– Людмилу Ивановну подозревают в убийстве?! Ох, давайте присядем. Сердце что-то барахлит.
– Конечно, конечно.
Мы садимся на лавочку, откуда открывается чудеснейший вид на набережную. Игорь Абрамович достает тубу с таблетками. Пари могу заключить, что там витамины, но пьет их Кобрин с таким видом, будто это лекарство для диабетиков. Не выпьешь – кома и смерть.
– Что вы говорите? Людмилу Ивановну в убийстве подозревают?
– Именно так.
– Но почему ее?
– Потому что место ректора станет ее, если из предвыборной гонки выбывает Гаврилкова, – терпеливо поясняю я. – А Гаврилкова выбывает, если выбывает Курбатов, который ее поддерживал.
– Чтобы Людмила Ивановна выстрелила из пистолета…
– По себе судите? – усмехаюсь я.
– Я, по-вашему, совсем не мужчина? – обижается Кобрин. Рядом сидит красивая женщина, и он теряет всяческую осторожность.
– Неужели вы, Игорь Абрамович, когда-нибудь держали в руках пистолет?
– Представьте себе! Да-с! Держал! – поскольку Кобрин спиртным не злоупотребляет и почти безвылазно сидит дома, его пьянят пожатие руки с идеальным маникюром и свежий воздух. Да так, что он почти ничего уже не соображает.
– Вы и стрелять умеете? – подзадориваю его я.
– Еще как!
– И в мишень с пяти метров попадете?
– Я с десяти попаду! – горячится Кобрин. – Да что там! С двадцати!
– Вы же почти ничего не видите! – хохочу я.
– Что мне надо, я вижу!
– Да вы опасный мужчина, Игорь Абрамович!
– А вы… вы русалка… – его усы царапают мне щеку. Я отстраняюсь:
– Фи! Игорь Абрамович! Да вы ловелас!
Он довольно улыбается. Я же думаю: «Кобрин умеет стрелять. Даже если это всего лишь хвастовство, неважно. Он это сказал».
– Я же говорю, Игорь Абрамович, что ректором надо быть вам.
– А вам – моим замом! Да что там! Супругой, Георгина Георгиевна! Супругой! Я всегда мечтал… но не смел.
– Я девушка робкая. Добрачные отношения не для меня.
– Я все понимаю, – торжественно заверяет Кобрин. – В наше время порядочную женщину найти трудно. Потому я и не женат.
– А я потому и не замужем, что настоящие мужчины перевелись, – с улыбкой говорю я, вспоминая, как вчера скакала на львенке.
– Ну, так как? – кладет на мою трепетную руку свою короткопалую ладонь Кобрин.
– Но Людмила Ивановна…
– Я знаю, что делать. Я скажу, что, когда приехал к Курбатову, увидел уже его труп. Разговора-то никакого у нас и не было. Он мне даже чаю не предложил, – с обидой признался Игорь Абрамович. – Как будто я пустое место. А ведь мой отец проработал в этом университете полвека! Один из его отцов, основателей! А к сыну относятся, как половой тряпке. Какая-то Людмила Ивановна… Да откуда она взялась? Скажите, пожалуйста: муж в правительстве Москвы! Да гнать их надо оттуда! Поганой метлой гнать! Всех этих чиновников‑бюрократов! Сидят на нашей шее! – У него чуть пена не идет изо рта.
– Да успокойтесь вы, Игорь Абрамович, – нежно говорю я. – Она того не стоит.
– А пусть ее посадят, – злорадно говорит он. – Пусть на ее репутацию хотя бы ляжет пятно. И тогда мы посмотрим…
– Но это же очень опасно. – Я делаю вид, что ужасаюсь.
– Для вас, Георгина Георгиевна, – все что угодно. Кстати, говорят, у вас недурственный загородный дом.
– Не сомневаюсь, что вашей маме там будет хорошо, – подхватываю я.
– Вы просто святая. – Кобрин целует кончики моих пальцев. «Мама» – ключевое слово. Если я хочу, чтобы у нас получилось, я должна твердить, что его мама абсолютный авторитет во всем. А я хочу, чтобы у нас все получилось.
– Мы пока не будем афишировать наших отношений, Игорь Абрамович. Сами понимаете, что два члена семьи, претендующие на пост ректора, – это слишком много.
– Не так поймут, – покачал головой Кобрин. – Люди злы и завистливы. Но я могу вам звонить, дорогая моя?
– Ну конечно! Звонить, писать…
– Эсэмэски, – радостно говорит он.
– И письма. По электронной почте.
– Ах, какое счастье!
Счастье, что у меня есть загородный дом, да и квартирка неплохая. Я москвичка. Теперь уже москвичка. Я старше его, но это мелочь. Уверена, он не знает, сколько мне на самом деле лет. И потом: мы ведь не собираемся иметь детей. У нас есть МАМА.
