Списавшись с анонимным продавцом, он получил реквизиты анонимного же счета, на который следовало перевести 10 тысяч рублей. Сумма для него была смешная, деньги он перевел не задумываясь. Следующий мейл появился через три дня в почтовом ящике, созданном специально для этой цели. «ТТ» ждал его в тайнике в самом центре города, в районе Потаповского переулка. Один из особняков стоял на долгосрочном ремонте, и ему предлагали зайти во внутренний двор и, отсчитав третье справа полуподвальное окно, отыскать за фанерой свою покупку.
Он перечитал мейл несколько раз, а потом бросился ходить по квартире — из кухни в комнату и обратно. Ему было ясно: это подстава. Никакого пистолета во дворе особняка наверняка не было. Его просто ловили на живца. Удачный выбор — внутренний двор, где доверчивого покупателя так легко можно поймать, что твою мушку в банку. А потом — разбирательства, суд…
Но на следующее же утро он оказался на Покровке, прогуливаясь ровным шагом и цепко глядя по сторонам, пытаясь высчитать в каждом дворнике и щуплом клерке законспирированного представителя доблестных органов. Но клерки казались клерками, а дворники — дворниками. В особняке на Потаповском жарко кипела работа: что-то визжало, стучало, тарахтело. В лесах на гортанном южном наречии перекликались строители. Он выдохнул и как нырнул, пройдя под сводами классической арки во двор. Третье полуподвальное окно справа оказалось последним перед крыльцом. Он боялся оглядеться по сторонам — сел на корточки и, чуть отогнув фанеру, пошарил руками. Ничего. У него все опустилось внутри — ну конечно! Никакой полиции — да кому он нужен, он и еще тысячи обиженных и оскорбленных, ищущих на просторах Интернета себе опасную игрушку! Его просто накололи, ограбили на 10 тысяч. Нет никакого пистолета, и не было — просто картинка из Интернета. И куда он теперь пойдет жаловаться? Эту незамысловатую торговлю воздухом можно было проигрывать до бесконечности, какой же он ду… И тут его пальцы нащупали коробку. Он еще раз надавил на фанеру, высвободив верхний угол, и, ухватившись за невидимую картонку, почувствовал под пальцами крупинчатую строительную пыль. И наконец вытащил на свет божий страшноватую передачку — коробку из-под обуви «Села», двадцать на тридцать. Он вынул из плаща непрозрачный полиэтиленовый пакет и сунул туда свою добычу.
И только потом огляделся по сторонам. Ничего не изменилось: солнце, плотная взвесь пыли в воздухе, взвизги дрели и отбойного молотка. Он быстро вышел со двора, сел в троллейбус и потихоньку, сквозь густой кисель столичных пробок, доехал до дому, где вытащил наконец из коробки «ТТ», показавшийся ему в тишине его квартирки огромным, тяжелым и угрожающим. Он осторожно положил его в материн еще тайник — зазор между придвинутым к окну кухонным столом и низким подоконником. Теперь каждый раз, когда он накрывал себе немудреный ужин, он вспоминал о черном пистолете, притаившемся в темноте совсем рядом. И ему казалось, что оружие, как кольцо Саурона, начало уже жить своей жизнью.
Оно стучало черной кровью в висках и нашептывало в уши во время гулкого сна, превращая его сновидения в кошмары.
Будто напоминало, что начался отсчет и пора — убивать.
Маша постучала в дверь из непрозрачного стекла, отделяющую кабинет зама Шварца от коридора.
— Войдите, — раздался негромкий голос, и она увидела человека номер два в Институте генетики, который, как она себе тут же заметила, за одну ночь превратился в человека номер один.
Уже почти седой, с редеющим мягким ежиком на голове и мягким овальным лицом. Небольшие глаза за дымчатыми стеклами очков смотрели на Машу со спокойным вопросом.
— Вы из полиции? — Он привстал с кожаного кресла и жестом показал на один из двух стульев, стоящих напротив рабочего стола: — Присаживайтесь.
— Мария Каравай, — кивнула Маша. — Простите, что отвлекаю. Расскажите, пожалуйста, какого рода отношения вас связывали с профессором Шварцем?
Он посмотрел на нее чуть вопросительно:
— Он был моим начальником. Коллегой и другом.
— Именно в этой последовательности?
Калужкин улыбнулся, на секунду задумался:
— Да, вы правы. Последовательность скорее обратная — сначала друг, потом коллега, можно сказать, научный соратник. И только потом уже — начальник.
— Давно вы работали вместе?
— О, еще с аспирантуры. Но с большим перерывом. Боря, как вы знаете, уехал в Штаты и трудился там почти пятнадцать лет.
