
— Нет. Просто мне не нравится, что у вас такой настороженный, загнанный вид. Я хочу, чтобы вы выглядели довольным, понимаете, удовлетворенным.
— И как мы этого добьемся? — спросил Малони.
— Не было еще такого, чтобы мужчина, которого я поцеловала, выглядел бы неудовлетворенным.
— О, так вы собираетесь поцеловать меня? — спросил Малони.
— Милый, я собираюсь живьем вас проглотить, — сказала Мелани.
* * *
Он чувствовал себя превосходно одетым в безукоризненно отутюженных брюках, в строгом пиджаке с белой рубашкой и при шелковом галстуке в золотисто-черную полосу, которые выдала ему Мелани, одетым очень строго и даже академично, хотя он никогда так не одевался во время обучения в Сити-колледже с 1949-го по 1951 год и снова с 1954-го по 1956 год, с перерывом на двухлетнюю службу в армии. Он скучал по своему старому коричневому свитеру, который в те дни ежедневно надевал на занятия, и так же тосковал по всему, что олицетворял этот свитер — по состоянию духа, которое надеялся возродить, когда год назад круто изменил свою жизнь, по социальному положению, занимаемому им в те годы, олицетворением которого и был тот самый свитер, протершийся на локтях и начинавший распускаться на манжетах, свидетельством коего служил тот факт, что у него был один-единственный ключ, да и тот не открывал ничего, лично ему принадлежащего, — это был ключ от квартиры его матери, Розы. Ему недоставало коричневого свитера, бездумного и беззаботного отношения к жизни, полного отсутствия каких-либо серьезных обязанностей, за исключением необходимости в должное время получить распределение или непременно пользоваться презервативом во время ночных свиданий с одной смешной и несчастной девчонкой из Хантера. Сегодняшний костюм в стиле Ива Лига был отлично сшит и выглядел просто великолепно, но не шел ни в какое сравнение с его уютным и жизнерадостным коричневым свитером.
Ему не хватало его кремовой рубашки, которую подарила ему на день рождения Ирэн, когда ему исполнилось тридцать восемь лет, и которую он нежно любил больше полутора лет, даже почти два года. Коричневый свитер давным-давно исчез, так же, как все остальные старые, поношенные вещи и связи, а теперь в его любимой рубашке появилось отверстие от пули, и ее тоже пришлось заменить сшитым для незнакомого гитариста великолепным костюмом, и вдобавок Мелани пообещала проглотить его живьем.
Неопределенность положения угнетала его.
Поначалу эта неопределенность состояла из двух моментов: опасности, что в любую минуту здесь могли оказаться Лу и Фрэдди, и возможности, что Мелани в любой момент пожелает выполнить свою угрозу. Все-таки странная она девушка, эта Мелани: сказала ему, что совершенно не доверяет белым мужчинам, а сама не выпускала его из виду, не избегала его рук, при каждой возможности касалась его своим гибким, как у кошки, телом. Он начал подозревать, что она ничего не носила под своим узким, плотно облегающим фигуру платьем, и мысль о возможности познать тайну золотисто-темного тела, угроза Мелани заживо проглотить его, как во тьме веков и дремучих лесов делали ее далекие предки, притом, что он чувствовал, что она одновременно и ненавидела и желала его, — вся эта невероятная путаница мыслей и ощущений мучила, дразнила и безумно возбуждала Малони. Но, совершенно несовместимо и противоречиво с этим возбуждением, в глубине души он ужасался тому, что она действительно может поглотить его своей чернотой, может целиком принять его в унаследованное от прародительниц бездонное лоно, может заставить его полностью исчезнуть, проглотить его заживо, как и обещала.
В дополнение к нервному состоянию неопределенности его терзало стремительно утекающее время. Он появился здесь минут двадцать первого, прошло уже около часу, а усердные ищейки Лу и Фрэдди не давали о себе знать. Конечно, здание многоэтажное, и если они последовательно стучатся в каждую дверь, поиски займут у них много времени, прежде чем они наконец доберутся до квартиры Мелани, а к тому времени она может уже вдоволь попировать над его телом и выпить всю его кровь. Или, что еще хуже, Лу и Фрэдди могут ворваться в кульминационный момент из близости, застанут их на месте преступления, таким образом, добавят к списку его правонарушений и непристойное. поведение, надумают еще выдать его штату Алабама, где к нему применят обратную силу закона о запрете кровосмешения между белыми и неграми… Да что там! Теперь, когда он скрывается от полиции, у закона полно возможностей привлечь его к ответственности.
К этому времени гости Мелани, среди которых были как белые, так и черные (присутствие белых смутило его: он не мог понять, как человек, не доверяющий белым, приглашает на свою вечеринку троих белых мужчин и двух белых женщин) стали прощаться и расходиться, кто куда, исчезая в ночи. Теперь он уже удостоверился, что под своим шелковым платьем Малани была обнаженной. Он случайно коснулся ее груди, и под тонкой тканью ощутил острые соски, а она отпрянула от него и улыбнулась озорно и подбадривающе, и он отчетливо увидел на ее лице смешанное выражение ненависти и желания, и он сам хотел любить ее и хотел уничтожить ее, и вся эта неразбериха чувств приводила его в крайнее замешательство.