Господи, как мало надо мужчине! Всего лишь одна романтическая прогулка в парке! «Случайная» встреча на лестнице, а потом в дверях. Только не стоит думать, что Кобрин завидный жених, а все остальные женщины лаптем щи хлебают. Кобрин – чудовище. Эгоист до мозга костей. У него этих самых костей и нет, один мозг. Он весь состоит из ума, гибкий и скользкий, как ящерица, и так же легко сбрасывает хвост, если на него вдруг наступят. Мускусной крысой я назвала его условно, он и в самом деле на нее смахивает.
Если он скажет, что видел уже труп Курбатова, он ничего не теряет. С его-то чудовищной близорукостью! Ах, это был всего лишь крепкий сон! Вы только подумайте! А я-то решил, сердечный приступ! Почему «Скорую» не вызвал? Так ведь я вызвал, просто они задержались в пути. Все равно вывернется. Отчего же не попробовать? Тем более он искренне считает, что я глупенькая цыпочка. Ага. Моя кандидатура с неба свалилась, не из министерства, от Саши. Но официальная версия: я массовка. И Кобрин это охотно принимает. Просто отказывается верить в обратное.
Это первая атака на незыблемые позиции Людмилы Ивановны. Я прекрасно знаю, что ее случай гораздо сложнее, чем у Гаврилковой. Это я Славе сказала, что он свалил Эйфелеву башню. На самом деле он сковырнул прыщ. А башня – вот она. Жена БЧ, у которой нет горничной. У нее помощница по хозяйству. Почти что член семьи. Наверняка и в самом деле какая-нибудь дальняя родственница. Эти своих не сдают. Там Семья с большой буквы. И БЧ – хороший семьянин. Он жене не изменяет. И попробуйте вы найти компромат на такое семейство!
Но я найду.
Прощались мы с Игорем Абрамовичем на стоянке для машин. Я нарочно припарковалась рядом с его «корейкой». И вот мы стоим, каждый открыл уже переднюю дверцу, и нагретый солнцем салон напоминает о ждущей нас пробке. Мы не спешим садиться, ловим последние лучи. И он все целует мне кончики пальцев.
– Это самый счастливый день в моей жизни…
Хорошо, что женщинам не надо отвечать. Можно просто вздыхать и щуриться от солнца. Выражение лица в таком случае становится романтическим.
– Мне пора, – томно говорю я.
– Я позвоню… тебе, – отвечает Кобрин и застывает.
Я улыбаюсь и хлопаю дверцей. Вот я и невеста!
Ба! Да это уже второй раз за месяц! Как бы мои «женихи» не прознали друг про друга! Меня ждут букеты в двойном размере, по две коробки конфет и, соответственно, двойные проблемы.
Но я справлюсь.
Я никогда не встречаюсь с двумя мужчинами одновременно, а тем более с тремя. Считаю, что это безнравственно. Я любовница, которая хранит верность. Но Кобрин не мужчина, и невинный флирт в интересах дела можно себе позволить. Что касается Саши… Саша меня предал, и я посчитала, что могу расторгнуть отношения с ним в одностороннем порядке. Пока не расстанусь со львенком. Но не тут-то было!
Этого звонка я, признаться, не ожидала. И что Сашин голос будет таким нежным:
– Куда ты исчезла? Не пишешь мне на электронную почту, не звонишь…
– Я в курсе твоих проблем с женой, – довольно сухо сказала я.
– Ах, ты об этом! Не понимаю, как тебе удалось, но ты теперь почти что член нашей семьи. Настя говорит о тебе с восторгом.
– Вы помирились?
– Конечно!
– Вот и славно!
– И я так думаю, – подхватил он. – «Любовницу» разоблачили, я покаялся и какое-то время могу безнаказанно грешить. Ты молодец! Я выбил командировку в Барселону. Поедем вместе?
Я поняла: ему что-то надо. Барселона мой любимый город. Как-то мне не легла на сердце Вена, не поразил Париж, разочаровала Флоренция и не произвел должного впечатления Рим. Но среди десятков городов, таких разных, есть тот, в который влюбляешься с первого взгляда: вот здесь я хочу жить и умереть. Потом понимаешь, что нет, не жить здесь надо, а приезжать, как в сказку, дарить его себе каждый раз, словно книжку с цветными картинками, и перелистывать их, бродя по улицам не слишком часто, но и не так редко, чтобы совсем позабыть.
Первый раз я была в Барселоне проездом, потом вернулась с экскурсией и уже на следующий год приехала только сюда и никуда больше. Третье свидание оказалось самым долгим и самым насыщенным событиями. Я сразу поняла, почему мне здесь так комфортно. В Барселоне все дышит Гауди, безумцем, который строил соборы, похожие на термитники, и делал кроме ворот для экипажей еще и ворота для птиц. Мы родственные души. Люди в большинстве своем нормальны и скучны, вот почему я ищу среди них музейные редкости. Тех, у кого в сердце есть ворота для птиц. Которые допускают безумные мысли и совершают неадекватные поступки, что делает их, этих людей, особенными и прекрасными. Ведь, куда ни глянь, одно сплошное занудство. Скука смертная и тоска. А хочется праздника. Но праздник у нормальных людей давно уже превратился в тоску. Долгое и нудное составление меню, потом такое же бесконечное застолье с пустыми разговорами и как итог – мрачное похмелье.