— Не сложно было снова найти общий язык? — Маша вопросительно склонила голову на плечо. — Мне сказали, что он был непростым в общении человеком.
Калужкин пожал плечами:
— Нет. Напротив. Работа за границей, как мне кажется, научила его некоторой… толерантности. Что касается меня, то я знал о сложностях в его характере еще в 90-е, но кто из нас без греха?
— Однако раньше он был именно вашим коллегой, а потом стал — начальником. Это разве… не повлияло на отношения?
Калужкин усмехнулся:
— Я понял, что вы хотите сказать. Мой ответ — нет. И раньше, когда его статус не был официально закреплен, и сейчас — то есть, — поправился он, — в последнее время, Шварц был лидером в нашей двойке, а я — ведомым. И я спокойно мирился с таким положением дел. Это же наука, не офисная работа. У Бори был талант, большой талант, а еще наитие, напор, трудолюбие. А у меня из этого списка, пожалуй, только трудолюбие.
— Не слишком ли строго вы к себе относитесь? — Маше стал вдруг очень симпатичен этот мягкий, полный спокойного достоинства человек.
Калужкин улыбнулся:
— Может, чуть-чуть строже, чем этого заслуживаю. Но я всегда был очень Боре признателен. Благодаря ему я работал над интереснейшими темами, да вместе с ним это даже и работой нельзя было назвать, а чудной, захватывающей игрой, где ты постепенно выходишь на новый уровень, как в компьютерной «ходилке». А там — еще более волшебный мир, полный приключений. Вы меня понимаете?
Маша кивнула, улыбнувшись в ответ:
— Думаю, да. Даже, если честно, завидую. Но у меня есть последний вопрос: Евгений Антонович, о чем вы повздорили накануне вечером?
И увидела, как на доброжелательное лицо опустилась тень. Калужкин отвел взгляд в сторону, а когда он вновь посмотрел на Машу, голубые глаза стали непроницаемыми.
— Боюсь, Мария, я не могу вам этого сказать.
Маша помолчала:
— Хорошо. Прошу вас в ближайший час спуститься вниз — мы снимаем отпечатки пальцев у работников института.
Он спокойно кивнул — мол, буду — и дождался, пока она, несколько смущенная резкой сменой его тона и манеры вести беседу, выйдет из кабинета. Калужкину было все равно. Правду говорить он не собирался. А ложь ему еще предстояло придумать. Но вместо того чтобы сразу взяться за придумывание, он вспомнил о Броне и почувствовал, как сжалось сердце. Это, конечно, она рассказала оперативнице о ссоре. Но он не сердился на нее — да и как он мог на нее сердиться! Он подумал о том, какой одинокой она себя чувствует без своего героя — Бори. А он даже ни разу не зашел к ней за весь день! Не зря говорят: научный червь! Он решительно встал и направился к двери.
Калужкин нашел ее у кофемашины: Броня стояла, подперев щеку рукой, точно Аленушка. Она была такая красивая и одновременно такая трогательная, что Калужкину захотелось срочно подойти, погладить ее по гладко зачесанной, с вырывающимися из строгой косы мелкими кудряшками, голове, прижать к груди, обтянутой выцветшим старым свитером, и прикрыть полами пиджака, как птица укрывает своего птенца от ветра и холода. Но одновременно хотелось расстегнуть блузку и дотронуться до этой, такой нежной и горячей кожи. Понимал ли Боря, что институтский приятель чувствует к его аспирантке? Калужкин надеялся, что нет: он очень старательно держал себя в руках весь последний год. В его возрасте оказаться смешным тем более унизительно. В его возрасте и влюбляться-то смешно. Сколько вечеров Шварц с покойной Лизой подтрунивали над его холостяцким житьем, а Лиза все знакомила друга мужа со своими подругами: раскованными разведенками или скромницами — серыми мышками. Шварц же после очередной неудачи только и говорил: брось, Лизбет, неужели не понятно? У Женьки на всю жизнь одна любовь — генетика. Не путай его. Но оказалось — нет. Он может, он умеет любить, но только вот такой, почти отеческой, любовью. Поэтому и не способен был раньше ничего испытывать — еще не вошел в нужный возраст. А вот теперь сошлись все звезды, кроме одной — Броня совершенно им не интересовалась. Возможно, она равнодушна к мужчинам старше себя, думал он. А может, ей просто не до мужчин — она делает науку. Он недавно подергал чуть-чуть за паутину сплетен в институтской столовой, чтобы выяснить: у Брониславы нет молодого человека, да и из ухажеров — только дебиловатый охранник. Но к нему Калужкин решил не ревновать — совсем смешно, хотя, правду сказать, не смешнее его самого поклонник. Он вздохнул.
